Если Джузеппино вообще приедет, подумала Лена, но ничего не сказала.

Серджо не спал всю ночь, готовил рисовые шарики и печенье. Около одиннадцати помогать ему пришел Энцо, заглянул на пару часов, но остался до утра. Энцо месил тесто своими тонкими пальцами скульптора, как будто это была глина, и все его печенья получались как силуэт святой Агаты. Лена и Кончетта весь день под проливным дождем срезали цветы бугенвиллеи и украшали ими бар. От воды, стекающей с ветвей, на полу собирались лужицы. Затем они прикрепили к потолку подвески с изображением святой.

В городе больше негде было заказать лепестки для фестиваля: цветочная лавка Джизеллы разорилась первой, так что вечером женщины, взяв ведра, корзины и сумки, отправились в темноте обрывать лепестки диких цветов — как происходило это в давние годы. На обломках «Святой Мадонны» и арках tonnara уже развесили лампочки. Поднявшись на холм, Мария-Грация и Лена осознали, что фестиваль, несмотря на все трудности, состоится — темный обычно остров уже сиял таинственными огнями в ночном безмолвии.


И в это безмолвие шагнул Джузеппино — с вечернего парома. Элегантный, в сером костюме, он шел по знакомой булыжной мостовой, катя за собой чемодан на колесиках. Выглядел он подавленно. Его никто не узнавал, и по городу он шел никем не замечаемый, как его дядя Флавио, вернувшийся с войны. И только когда Кончетта ворвалась в бар с криком: «Твой сын приехал, Мариуцца! Твой сын!» — Мария-Грация слетела с террасы в темноту и увидела его. Он стоял, стряхивая с поредевших волос дождевую влагу. Лена вытерла руки о фартук. Она никогда не встречалась с Джузеппино.

— Salve, — произнес он скованно на итальянском, которым не пользовался много лет. — Вот я и дома.

Никакая радость ни до, ни после не могла сравниться с той, что захлестывала сейчас Марию-Грацию.

Привлеченный суматохой, на террасу вышел Серджо. Щурясь от дождя, он спустился по ступенькам и после заминки пожал руку брату. Кончетта и Лена замерли при виде чуда, которое наконец произошло — Серджо, нервно теребя тесемки своего фартука, заговорил:

— Долг, Джузеппино, — тысяча евро или пара тысяч… — этого будет достаточно, чтобы заплатить банку и продержаться до зимы… иначе мы все потеряем… я пропустил платежи. Я знаю, что не должен просить.

Джузеппино поднялся на террасу, сел. Потер грудь, пристроил чемодан на мокрый стул.

— Я не могу помочь тебе, Серджо.

— Pi fauri[89], Джузеппино.

— Я не могу тебе помочь. У меня нет денег. Я разорен.

Мария-Грация наклонилась, обняла младшего сына за плечи.

— Мне пришлось объявить о банкротстве, компанию закрыли.

В Марии-Грации словно прибавилось роста, она распрямилась:

— О банкротстве?! Посмотри на меня, Джузеппино! Объясни, что случилось.

Под требовательным взглядом матери Джузеппино заговорил — сбивчиво, раздраженно:

— Я торговал фьючерсами, больше не торгую. Денег больше нет. Кризис. Бизнесу баста.

— Ты же важный человек, — пробормотала Мария-Грация.

— Никакой я не важный. Я покупаю и продаю контракты. Вы здесь думаете, что я богач! Но я только был на пути к богатству. Вы думаете, я могу творить чудеса? — Его голос был полон горечи.

В бар, почуяв скандал, уже стягивались соседи.

— Квартира, — продолжала Мария-Грация. — Большие машины…

— Все в кредит!

— Ай-ай-ай, Джузеппино! — запричитала Кончетта. — Что с тобой стало, после того как ты покинул остров!

Джузеппино опустил голову, так что стала видна лысина точно в центре макушки — совсем как у Серджо.

— Ах, Джузеппино! — расплакалась Мария-Грация. — Если бы твой дедушка Амедео был жив, что бы он сказал?

— Разве я не посылал вам деньги все время? — закричал Джузеппино. — То на ремонт, то чтобы покрыть недостачу прибыли, снова и снова, хотя Серджо изгнал меня из семейного дела. Вы процветали, мама! И ты, и Серджо, и отец, все вы! Вы купили фургон, перестлали крышу, купили новый телевизор — чем вы отличались от меня в своем желании жить лучше?!

Серджо, молча замерший в дверях, понял, что внимание соседей переключилось на него, что он внезапно из сына неудачливого обратился в сына успешного. Он смотрел на брата, загнанного, униженного, побежденного, и ничего, кроме сочувствия, не испытывал.

— Мама, тетя Кончетта, довольно! Джузеппино, пойдем в дом.

Джузеппино поднялся. Вложил в руку матери потрепанную книгу в красном переплете:

— Вот. Я привез ее обратно. По крайней мере, никто не обвинит меня в том, что я украл. Я всегда говорил, что верну ее, как только приеду домой. — И Джузеппино последовал за братом в дом.

Он вернулся под родную крышу в точности как какой-нибудь герой из книги Амедео: униженный, нищий, раздавленный судьбой.

V

Марии-Грации не спалось. Она сидела за стойкой в баре и листала отцовскую книгу. История про попугая и про девушку, которая обратилась в птицу; история про Серебряный Нос и про Тело-без-души. И, сидя под выцветшим от времени фото отца, читая его записи, она внезапно обнаружила, что некоторые истории ей неизвестны. Должно быть, отец вспомнил их незадолго до своей смерти, они были записаны скачущим детским почерком Серджо. Джузеппино увез книгу, до того как остальные успели прочитать эти записи.

Мария-Грация разбудила Джузеппино, которого устроили в чердачном кабинете деда.

— Caro, что это? — спросила она, перелистывая последние страницы в книге.

Шея у Джузеппино пошла красными пятнами — совсем как в детстве, когда его уличали в проступке.

— Я не переснял последние истории, — пробормотал он. — У меня просто не хватило денег, но я думал, что Серджо и так все помнит. Это ведь он записал их.

Но ведь она-то про эти истории не знала! И теперь Мария-Грация будто слушала своего отца, будто он сидел рядом и шепотом рассказывал их своей маленькой дочери, не способной ходить. Она читала про ослиные аукционы и рыбаков, спасшихся на море, про вражду соседей, про то, как в 1913-м поймали гигантскую рыбину («рассказано мне синьорой Джезуиной в 1922-м»), о большом оползне в 1875-м («история передавалась в семье Маццу») и под конец — историю святой. Она не была помечена ни датой, ни источником, и отныне для Марии-Грации история святой Агаты всегда была связана только с Амедео, она уверилась, что отец написал ее специально, чтобы Мария-Грация прочла ее накануне фестиваля, ровно через девяносто пять лет после того, как он сам впервые очутился на празднике святой Агаты.

Однажды святую Агату заметили на кладбище около пустыря. Она явилась могильщику, видение висело над кладбищенскими вратами, простирая в мольбе руки. Придя в себя, могильщик увидел, что лопата его исчезла, а ямы, которую он только что выкопал, точно и не было никогда. В растерянности он покинул кладбище.

То были времена, когда остров то и дело сотрясали подземные толчки. На следующий день могильщик снова взялся рыть могилу, но почва не поддавалась, она вдруг сделалась тверже гранита. А затем земля вдруг содрогнулась от особенно мощного толчка, могильщик потерял сознание, а когда очнулся, увидел, что все могилы на кладбище разверсты, — леденящее душу зрелище.

И он смекнул, что святая не желает, чтобы мертвых хоронили в этом месте.

Жители острова собрались и постановили послушаться святую и перенести захоронения в другое, безопасное место. Но в те времена люди боялись мертвецов, боялись, что если хоронить покойников вблизи домов или колодцев, то на живых обрушатся болезни. И они не стали переносить своих мертвецов в другое место, и тогда на них пала кара: забытое было проклятье плача снова поразило остров.

Однажды утром святая явилась жителям острова на дороге, ведущей на кладбище. Казалось, что она указывает куда-то, и несколько рыбаков последовали в том направлении. Видение провело их через весь остров, через поля и разломы в земле, через оливковые рощи, пока они не оказались у прибрежных пещер. Призрак замер в глубине пещеры. Жители острова снова собрались и после бурных обсуждений решили, что придется-таки перенести покойников в пещеры.

Тут им явилось второе чудо: стены пещеры зияли нишами, которые словно ждали гробы и урны с прахом и которые можно было закрыть надгробными каменьями.

В тот день, когда происходило перезахоронение, случился сильный шторм. Люди засомневались, но святая появлялась то там, то здесь на острове, явно настаивая, что следует поскорее перенести мертвецов в пещеры. На перезахоронение предков собрался весь город, шествие к пещерам тянулось до самого вечера.

И когда все жители острова обустраивали в пещерах новое место упокоения для своих мертвецов, Кастелламаре содрогнулся от сильнейшего землетрясения. Фонтаны лавы взметнулись из-под земли недалеко от виллы il conte, остров вздымался и дрожал. Переждав в пещерах, когда все успокоится, люди вышли наружу и увидели, что их город сровняло с землей. Не устоял ни один дом, кроме церкви, графской виллы и «Дома на краю ночи».

И поняли они тогда, что святая спасла не только мертвых, но и живых. Ни один житель острова не погиб во время землетрясения, так как все они были под защитой древних пещер.

А когда люди закончили хоронить своих мертвых, произошло третье чудо. Оказалось, что камень, в глубине пещеры отколовшийся от скалы во время землетрясения, напоминает силуэт святой. Единственный в городе художник при помощи горожан вытащил камень из пещеры. Тогда-то и поняли жители острова, что пещеры — вовсе не проклятое место, но священное.