Кэтрин Бэннер - Дом на краю ночи

THE HOUSE AT THE EDGE OF NIGHT by CATHERINE BANNER

Copyright © 2016 by Catherine Banner

Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме возможны только с разрешения владельца авторских прав.

Книга издана с любезного согласия автора и при содействии Литературного агентства Эндрю Нюрнберга

© Нора и Владимир Медведевы, перевод, 2017

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2017

* * *

Некогда над островом Кастелламаре тяготело проклятье плача. Он зарождался в пещерах у моря, а так как жители острова строили свои дома из камней прибрежных скал, сотворенных из лавы вулкана, то вскоре плач проникал в дома, звучал на улицах, и даже городская арка по ночам стонала, словно брошенная невеста.

Растревоженные этими рыданиями, жители острова ссорились и затевали свары. Отцы не ладили с сыновьями, матери отвергали дочерей, сосед шел против соседа. Словом, не было на этом острове мира.

Так длилось немало лет, пока однажды осенью не произошло большое землетрясение. Жители проснулись от страшных толчков, которые поднимались из самого сердца острова. Из мостовой вылетали булыжники, и посуда гремела в шкафах. Дома дрожали словно ricotta [1] . К утру все жилища были разрушены до основания.

И пока повергнутые камни стенали и рыдали, жители острова собрались, чтобы решить, что же им делать дальше.

В тот день юной дочери крестьянина по имени Агата явилась Мадонна, и девочка поняла, как избавиться от проклятья. «Печаль просочилась в камни острова и наполнила их, — сказала она. — Мы должны разобрать руины и заново выстроить город. Когда этот тяжкий труд будет закончен, проклятье плача будет с нас снято».

И жители острова камень за камнем вновь отстроили свой город.

Из старой легенды об острове, в версии, рассказанной мне Пиной Веллой. Впервые записано во время Фестиваля святой Агаты в 1914 году.

Он проснулся от того, что кто-то скребся в оконные ставни. Значит, он все-таки спал.

— Ребенок на подходе! — кричали с улицы. — Signor il dottore![2]

Не разобравшись, он решил, что речь идет об их с женой ребенке. Он закутался в простыню и подбежал к окну, прежде чем сообразил, что жена спит рядом. За стеклом луной маячило лицо крестьянина Риццу.

— Чей ребенок? — спросил доктор.

— Синьора графа. Чей же еще?

Стараясь не разбудить жену, он направился к двери. Лунный свет придавал двору странную отчетливость. Даже Риццу не был на себя похож. Воскресный пиджак и галстук сидели на нем колом, будто их прибили гвоздями.

— Это ошибка, — произнес доктор. — Я не должен принимать роды у графини.

— Но мне сам signor il conte[3] приказал вас привезти.

— Меня не вызывали к la contessa[4] принимать роды. Ее беременность наблюдала акушерка. Д’Исанту, должно быть, имел в виду, чтобы ты привез ее.

— Нет-нет, акушерка уже там. Граф требует вас. Он сказал, это срочно. — Риццу так и распирало от важности его миссии. — Так вы едете? Прямо сейчас?

— Но моя жена вот-вот родит. Я бы не хотел оставлять ее без крайних на то причин.

Однако Риццу не отступался.

— La contessa уже рожает, прямо сейчас, — настаивал он. — Я не думаю, что этого можно избежать, dottore.

— А что, акушерка одна не справится?

— Нет, dottore. Это… трудные роды. Вы нужны, потому что ребенок не выйдет без этих ваших штук навроде сахарных щипцов. — Риццу недовольно поджал губы из-за необходимости произносить подобное. Сам он ни разу не присутствовал при появлении на свет своих девятерых детей, предпочитая считать, что их лепят из глины, словно Адама и Еву. — Так вы едете? — спросил он снова.

Доктор выругался про себя, понимая, что деваться некуда.

— Только возьму пальто и шляпу, — сказал он. — Я догоню тебя через пять минут. Ты на своей повозке или мы пойдем пешком?

— Нет, что вы, dottore? Конечно, я приехал на повозке.

— Будь наготове.

Доктор одевался в темноте. Часы показывали без четверти два. Он уложил инструменты: щипцы, хирургические ножницы, набор шприцев — все это он приготовил для родов своей жены, включая морфий и магнезию на случай экстренных обстоятельств. Собравшись, он разбудил жену.

— Как часто ты просыпаешься от схваток, amore?[5] — спросил он. — У жены графа начались роды раньше времени — будь она неладна! Меня вызывают.

Она нахмурилась спросонья.

— Пока еще нечасто… я хочу спать…

Бог даст, он примет ребенка графини и успеет вернуться до родов жены. Доктор перебежал через площадь к дому старой Джезуины, которая была местной повитухой, пока не начала слепнуть.

— Синьора Джезуина, mi dispiace[6], — сказал он. — Вы не побудете с моей женой? Меня вызывают к другому пациенту, а у моей жены уже начались схватки.

— Что за другой пациент? — спросила Джезуина. — Пресвятая Агата! Не иначе кто-то отдает Богу душу на этом проклятом острове, раз вам нужно оставлять жену в такое время?

— У графини преждевременные роды, возникли осложнения — я везу щипцы.

— Так это жена графа? И вас вызывают на роды?

— Да, signora.

— Я слышала, что у вас имеются причины не принимать роды у синьоры графини. — И старуха многозначительно замолчала.

— Что вы слышали, синьора Джезуина? — Доктор с трудом подавлял раздражение.

— Люди болтают.

— Так вы посидите с ней или нет?

Джезуина опомнилась:

— Да, пресвятая Агата, конечно, посижу. Ты где, сынок? Дай-ка я за тебя возьмусь, а то ведь недолго споткнуться об эти чертовы камни.

Повитуха действительно была почти слепая. Ковыляя за доктором через площадь, она держалась за его пальто. Войдя в спальню, старая Джезуина тут же уселась в углу на стуле. Доктор понадеялся, что его жена, проснувшись и увидев старуху, не испугается.

Был уже третий час. Он поцеловал жену в лоб и вышел из спальни.

Все еще чертыхаясь, он отправился на поиски Риццу и его повозки. Проклятый граф и его женушка. Она отказалась от его услуг, пока была беременна, и предпочла помощь акушерки. И зачем теперь срочно вызывать его на виллу в два часа ночи? Все ее осложнение, скорее всего, сведется к перекрученной пуповине или какой-нибудь слишком болезненной схватке, и никакой нужды в щипцах вовсе нет. Его жена осталась одна, а он тащится через весь город по графскому вызову.

Риццу ждал, держа в руках шляпу — торжественно, будто на мессе. Они забрались в запряженную осликом повозку. Борта этого странного желто-зеленого средства передвижения были расписаны сценами великих битв, кораблекрушений и чудес, происходивших на острове. Этот транспорт предназначался не для мирской суеты. В тишине, нарушаемой только шумом моря, они двигались по сонным улицам городка. Лунный свет поблескивал на листьях пальм, ложился на пыльный круп ослика.

— Два младенца родятся на острове, — бормотал доктор. — У моей жены и у графини. И появятся они одновременно. Кто же будет их medico condotto?[7]

— Ну, — отозвался Риццу, — разве это не двойное благословение, dottore? За одну ночь народятся два младенца — такого в истории острова еще не было.

— Двойные хлопоты.

В двадцать минут третьего они добрались до ворот графской виллы. Доктор подхватил пальто, шляпу, саквояж и припустил по дорожке, чтобы поскорей покончить с этим делом.

Граф стоял у дверей спальни своей супруги в новой части дома. Его лицо в электрическом свете блестело, он походил на рептилию.

— Вы опоздали. Я послал за вами почти час назад.

— От моих услуг отказались. — Раздраженный доктор и не подумал извиняться. — И моя собственная жена тоже рожает. Несколько дней как у нее схватки. Не самое лучшее время оставлять ее одну. И я полагал, что la contessa пожелала, чтобы роды принимала только акушерка.

— Да, пожелала. Но это я послал за вами. Кармела в этой комнате, вам лучше взглянуть на нее. — Граф отступил в сторону, давая доктору протиснуться мимо своей внушительной особы в комнату графини.

В недавно проведенном электрическом свете все вокруг казалось мертвенно-бледным. Акушерка трудилась в монотонном ритме: дышите, тужьтесь, дышите, тужьтесь. Но Кармела не дышала и не тужилась. Доктор понял, что дело не в перекрученной пуповине и не в болезненных схватках. Если пациентка на этой стадии родов не тужится, то это не предвещает ничего хорошего. Ему нечасто приходилось испытывать страх во время работы, но сейчас он почувствовал, как холодок пополз между лопаток.

— Ну наконец-то вы прибыли! — с осуждением сказала акушерка.