Энни узнала, что иногда его желание выпить внезапно становится таким непреодолимым, что он начинает задыхаться и у него стекленеют глаза. В такие моменты он уходит из дома и отправляется в одиночестве в лес. Возвращается он бледный, измученный, с волосами мокрыми от пота и дрожащими руками, улыбаясь грустной улыбкой, и она догадывается, что он снова победил. Иногда, если их взгляды пересекаются, она чувствует опасность, затаившуюся до времени.

Энни не хотела слишком привязываться к Нику Делакруа, но чувствовала, что каждый проведенный вместе день сближает их все больше.

Когда фильм закончился, Энни не могла посмотреть на Ника — она боялась того, что может увидеть в его глазах. Того, что и он может прочесть в ее взгляде. Поэтому она стремительно поднялась с дивана, взяла свою сумку и направилась к двери, на ходу пробормотав «до свидания».

17

Иззи проснулась в страхе. Ей снился сон про маму, это все, что она могла вспомнить. Ее мама стояла у озера, звала ее и плакала.

Иззи откинула одеяло и встала с кровати. Даже не надев халат и шлепанцы, она тихонько вышла из комнаты и поспешила по коридору. Возле двери в спальню отца она немного помедлила, потом пошла дальше. Она спустилась по лестнице, вышла через парадную дверь и шагнула в темноту.

Иззи смотрела на озеро. Сначала она ничего не видела, кроме темно-серого отражения гор, но через некоторое время она разглядела поблескивающую рябь воды и услышала, как шепчутся волны, лаская галечный берег. Дымка превратилась в серый туман, повисший на черных пиках деревьев.

Иззи-медвежонок, это ты?

Иззи вздрогнула. Сетчатая дверь выскользнула из ее руки и со стуком захлопнулась за ее спиной.

— Мама?

У берега она заметила какую-то тень.

Иззи оглянулась на дом. В папиной спальне было темно. Она знала, что надо было бы сказать ему, чтобы он не волновался, но потом она снова увидела белый силуэт впереди и услышала женский плач — и забыла про все на свете. Она подхватила подол ночной рубашки и побежала по мокрой траве, хлюпая по сырой земле голыми ногами.

Воздух был наполнен звуками: каркали вороны, где-то ухала сова, квакали лягушки. Звуки пугали Иззи, но она не остановилась, пока не добежала до озера.

— Мама? — прошептала она.

От воды поднималась розовая дымка. И в ней Иззи ясно увидела маму. Она стояла на воде, положив руки на талию, ее золотистые волосы образовывали вокруг головы сияющий нимб. Иззи разглядела белые крылья за ее спиной и услышала какой-то ритмичный звук, как будто где-то далеко стрекотала газонокосилка. Образ ее мамы был таким ярким, что на нее было больно смотреть, как смотреть прямо на солнце. Иззи заморгала, но перед ее глазами все равно стояла россыпь черных точек и звезд, а ее мама то виделась отчетливо, то словно размыто.

Иззи-медвежонок, почему ты меня позвала?

Иззи заморгала и попыталась увидеть прекрасные голубые глаза своей мамы.

— Я не звала тебя.

Ты звала меня во сне.

Иззи попыталась вспомнить свой сон, но вспоминалось только ощущение паники и отрывочные картинки, в которых не было никакого смысла.

— Я не знаю, чего я хотела.

Она почувствовала мамино прикосновение — легкий ветерок, который коснулся лба и пошевелил ее волосы, поцелуй, который пах туманом, дождем и мамиными любимыми духами.

— Мама, я по тебе скучаю.

Теперь вернулся твой папа.

— А что, если он снова уйдет?

Еще одно прикосновение, более мягкое.

Он больше не уйдет, Иззи-медвежонок.

Теперь мама приблизилась, и Иззи была уверена, что увидела белые, как у голубя, крылья.

— Я не могу пойти за тобой?

На долю секунды дымка рассеялась, и Иззи увидела свою маму. Не было ни крыльев, ни сияния, ни тумана. Была просто светловолосая женщина с грустными глазами в розовой фланелевой ночной рубашке в цветочек, и она смотрела на свою девочку.

Иззи, я всегда буду с тобой. Тебе не нужно ни исчезать, ни уходить за мной. Все, что тебе нужно сделать, — это лишь закрыть глаза и подумать обо мне, и я буду рядом. Вспомни о том, как мы все вместе ходили в цирк и я так смеялась, что упала со скамейки. И когда ты улыбнешься при этом воспоминании, ты меня увидишь.

По щекам Иззи потекли слезы и стали капать на ее руки. Она смотрела, моргая, в мамины глаза, голубые-голубые.

— Мамочка, я тебя люблю.

И вдруг ее мама исчезла.

— Иззи!

Иззи услышала испуганный голос отца. Она повернулась и увидела, что он бежит к ней.

— Папа?

Он привлек ее к себе и крепко прижал.

— Иззи! — Он так странно произнес ее имя, как будто пробежал несколько миль. — Ох, Иззи, ты меня напугала. Я не знал, где ты…

— Папа, я не ушла в плохое место.

Он улыбнулся дрожащей улыбкой.

— Знаю, милая.

Он на руках отнес ее обратно в дом и бережно положил в кровать. Иззи забралась под одеяло, но ей не хотелось оставаться одной. Она взяла с тумбочки книжку. Это была ее драгоценная «Золушка», которую когда-то бабушка подарила маме, а мама — Иззи.

— Папа, можешь почитать мне сказку?

Ник сел рядом с ней на кровать и очень бережно открыл книгу на первой странице. Он читал так, как всегда читал Иззи, — с энтузиазмом, с удовольствием, на разные забавные голоса. Иззи сидела, прислонившись спиной к подушке, и строго смотрела на яркие картинки в книжке. Когда Ник закончил читать, она некоторое время молчала, потом спросила:

— А что случилось с мамой Золушки?

Ник ответил:

— Я думаю, мама Золушки отправилась на небеса.

— Вот как!

— И знаешь, что я думаю?

Иззи помотала головой:

— Нет.

— Я думаю, что они с твоей мамой теперь подруги, они смотрят на нас сверху, проверяют, все ли у нас в порядке.

Иззи кивнула. Она и сама так думала.

— Энни сказала, что когда идет дождь, это мама и ангелы плачут.

Ник отвел с ее лица прядь волос.

— Энни много всего знает.

Иззи отвернулась от отца, чтобы он не увидел в ее глазах слезы.

— Папа, я начинаю ее забывать.

Ник обнял девочку, привлек ее к себе и нежно погладил влажную щеку.

— У мамы были самые красивые глаза на свете, и, когда она на тебя смотрела, возникало чувство, что дождь кончился и твоего лица коснулся солнечный свет. И у нее один передний зуб был неровный, а у левого уха была крошечная родинка. Она тебя любила, Иззи.

— Папа, она нас обоих любила — меня и тебя.

Ник ничего не сказал, а поцеловал Иззи в кончик носа, и это напомнило ей времена, когда она была совсем маленькой; тогда он часто так делал. Впервые с тех пор, как умерла ее мама, Иззи не было страшно. Визг, который прятался в ней несколько месяцев, съежился, как изюминка, и укатился. Теперь Иззи знала, что все будет хорошо и папа ее любит. Она крепко зажмурилась, очень крепко, чтобы не заплакать, как малявка, а когда открыла глаза, не могла поверить тому, что увидела.

— Папа! — позвала она.

— Что, Солнышко?

Иззи медленно подняла левую руку. Она совершенно ясно видела маленькую черную перчатку, торчавшую из рукава рубашки. Иззи прикусила нижнюю губу и замерла, боясь пошевельнуться. Потом медленно потянула перчатку, высвобождая на волю руку.

— Папа, ты видишь?

Ник посмотрел на ее руку. Иззи была уверена, что папа видит ее, но он удивленно посмотрел на Иззи и спросил:

— Что я должен видеть?

Она тряхнула рукой.

— Я вижу свою руку. А ты?

Ник охнул и сказал глухим голосом:

— Да, я вижу твою руку.

Потом он медленно, как будто боясь, что Иззи помешает ему это сделать, снял с ее руки перчатку.

Иззи захихикала, шевеля пальцами.

— Папа, значит, я останусь с тобой.

— Да, Иззи, похоже что так, — проговорил Ник и закрыл лицо руками.

Иззи оторвала взгляд от своей руки и увидела очень странную вещь: ее большой, сильный папа плакал.


Она нас обоих любила.

Ник лежал в кровати, заложив руки за голову, и думал над тем, что сказала Иззи.

Она нас обоих любила.

То, во что он очень долго не мог поверить, прозвучало из уст ребенка с такой уверенностью… По его лицу лились слезы, которые он прятал больше года. Он любил свою жену, любил ее с тех пор, как увидел впервые, но в последние несколько лет он об этом забыл, он видел только наступившую тьму и забыл про свет. А Кэти его любила, любила всем своим разбитым, измученным сердцем.

— Кэт, я тебя любил, — прошептал он в тишине своей одинокой спальни.


Городской ежегодный фестиваль начался, как всегда в последние сто лет, в первую субботу мая. Над Мистиком нависло низкое серое небо, дождь поливал навесы над фасадами магазинов, по мутным ручьям, устремившимся к стокам, вдоль тротуаров плыли, кружась, сорванные ветром первые зеленые листья.

На Энни был блестящий желтый дождевик и бейсбольная кепка с эмблемой «Сиэтл Маринерс», джинсы она заправила в черные резиновые сапоги. Рядом стоял Хэнк, жуя булочку домашней выпечки, купленную в киоске «Ротари клуба». По Мейн-стрит, поднимая брызги, медленно двигался парад. Здесь были пожарные и полицейские машины, отряды бойскаутов и шесть девочек в розовых пачках из «Школы танцев Эсмеральды». Это трогательное представление заворожило Энни. Она с детства помнила, что колонна пройдет шесть кварталов, потом повернет и двинется обратно. Она вдруг осознала, что, оказывается, скучала по этому зрелищу. Как она могла об этом забыть? Она стала жить в Калифорнии, в городе, где местные парады возглавляют знаменитости и финансируют корпоративные спонсоры, и растила дочь в доме за высокой оградой. Энни вдруг поняла, что не хочет туда возвращаться. И эта внезапная уверенность удивила ее. Сознавать, что впервые в жизни она отважилась принять решение самостоятельно, ни под кого не подстраиваясь, было приятно. Она больше не хочет жить в Калифорнии, не хочет и не будет. После развода, когда Натали уедет учиться в колледж, она сможет вернуться в Мистик, может быть, даже открыть здесь книжный магазин.