— Лена, иди сюда, — позвал Серджо.

Девочка подошла и с нежностью прислонилась к его плечу. Роберта и Марию-Грацию любопытство тоже заставило приблизиться к загадочной машинке.

— Как его подключить? — спросил Серджо. — Мы должны набирать команды? Я видел по телевизору.

— Нет, нет, — ответил Энцо, — так уже не делают. Вы просто нажимаете вот на эту иконку — и интернет к вашим услугам.

— Иконку? — пробормотал Роберт, подумав, разумеется, об изображении святых, перед которыми ставят свечи.

Мария-Грация сжала его локоть — это был их тайный знак. Она намекала мужу: молчи, сaro, слишком мы старые для всего этого.

Энцо наклонился над клавиатурой и передвинул стрелку через экран, да так быстро, что Мария-Грация не смогла уследить. Компьютер засвиристел, будто набирал телефонный номер в Америке, раздались треск, утробное жужжание, стрекот цикад.

— Он сломан! — в смятении воскликнул Серджо. — Мне продали бракованный.

— Он соединяется, — возразил Энцо.

На экране возникли слова.

— Вот, — сказал Энцо.

— И это все? — разочарованно спросил Серджо. — Это и есть интернет?

— Он может делать и другие вещи, — успокоил Энцо. — Нужно только научиться им пользоваться.

— Мы должны брать плату за пользование компьютером, — сказала Лена. — Я видела это в Англии в прошлом году. Называется интернет-кафе.

Серджо моргнул, чувствуя одновременно гордость от того, что его дочь так много знает, и сожаление, что компьютеры ей уже не в новинку.

Изучив руководство к новому приобретению, Мария-Грация сочла, что им совсем несложно пользоваться. Она последовала совету Лены и, освоив компьютер сама, стала сдавать его напрокат подросткам и приезжим за пятьдесят центов в час.

Одним стремительным прыжком «Дом на краю ночи» очутился в новом веке. А затем — Мария-Грация и опомниться не успела — Лена стала взрослой.

II

На Кастелламаре вернулся Андреа д’Исанту, которому было уже за восемьдесят. С того дня, когда он впервые покинул остров, минуло полвека. Увидев его, Мария-Грация ужаснулась, столь явственно читалась на его лице печать смерти — в точности такая же, что она видела на лице рыбака Пьерино и у отца в последние его месяцы.

На этот раз она узнала о возвращении il conte за день. Услышала, как Бепе шептался об этом за карточным столом в баре.

— Он едет один, — делился Бепе. — И мнится мне, он хочет остаться.

Назавтра Мария-Грация отправилась на пристань встречать паром. На бетонном причале собрались остатки былой свиты графа. Играл духовой оркестр. Она разглядела худощавую фигуру в плотном заграничном пальто. Паром приблизился. Пока младший сын Бепе маневрировал, разворачивая паром, il conte дрожал на ветру, волосы его развевались, это был не прежний Андреа, но лишь его тень.

Ближе к вечеру Мария-Грация вновь отправилась задворками к вилле д’Исанту.

И вновь к воротам вышел Сантино Арканджело все с той же презрительной ухмылкой, хотя на этот раз он с трудом ковылял — после двух-то операций по замене тазобедренных суставов.

— Синьора Мария-Грация, — сказал он, постукивая костылями, — так не годится. Signor il conte не примет вас. Вы и сами это понимаете.

Мария-Грация принесла блюдо с печеными баклажанами, завернутое в фольгу, как будто это был обычный визит вежливости.

— Тогда я подожду, пока он не сможет меня принять. Эти melanzane для синьора графа. Прошу, передайте, что это от меня.

Настало время положить конец этой нелепице. Она опустилась на колени у старой коновязи перед воротами, просунула блюдо под кованой решеткой ворот, а затем села на траву, скрестив руки на груди.

Сантино, оставив без внимания баклажаны, развернулся, чтобы пуститься в обратный путь к вилле.

На дороге показались рыбаки.

— Мария-Грация! — крикнул Бепе. — Что ты здесь делаешь? Почему сидишь под воротами синьора д’Исанту, точно влюбленная девчонка?

— Я-то знаю, почему я здесь сижу, — ответила Мария-Грация. — А вот куда идешь ты, синьор Бепе? Торопишься на свидание к синьоре Агате-рыбачке?

Слегка пристыженный Бепе не ответил и молча поспешил за своими племянниками. Дорога снова опустела. На горизонте солнце медленно опустилось в море, повисли сумерки. Мария-Грация подставила лицо прохладному бризу. Ну что ж, при самом худшем раскладе ей придется здесь сидеть, пока что-нибудь не произойдет.


Она, должно быть, задремала или задумалась, ибо вдруг очнулась в темноте, полная луна серебрила кроны пальм, цикады смолкали. Блюдо с баклажанами исчезло. И в тени за воротами кто-то стоял.

— Зачем ты пришла? — раздался голос.

Андреа заговорил с ней впервые за полвека. От неожиданности, а может, из-за внезапного пробуждения у нее закружилась голова. Неужели его голос на самом деле такой сухой и безжизненный, такой старческий?

— Синьор д’Исанту, я хочу поговорить с вами.

Судя по всему, Андреа уже некоторое время стоял за воротами, уголок рта у него подергивался. Еще с минуту он нервно переминался по ту сторону решетки, несколько раз прицокнул. А затем резко шагнул к воротам и распахнул их. Удержать тяжелую цепь он не смог, и она со звяканьем упала на землю.


Однажды осенним вечером, вскоре после возвращения Андреа д’Исанту, Лена услышала, как на террасе вдова Валерия, лавка которой располагалась напротив бакалеи Арканджело, шепотом говорит о ее бабушке.

— Она ходит к нему каждое воскресенье после мессы, — с осуждением в голосе рассказывала Валерия. — Пьет портвейн из Палермо на веранде, смеется и болтает. Часами там сидит. Уж не знаю, что синьор Роберт думает об этом. В ее-то возрасте (самой Валерии было под девяносто) это же стыд да позор.

Лена ничего не рассказала об услышанном деду и отцу, но задумалась. Ей не пришлось долго ждать продолжения.

— Говорят, синьор д’Исанту переписывает завещание, — шептала цветочница Джизелла, чей салон находился рядом с конторой адвоката Калоджеро. — Наверняка в пользу этих Эспозито. Вроде опять охвачен к ней страстью, как в молодости.

Бабушка Лены, действительно, часто по воскресеньям, надев лучшее свое платье, оставляла бар на Серджо и Роберта. Иногда она возвращалась только к пяти или шести часам вечера. Но Лена видела, что дедушка не выражает никакого беспокойства по этому поводу, лишь разводит руками и попивает arancello, отказываясь разъяснять ситуацию.

— Я доверяю Мариуцце. И знаю, что это не роман. Она мне сказала. И почему она должна оправдываться из-за каких-то сплетен?

Но Лена не собиралась принимать все на веру. В те дни она теряла терпение по пустякам: то принималась колошматить разросшийся плющ палкой, вместо того чтобы аккуратно обрезать его, то в сердцах швыряла стаканы в раковину, сама не понимая причин такого поведения. У стариков в баре имелась версия, объяснявшая ее раздражительность: молодой Энцо укатил учиться в художественную школу в Рим. С серьгой в ухе, четками святой Агаты на зеркальце заднего вида и радио, настроенном на иностранную станцию, передающую энергичные американские песенки, он работал таксистом на острове, пока прошлым летом не решил, что на Кастелламаре ему тесно, и не умчался с острова в облаке выхлопного газа. С тех пор, хотя Энцо и отправлял Лене торопливые письма, уверявшие, что он любит ее как сестру, все на Кастелламаре пошло вкривь и вкось. В шестнадцать лет сердце Лены потеряло покой.

Как и ее прадед Амедео, Лена врачевала душевные раны чтением.

— Что на тебя нашло? — качала головой Кончетта, помогая девушке мыть контейнеры для мороженого, пока Серджо выметал мятые игральные карты и окурки. — Вы одинаковые, ты и Энцо. Он бы не успокоился, пока не уехал бы с острова. Посмотри на себя, ты все читаешь и перечитываешь эти иностранные книжки своего отца, как будто тоже собираешься нас покинуть.

Лена покосилась на лежащую в сторонке «Войну и мир».

— Это не значит, что я собираюсь уехать.

— Если уж человек читает такие толстые книжки, то он точно думает об отъезде, — отрезала Кончетта.

Склонившись над раковиной и глядя, как разноцветные ручейки стекают со стенок контейнера, Лена молча злилась.

— Думаю, что и я уехала бы, если б могла, — призналась вдруг Кончетта. — Иногда мне кажется, что и я бы не прочь, как и Энцо, сбежать с острова в настоящий большой город. Но потом напоминаю себе, что я уже старуха, что здесь мой дом, и успокаиваюсь.


По совету Кончетты Лена однажды поехала в Рим навестить Энцо. Отправилась она с древним фанерным чемоданом, принадлежавшим еще ее дяде Флавио, везя в подарок икру из melanzane, бутылки с limoncello и баночки с marmellata. Энцо обрадовался ее приезду, он совсем не изменился, правда, во время их долгой прогулки по историческим развалинам он, по-братски приобняв Лену за плечи, признался, что влюблен в парня из Турина, с которым познакомился на курсе по истории искусств. Об этом никому нельзя рассказывать («кроме моей тети Кончетты, твоей бабушки и синьора Роберто, потому что только они поймут»). В тот же вечер, рыдая в телефонную трубку и клянясь, что сердце ее вовсе не разбито, Лена выложила бабушке про парня из Турина. И все три месяца летних каникул провела у матери в Англии.

Раньше Лена звонила отцу каждый вечер и с замиранием сердца прислушивалась к звукам в баре — к победным крикам картежников, шипению кофемашины, скрипу вращающейся двери. Закрыв глаза, она прижимала к уху телефонную трубку и впитывала звуки острова, стараясь не расплескать ни один. Но в этом году телефонные разговоры вызывали у нее лишь нетерпение.