Вторник. 27 января

Quelle journee[7]. Давненько я так не уставала. К тому времени, как я добралась до дверей отдела новостей, вся извелась. Для начала я переругалась со служащими парковки, так как никто не удосужился предупредить меня, что у нас новая форма пропусков. Потом десять минут потратила на то, чтобы заново наложить макияж, изрядно пострадавший за время поездки. Сделала это весьма непрофессионально. Казалось, что все оборачиваются и пялятся на мое лицо. Глаза, наверное, красные, как у кролика. Я поймала взгляд Кейт, которая сразу поняла, что я плакала, и ободряюще улыбнулась. Как и следовало ожидать, вместо моего кресла стояло нечто со сломанной спинкой, однако после непродолжительного, но бурного препирательства с Питером я заполучила свою собственность обратно. Включив компьютер, я обнаружила совершенно незнакомый интерфейс. Я беспомощно прошептала, обращаясь к Кейт:

— Как войти в систему?

Руки упорно не хотели меня слушаться, превратившись в огромных неуклюжих крабов. Шум офиса действовал на нервы.

К счастью, вскоре началось утреннее совещание. Редактор отдела новостей Ник произнес приветственную речь по поводу моего возвращения, и Джорджия (та самая блондинка, что меня замещала) вкрадчиво улыбнулась мне. Интересно, что ей пообещало начальство? Она должна меня ненавидеть. Стоп, прекрати впадать в паранойю. В одиннадцать часов я позвонила домой, сгорбившись над аппаратом так, чтобы никто не слышал, с кем я разговариваю.

— Привет, это я. Все в порядке? — сказала я ненатурально спокойным голосом.

Голос Клэр звучал раздраженно на фоне заливистого плача Тома. Плачет? Почему? Он никогда не плачет. Я почти что слышала, как она вздыхает, не в силах смириться с моим вмешательством.

— Я как раз меняю ему подгузник. Все хорошо, конечно, я помню, что в четыре нужно забрать Ребекку. Не волнуйтесь. Том прекрасно себя чувствует. Мы собирались пойти на прогулку. Да, Том, сейчас пойдем, моя умница. До свидания.

Она бросила трубку. Похоже, у меня синдром работающей матери-неврастенички. Главное не волноваться? Да как я могу не волноваться, когда дети дома, а я здесь и ничего не могу сделать? Перестань, сказала я себе. Это нелепо. С другой стороны, если Том плачет, то я, по крайней мере, знаю, что он жив…

Постепенно я начала втягиваться и даже получать удовольствие от работы. Я обзвонила всех, с кем раньше сотрудничала, и сказала, что вернулась. Потом ланч с Кейт. Какое счастье — две взрослые женщины, дети далеко, можно вволю посплетничать, не стесняясь в выражениях (Ну а она что? Вот сука), вместо того чтобы говорить исключительно о детях. Ник для начала велел мне заняться планированием, чтобы я могла втягиваться постепенно, а не бросаться в самую гущу событий. Весь день он был крайне осторожен со мной. Похоже, он боится, что я вдруг достану Тома из портфеля, вытащу на свет свои устрашающие сиськи и начну кормить его прямо за рабочим столом.

Я действительно один раз приносила Тома в офис, когда ему было три месяца — просто так, показать коллегам. Я помню, как пробиралась в двери, крепко прижимая Тома к себе, и вдруг осознала, что не стоило являться сюда в таком виде и разрушать свой привычный образ деловой женщины. С одной стороны, я гордилась своим сыном, а с другой стороны, чувствовала себя так, будто пришла нагишом. Разумеется, женщины окружили меня с выражениями восторгов по поводу Тома, а мужчины поглядывали на меня с подозрением, как будто я могла в любой момент превратиться в монстра. Ник выглянул из кабинета и нерешительно посмотрел на Тома, явно опасаясь, что тот может взорваться в любой момент. Вообще-то у него двое детей, но я готова поспорить, что к тому моменту, как он приходит с работы, жена прячет их подальше, чтобы они не попались Нику на глаза.

Как хорошо чувствовать себя свободной. Никто не зовет меня поминутно хныкающим голосом. Когда я говорю с кем-нибудь, меня внимательно слушают. Я делаю что-то действительно важное. Я могу спокойно пойти в туалет. Утром, отправившись туда в первый раз, я по привычке оставила дверь открытой, чтобы Ребекка могла беспрепятственно задавать свои путаные вопросы о динозаврах и вулканах. Едва устроилась на сиденье, как до меня дошло, что я не дома. Тишина. Здесь же никого нет, кроме меня. Я взрослый человек, писаю в туалете с распахнутой настежь дверью. По меньшей мере странно, вы не находите? Пришлось, не прерывая процесса, тянуться к двери, надеясь, что Джорджии не приспичит именно сейчас заглянуть сюда, чтобы поправить прическу или проверить, не размазалась ли тушь. Заодно она сможет увидеть сидящую на унитазе тушу, судорожно пытающуюся дотянуться до открытой двери кабинки. К счастью, этого не случилось.

Выбравшись из кабинки, я оглядела себя в зеркале. Аккуратная женщина в облегающем костюме. Очень облегающем. Один из недостатков работы на телевидении состоит в том, что там полно стильных двадцатилетних девиц со стройными ногами, в мини-юбках и туфлях на высокой платформе. Мне придется серьезно похудеть и решительно обновить гардероб (как изменилась мода, пока я торчала дома!) или смириться с фактом, что я стала похожа на собственную мать.

2

ФЕВРАЛЬ

Воскресенье, 1 февраля

Я уже забыла, что это такое — успеть сделать все домашние дела за один выходной день. Я так умаялась, что завтрашняя работа представляется мне отдыхом. Теперь я не могу ходить по магазинам, когда захочу, так что пришлось закупить все необходимое на неделю в один заход, причем сделать это вместе с детьми. В итоге осталась без выходного. Я несколько раз просила Майка остаться дома и приглядеть за Ребеккой и Томом, потому что мне нужно попасть сначала в супермаркет, потом в химчистку, потом купить еды для собак, заправить машину и еще убрать горы мусора из дома. Однако за завтраком он с виноватым видом заявил мне, что обещал Биллу сыграть с ним в гольф. В ответ на последовавшие обвинения он сказал, что не может подвести Билла. А меня, значит, может?

В итоге я проталкивалась через толпы народа в супермаркете с шестимесячным сыном, который отчаянно старался выбраться из тележки и свалиться под колеса, и шестилетней дочерью, шныряющей между рядами и во все горло распевающей дурацкую песенку. Ребекка целую вечность выбирала фрукты, взвешивая каждый банан в руке, чем заслужила безграничное одобрение почтенных старушек, так что я не могла просто смести покупки в пакет и оттащить ее от прилавка за волосы. К тому времени, как мы добрались до кассы, я готова была взорваться и, чтобы успокоиться, натрескалась конфет.

Остаток дня напоминал мультфильм в режиме ускоренного просмотра. Сначала мы рванули в химчистку, чтобы успеть до того, как она закроется на обед (они что, специально закрываются пораньше в выходные дни?). Потом нужно было купить массу жизненно необходимых мелочей в разных магазинах, для чего каждый раз нужно было извлекать Тома и Ребекку из машины, а потом запихивать их обратно (к концу дня мне казалось, что мы проделали это по меньшей мере миллион раз), а дома меня еще ожидала большая стирка. Майк явился в восемь часов и в изнеможении завалился на диван.

— Просто сил никаких нет, — пожаловался он.

— В самом деле? А я чудесно отдохнула, — вежливо ответила я, а потом уснула, едва добравшись до кровати.


Среда, 4 февраля

На работе — полная катастрофа. У нас в офисе постоянно включено радио, настроенное на местную станцию (главным образом для того, чтобы воровать у них материал для репортажей), и в одной из передач у них там использовался детский плач. В груди немедленно сработал сигнал тревоги. Ребенок плачет. Том плачет! Покорми Тома! Покорми Тома СЕЙЧАС ЖЕ! Я сидела, никого не трогала, составляла план репортажей о выборах, и тут на тебе — какая-то дурацкая радиопередача, и мои сиськи превращаются в два извергающихся вулкана. Потоки молока моментально пропитали ненадежные прокладки для груди и потекли по блузке. Сгорая со стыда, я рванула в туалет, скрючившись и судорожно прикрывая грудь пиджаком. Укрывшись за надежными стенами, я осмотрелась и поняла, что случилось самое худшее. Блузку украшали два огромных расплывающихся пятна, происхождение которых объяснить будет непросто. «Я запнулась и опрокинула на себя две чашки кофе». Что, сразу две одновременно? Или: «В туалете что-то с краном, вода брызжет во все стороны».

Я провела в туалете полчаса, отстирывая пятна и пытаясь высушить блузку под сушилкой для рук, для чего мне пришлось принимать невообразимые позы. Блузка высохла, но пятна (размером с мяч для водного поло) остались. Я не рискнула снимать пропитанный молоком лифчик — если это сделать, грудь отвиснет до пупка и мне вряд ли удастся запихнуть ее обратно. Что за безумие происходит с грудью, когда вы решаете завести детей? Двадцать семь лет у меня была совершенно нормальная грудь, не слишком большая, упругая, с торчащими вверх сосками, которые находились точно в середине окружности. Я вспоминала о ней, только когда надевала лифчик, а потом она опять становилась просто частью моего тела, ну скажем, как руки или ноги. Когда я была беременна Ребеккой, появилось ощущение, что соски вот-вот взорвутся. Потом грудь начала раздуваться и раздувалась до тех пор, пока не стала напоминать аэростаты воздушного заграждения. Сначала Майк воспринимал эти изменения с энтузиазмом (он как-то признался, что это будто жениться на Долли Партон[8]), и мне постоянно приходилось шлепать его по рукам. Ближе к концу беременности он понял, что подвергается риску быть утопленным в молоке в самый неожиданный момент. Например, во время моего оргазма. Конечно, приятно знать, что твоя жена испытывает оргазм, но только если при этом ее грудь не превращается в фонтан.

После рождения Ребекки стало еще хуже, и часто мы просыпались в луже молока. Однако стоило мне прекратить кормление грудью, как проблема исчезла. Вместе с проблемой исчезла и грудь. Совершенно. Только что это были огромные дыни, а теперь два сморщенных финика. Ко всему прочему она еще и отвисла.