— Нет. Последний звонок прозвучал вчера в три пятнадцать, так что третий класс остался для Аарона всего лишь еще одним неприятным воспоминанием. — Кейт порылась в сумочке — цепочка для ключа опять куда-то завалилась. В сумочке скопился целый ворох записочек, которые она, не полагаясь на память, писала для себя. К тому же с записками Кейт чувствовала себя человеком организованным и способным держать все под контролем. Получалось ли — это уже дело другое. На лето у нее было запланировано сразу несколько проектов. Прежде всего нужно переложить кафельную плитку в ванной. Покрасить коттедж снаружи. А еще наладить отношения с сыном, наметить новую карьеру и наконец-то в чем-то найти себя.

Именно в таком порядке? Пожалуй, о приоритетах еще стоит подумать и, может быть, расставить их по-другому.

— Итак, тебе ничего больше не надо? — спросила Мейбл-Клэр. — Вдвоем в таком большом доме… тебя это устраивает?

— Нам ничего больше и не требуется, — сказала Кейт, ловя себя на мысли, что, когда из всей семьи к озеру летом приезжает только кто-то один, это действительно немного странно. Раньше было не так. Летний отпуск на озере Кресент считался чем-то вроде непременного паломничества, и Ливингстоны прикатывали сюда всей семьей. Но в последнее время кое-что изменилось. Брат Кейт, Фил, его жена и трое детей перебрались на Восточное побережье. Их мать, овдовевшая пять лет назад, вышла замуж на Валентинов день и уехала во Флориду. В доке в западном Сиэтле остались только Кейт и Аарон. Иногда казалось, что какая-то неведомая сила распутала тесные семейные узы и разбросала близких по разным углам континента.

Этим летом в большом, с шестью спальнями, коттедже их будет только двое — она и сын.

Хватит ныть, напомнила себе Кейт и старательно улыбнулась Мейбл-Клэр:

— Ну а ты как поживаешь?

— Принимая во внимание все обстоятельства, можно сказать, хорошо. — Два года назад Мейбл-Клэр потеряла мужа. — Иногда бывает такое чувство, будто я все еще замужем, а Уилбур просто вышел куда-то. А порой кажется, что он так же далек, как звезды. Но я в порядке. Люк, это мой внук, проводит лето здесь же, со мной. Спасибо.

Кейт проставила даты в формуляре — в эти дни у них будут забирать мусор. Впереди целое лето, восхитительно долгое, чудесное, целая цепочка пустых дней, заполнить которые можно всем, чем только пожелаешь. Целое лето. Лето для себя самой. Можно определиться со своей жизнью, с будущим, с сыном.

— По-моему, ты выглядишь усталой, — заметила Мейбл-Клэр.

— Немножко вымоталась, вот и все.

— Лето на озере многое может поправить.

Кейт снова натянуто улыбнулась:

— Верно. — Откуда-то взялось вдруг чувство, что одного лета может и не хватить.

— Муж, видите ли, нужен. Еще чего, — пробормотала Кейт, запирая джип и опуская стекло ровно настолько, чтобы их щенок Бандит получал свою порцию свежего воздуха. Аарон уже побежал к магазину. «Черта с два, — подумала она, поглядывая на проходящего мимо парня. — Найти кого-нибудь на одну ночь всегда можно, а больше мне сейчас и не надо».

Клетчатая рубашка, грубоватые рабочие брюки, тяжелые ботинки, бейсболка с эмблемой «Джон Дир» — так одевались здесь многие. Высокий, широкоплечий. Походка твердая, решительная, как у военного. Волосы, пожалуй, длинноваты. Очки «Страйк кинг». А что это под бейсболкой? Маллет? [2] Определить с такого расстояния было трудно. Нет, просто волосы длинноваты. Ничего такого, что нельзя поправить, щелкнув пару раз ножницами.

— Мам? — вторгся в ее мысли детский голос. — Мам? — Аарон уже катил тележку, найденную где-то на стоянке.

 — Ведешь себя как нетерпеливый горожанин.

— Я и есть нетерпеливый горожанин.

Они прошли под вывеской с изображением смеющегося розового поросенка, уже много лет охранявшего вход в бакалейный магазин. Рекламный щит призывал покупать «нежный бекон Мейпл» — всего по 99 долларов за фунт.

«И чему ты так радуешься», — мысленно спросила Кейт, обращаясь к счастливому поросенку. В магазин они приехали запастись съестным — с прошлого года в коттедже не осталось ни крошки. Кейт нравилось приходить сюда именно в первый день — ты как будто начинаешь все с нуля, заново. К тому же на этот раз выбор продуктов зависел исключительно от нее самой. Рядом не было ни матери, ни старшего брата, и она чувствовала себя по-настоящему взрослым, серьезным, ответственным человеком. Подумать только.

— Мам? — Аарон обиженно смотрел на нее снизу вверх. — Ты даже не слушаешь.

— Извини, дружок. — Она набрала в пакет слив и положила в тележку. — Немножко задумалась.

— О чем? Расскажи. Тебя уволили с работы или просто сократили? — спросил он, катясь радом на подножке тележки. Кейт повернула к следующему проходу. Сын смотрел на нее из-за горки коробок с крупами и пакетов с сухофруктами. Смотрел выжидающе и строго.

Аарону было всего только девять, но его не по-детски серьезный вопрос застал ее врасплох.

— Может быть, я сама ушла. Ты об этом не подумал?

— Ты бы никогда сама не ушла. — Он прихватил с полки пакетик «Джолли ранчерс» и бросил в тележку.

Кейт тут же вернула конфеты на место. «Джолли ранчерс» вредили зубам больше самого плохого дантиста.

— Почему ты говоришь, что я бы никогда не ушла? — растерянно спросила она. Подрастая, Аарон все чаще выражал собственное, отличное от ее, мнение и нередко говорил вещи, которые не только удивляли, но даже пугали.

— Потому что это правда. Сама ты ушла бы только в одном случае, если бы подвернулось что-то получше, а я точно знаю, что это не так. У тебя так не бывает.

Кейт побарабанила по потертой пластиковой ручке старенькой тележки и свернула в проход с консервами.

— Неужели? А почему ты так уверен?

— Потому что ты заходишься.

— Я не захожусь.

Но, конечно, сын был прав. Она и впрямь заходилась. Вечерами бродила по комнатам, подолгу стояла у окна и нередко ложилась, когда на паромных терминалах уже гасли огни. Именно в это время ей становилось невыносимо одиноко и страшно. Именно в это время Кейт-оптимистка проваливалась в бездну отчаяния. Будь у нее влечение к спиртному, именно в это время она тянулась бы к бутылке. L'heurebleue[3], так называют французы этот час между тьмой и рассветом. В этот час маска бодрости, веселости, жизнерадостности спадала, и Кейт уступала тому, что сама ненавидела, — депрессии. То был час раздумий, размышлений о том, где она и куда пойдет дальше. То был час, когда главная задача — вырастить Аарона — представлялась слишком трудной, почти невыполнимой. И каждое утро, к рассвету, она выползала из ямы отчаяния и встречала день, готовая идти дальше.

— Покупать надо продукты, помеченные стикером «ЖД», — посоветовал Аарон, указывая на черно-зеленый ярлычок под полкой с консервированным тунцом.

Кейт поспешно, словно банка с альбакором[4] тяпнула ее за палец, вернула консервы на место.

 — Почему, скажи на милость, ты так говоришь?

— Чандлер рассказывал, что у его мамы тонны продуктов с этой этикеткой — «Для женщин и детей», — объяснил Аарон. — Это фи… феде… в общем, какая-то программа для бедняков.

— Мы не бедняки, — отрезала Кейт, даже не заметив, что повысила голос.

Какой-то мужчина в конце прохода обернулся и посмотрел на нее. Нет, не какой-то, а тот самый, которого она видела чуть раньше на парковочной стоянке. Только теперь он был ближе. Густая щетина не помешала рассмотреть четкую линию волевого подбородка. Солнцезащитные очки уступили место обычным, в роговой оправе, с обмотанной скотчем дужкой. В то мгновение, когда их взгляды встретились, Кейт успела заметить, что глаза у него цвета выдержанного виски. Он что же, лузер? Компьютерный фанат?

Кейт отвернулась, пряча вспыхнувшее лицо, и покатила тележку в другом направлении.

— Видишь? Вот почему ты никогда сама работу не бросишь. Ты слишком смущаешься из-за того, что мы бедные.

— Мы не… — Она осеклась, медленно и глубоко вдохнула. Надо успокоиться. — Послушай, дружок. У нас все нормально. Даже лучше чем нормально. В газете у меня не было никаких надежд на продвижение, так что в любом случае подошло время что-то менять.

— Так мы бедные или нет?

Мог бы и потише говорить.

— Нет, нет, — заверила его Кейт.

Вообще-то ее зарплаты в газете едва хватало на жизнь, и большую часть дохода она получала от сдачи в аренду доставшейся от отца недвижимости. И все же работа значила для нее многое. Кейт была обозревателем, колумнистом и теперь, когда ее сократили, чувствовала себя так, словно из-под ног выдернули коврик.

— Просто нам придется провести все лето вместе, вдвоем. — Она посмотрела на сына и, прежде чем выражение на его лице стало совсем уж несчастным, спросила: — У тебя с этим какие-то проблемы?

— Да. — Он лукаво улыбнулся. — Может быть.

— Какой хитрец. — Она натянула ему на глаза козырек бейсболки и подтолкнула вперед. Господи, оглянуться не успеешь, как твой рыженький, с конопушками малыш станет одного с тобой роста.

Настроение у него сменилось совершенно неожиданно, без какой-либо видимой причины.

— Тупое лето! — взорвался он, и глаза вдруг превратились в узенькие щелочки, а щеки побледнели. — Еще одно тупое, скучное лето! И зачем я только поехал!

— Аарон, не начинай…

— Я и не начинаю. — Он сорвал бейсболку и бросил на пол посреди прохода.

— Вот и хорошо. — Ей стоило немалых усилий не сорваться. — Мне нужно сделать покупки. Чем скорее мы закончим, тем быстрее попадем к озеру.

— Ненавижу озеро.

Надеясь, что они не привлекли к себе ненужного внимания, Кейт объехала сына и торопливо покатила тележку дальше. Ее только что не трясло. Главное — не сдаться, не уступить, не позволить, чтобы его неспособность контролировать свое поведение управляла ею. Когда же это кончится? Она консультировалась с докторами и психологами, прочла сотни книг и статей на эту тему, но никто так и не смог помочь ей решить эту проблему. Пока что самым эффективным представлялось время. Минуты растягивались до бесконечности, пока Кейт ходила туда-сюда по рядам, совершенно не обращая внимания на сына. Порой она отчаянно жалела, что не может забраться к нему в голову, найти источник боли и как-то все поправить. Но для тех невидимых ран, что он носил в себе, не было ни лейкопластыря, ни мази. Люди, исполненные самых благих намерений, желающие ей только добра, в один голос говорили, что мальчику нужен отец. Еще бы!