Они слушали, потягивая мелкими глотками какую-то жидкость, которая на вкус была не слишком приятна, зато от нее поднималось настроение, вернее, оно становилось благостным, хотелось обнять брата, а еще летать. Брат от объятий ловко уклонился:

– Э, мы не женщины, чтобы обниматься.


Однажды, когда они уже довольно долго беседовали о материях возвышенных, когда у чтецов стали хрипеть от натуги голоса, Мустафа вдруг предложил:

– Достаточно умных речей, давай посмотрим танцовщиц, у меня есть новенькая. Красавица…

Джихангир с трудом уловил мысль, как-то ухитрился зацепить ее за самый хвостик и вытащить, чтобы стала ясной. Это было удивление: неужели венценосный брат тоже интересуется женщинами?

Вот теперь Мустафа хохотал безо всякой серьезности в глазах:

– Я что, не мужчина, по-твоему?

Джихангир махал на него руками:

– Что ты, что ты! Конечно, мужчина!

Он не слышал, как Мустафа сквозь зубы процедил:

– Дурак!

Объяснение, что Мустафа еще какой мужчина, вышло путаным и несуразным, можно было бы и оскорбиться, но старший брат только махнул рукой:

– Закрой рот, ты говоришь глупости.

Удивительно, Джихангир был пьян, хотя вина не пил. Но опьянение легкое, без тяжелого запаха винных паров, от которых его мутило, без давящей боли в висках. Мелькнула мысль, что это наркотик, но эту он ловить ни за какой хвостик не стал, пусть улетучивается.

Ну и что, что наркотик? Мустафа вон пьет вместе с ним, значит, не отрава.

Джихангир не видел и того, что Мустафа вместе с ним выпил только первую чашу, куда воды добавили много больше, чем гостю, а потом ему наливали напиток из другого сосуда, а Джихангиру растворяли шарики зелья покрепче, пока хозяин не сделал знак слуге, что уже достаточно.


По знаку Мустафы появились музыканты, потому в комнату вбежали несколько черноволосых, черноглазых танцовщиц. Зазвучала музыка, задвигались стройные женские тела. Они извивались вокруг Джихангира, словно змеи, а он слабо отбивался, казалось, сейчас окружат и задушат, но Мустафа не позволил этим змеям одолеть младшего брата. Он отогнал проклятых:

– Кыш!

Змеи исчезли, вернее, притаились стайкой чуть в стороне. Зато появилась другая… Она вспыхнула, словно рыжее пламя. Хрупкая и изящ ная, танцовщица тем не менее обладала полной, упругой грудью и стройным прекрасно сложенным телом, волосы ее горели ярко-каштановым пламенем среди моря иссиня-черных голов.

Музыка зазвучала громче, девушка начала двигаться быстрей, и немного погодя было непонятно, кто кого подгоняет – музыка танцовщицу или наоборот.

Джихангир смотрел, не отрываясь, даже забыв о брате…

Прелестное рыжее видение, казалось, превращается в пламя. Такое же охватило и самого шехзаде, он уже не думал, что делает, пытаясь поймать руками этот огненный сгусток.

Вокруг смеялись, но ему было все равно.

А потом стало и вовсе непонятно. Остальные куда-то исчезли, музыка доносилась издалека, а рыжее пламя в его объятьях превратилось в горячее женское тело. Оно и не могло быть холодным, пламя же…

Джихангир уже бывал с женщинами, покорные рабыни готовы были ублажать не только кривобокого шехзаде, но и безрукого, безногого и вообще не имеющего мужского достоинства. У них выбора не было.

Рыжая была иной, она заставила Джихангира почувствовать себя мужчиной по-настоящему, почти не жалела его, заставляя снова и снова испытывать высшее блаженство, не вымученное, а настоящее, свободное, словно в полете.


В комнату, где Джихангир совершал свои мужские подвиги под действием наркотиков и с помощью огненной танцовщицы, вошел Мустафа.

Девушка быстро выбралась из-под руки шехзаде, безвольно покоившейся на ее груди, вскочила, кутаясь в простыню, оставив при этом своего партнера обнаженным.

– Он заснул, господин, – рыжая красавица склонила пышноволосую головку перед Мустафой.

Тот рассмеялся:

– Да, я видел, ты постаралась.

Глаза девушки тревожно блеснули, но посмотреть прямо в лицо своему хозяину красавица не посмела.

– Что еще прикажет господин?

– Пока отдыхай, потом повторишь.

Лицо несчастной изменилось, она умоляюще прошептала:

– Господин велит мне еще развлекать гостя?

– Конечно. У тебя хорошо получается, я даже залюбовался.

Взял голову рыжеволосой за подбородок, поднял, усмехнулся:

– Пожалуй, я даже пожалел, что отдал тебя ему.

– Возьмите меня обратно, не заставляйте ублажать гостя…

– После вот этого? – Мустафа кивнул на спящего Джихангира, бесстыдно раскинувшегося изуродованным телом на ложе.

– Господин сам приказал…

Мустафа резко оборвал красавицу:

– Ты будешь ублажать его каждую ночь… И не только!

Девушка склонила голову и отступила в сторону, стараясь скрыть заливающие лицо слезы. Как она сейчас ненавидела тело, которое только что ублажала! Младший царевич был добр и ласков, но он навсегда отнял у красавицы возможность быть со старшим, делить наложницу с Джихангиром Мустафа, конечно, не собирался.


Джихангир проснулся на ложе в одиночестве, некоторое время лежал, оглядывая незнакомую комнату и пытаясь понять, где это он. Тело еще испытывало приятное томление, в нем была легкость, почти ничего не болело, не ныло, а еще он пытался уловить какие-то воспоминания…

Вдруг шехзаде просто обожгло: огненная красавица! Сначала она танцевала, потом ему все-таки удалось заключить девушку в объятья, а потом… О, неужели было это «потом»? Она и на ложе горячая и страстная.

Неужели не приснилось? Как жаль, если это всего лишь видение.

Джихангир попытался пошевелиться и понял, что не видение. Тело было обнажено, а в таком виде он обычно не спал… Но рядом на ложе никого, если он и впрямь был в рыжеволосой и ночная оргия с ней не приснилась, то куда девалась красавица? И как теперь быть?

Шехзаде вспомнил, в чьем он доме, полыхнул краской стыда – хорош гость, упал в объятья красавицы, забыв о хозяине! Даже застонал от отчаянья.

В комнате немедленно появился евнух:

– Господин что-то желает?

– Уже утро? – Джихангир старался не смотреть на вошедшего, казалось, теперь все вокруг знают, что он тут делал.

– Давно. Господин будет одеваться? Султан Мустафа приглашает к завтраку.

Мелькнуло удивление: почему «султан», разве Мустафа уже султан? Но его перебило понимание, что нужно поторопиться, негоже допоздна валяться на простынях, когда все остальные уже встали.

– Да, и мне нужно вымыться.


Когда Джихангир вошел в комнату, где Мустафа уже сидел перед заставленным яствами столиком, тот смеясь приветствовал:

– Эй, герой, если ты будешь так неистов ночами, что же останется на день?

– Я… – смутился Джихангир, не зная, как объясниться.

Мустафа махнул рукой:

– Не стесняйся, садись, поешь, подкрепи силы. Мадина сказала, что ты словно тысяча львов. Даже она устала.

– Я прошу извинить за свое вчерашнее поведение, я был неучтив, простите.

Бровь Мустафы насмешливо приподнялась:

– Джихангир, ты получил удовольствие?

Тот кивнул, еще бы!

– Ну и прекрасно! Ради этого девушка и была нужна. Или она пришлась тебе не по вкусу? Тогда я скажу, чтобы больше не появлялась.

– Нет, что вы?!

Непонятно, чего Джихангир испугался больше, того, что недовольством может обидеть радушного хозяина, в которого был влюблен уже по уши, или того, что рыжеволосая Мадина больше не придет.

– Значит, понравилась?

– Да, очень.

Глаза Мустафы смотрели на брата с насмешкой, но это была какая-то не обидная насмешка, почти лукавство.

– Еще хочешь?

Джихангир не знал, что ответить, промолчал. Брат кивнул:

– Но это потом, а сейчас ешь и давай поговорим без женщин.

Что за разговор без женщин? Джихангир насторожился, но Мустафа оказался на высоте. Они ели и болтали обо всем – охоте, преимуществах и недостатках гор перед равнинами, о походах и доблести предков, о поэзии и житейской мудрости.

Почувствовав себя свободным, Джихангир раскрепостился и вдруг оказался на удивление интересным собеседником, он много знал, обладал прекрасной памятью, перестав смущаться, легко облекал свои мысли в слова. Мустафа с интересом смотрел на младшего брата. Пожалуй, этот сын Хуррем ему нравился. Помимо ума и образованности у Джихангира были два неоценимых качества: он не соперник для Мустафы в борьбе за престол, а еще, кажется, без ума от старшего брата, готов для него на все.

Мустафа читал брату стихи поэта Мухибби.

– Ты знаешь такого?

Джихангир качал головой:

– Нет, никогда не слышал, но он мне очень нравится.

– И тебе никогда не говорили, кто это?

– Нет.

– Это наш с тобой отец.

– Что?!

– Да, Повелитель творит под именем Мухибби, только его стихи лежат в списках, никто не читает. Когда-то он писал стихи моей матери, теперь пишет твоей.

Сказал просто, словно и не гневался на такую замену и словно стихи для Махидевран султан писал совсем недавно, а вот теперь по какому-то недоразумению сменил объект поклонения, но все должно вернуться на круги своя.

Джихангир почувствовал одновременно неловкость за Роксолану, отнявшую у Махидевран внимание Повелителя, и восхищение братом, который не держит ни на кого зла из-за этого.

Вообще, чем больше он узнавал Мустафу, тем больше влюблялся в брата и становился преданнейшим его сторонником.

Казалось, Мустафу, блестящего, замечательнейшего Мустафу нисколько не волнует сама необходимость ожидания своего звездного часа. Он ждал спокойно и уверенно, и эта уверенность не была самоуверенностью, и Мустафа, и все его окружавшие, с ним знакомые не допускали иной мысли, что кто-то другой может стать следующим султаном.

Это успокоило душу Джихангира, потому что с детских лет он только и слышал о соперничестве, о том, что ставший султаном непременно применит закон Фатиха и убьет братьев, а Мустафа вон и не собирается так поступать, это все глупые выдумки, мать зря переживает. Она просто незнакома со старшим шехзаде, иначе тоже полюбила бы его.