Что он предпринимал и каким чиновникам улыбался, гипнотизируя своей улыбкой, так и осталось загадкой по сей день, но умудрился получить разрешение на обмен и перепланировку двух квартир, по ходу легко и незатейливо уговорив соседей через стенку переехать в квартиру Фенечкиных родителей.

Никто в пятьдесят четвертом году такое проделать не имел права! Да и не пытался! А дед сделал!

Строители демонтировали перегородку, которая тупо по прямой делила пространство на две квартиры — проходя по широкому коридору и по середине кухни в конце его. Так у них получились просторный коридор, большущая кухня, шесть комнат, два туалета и одна ванная. Не расщедрились господа делители на установку второй помывочной в разделенной жилплощади. Бани есть. Общественные. Туда и ходите.

Простые бдительные советские люди, они же соседи по дому, о такой оголтелой барщине принялись писать кляузы в нужные инстанции, уведомляя о том, что тов. Бронников и его семья пользуются подозрительно большой жилплощадью, надо бы разобраться!

Недремлющие госорганы на сигналы отреагировали — разобрались. С соседями. И только вмешательство самого Павла Федоровича спасло слишком бдительных от переезда в село Дрыщево на постоянное место жительства.

Более никто из числа «доброжелателей» о социалистической справедливости в данном конкретном квартирном вопросе не вспоминал, заценив по полной заботу государства о своих ученых.

Павел же Федорович привел в дом отца Инги.

Он познакомился с Валерием Артуровичем Исла на военном заводе, с которым работало их конструкторское бюро. Молодой человек сразу же пришелся Павлу Федоровичу по душе, как родной сын. А в процессе совместной работы Бронников по достоинству оценил и его профессионализм — парень толковый, схватывал суть идеи на лету, не нуждаясь в особом разъяснении, и, главное, увлечен своим делом всерьез.

Но особой причиной их возникшей дружбы и уважения друг к другу стала схожесть жизненных историй. Дедушка о своем детстве почти не рассказывал. Все, что Инга знала из его скупых упоминаний и рассказов Фенечки, — это то, что дед Павел был беспризорником и фильм «Путевка в жизнь» не мог смотреть.

И его потрясла история выживания Валеры. На самом деле история странная, типичная лишь исходной составляющей для детей того времени — войной.

Валерий Артурович родился в сорок пятом году в Латвии, точное число и месяц его рождения остались неизвестными. Что произошло с его родителями, так и не удалось выяснить, хотя дед приложил максимум усилий для розыска. Неизвестно, и все! «Не установлено» — единственный ответ, который они получили. Но дед уверен был, что, скорее всего, данные эти засекречены.

Так же непонятно и загадочно, как и почему в возрасте двух лет мальчик оказался в детском доме в Москве.

Почему в Москве? По негласному распоряжению правительства сирот из прибалтийских республик оставляли в местных детских домах. Но кто-то же мальчика вывез, и, вероятно, официально, иначе его б не приняли в московский детский дом, а отправили бы обратно в Латвию.

В сиротском учреждении настоящее имя мальчика, не то Валдис, не то Лацис, поменяли на созвучное русское Валерий, отчество оставили без изменений, а сложную, непонятную иностранную фамилию сократили до Исла.

Вы можете, хоть приблизительно, представить, что за жизнь была у этого ребенка, которого прямо называли сыном латышских фашистов?

Мальчика били, издевались над ним, отбирали у него еду и одежду патриотические русские сироты, по большей части дети расстрелянных врагов народа.

Как он выжил? В полном детском, да и преподавателей-воспитателей, аутодафе инородцу? Выжил!

Путь ему светил один — в ремесленное училище и далее по разнарядке строителей будущего коммунизма на стройплощадки Родины, в основном в заснеженной Сибири. Но мальчик показал такие способности, что преподаватели ремеслухи, где он учился, по собственной инициативе пошли с «поклоном» по всем инстанциям, чтобы Валере разрешили получить высшее образование и остаться в Москве.

Разрешили. Снисходительно-требовательно, погрозив на всякий случай профилактически пальчиком.

Как учился полный сирота? Между прочим, в главном университете страны? Сон — роскошь, не более трех часов в сутки, остальное — учеба, учеба, учеба и черная работа на износ, чтоб прокормиться.

На третьем курсе мудрый декан Валеры отвел его как-то в сторонку и посоветовал: хочешь достойную работу в дальнейшем и чтобы поутихли вокруг тебя непонимание и настороженность — вступи в партию, сразу отстанут.

Вступил. И место получил, каким-то чудом неприкрытым, — сразу в оборонку на завод. А там быстро вырос от простого инженера до заместителя, а вскоре и до главного инженера.

Комнату ему выделили в коммуналке, зарплату достойную. Правда, пришлось бумаг гору различных подписать, много чего запрещающих, в том числе — всякие знакомства без уведомления соответствующих органов. Но влюбиться Валерию Артуровичу никто запретить не мог, что он и сделал минут через десять после того, как увидел Ангелину, когда дед привел его первый раз к себе домой.

Через месяц справили свадьбу. Валерий Артурович принимал свою жену полностью, без ремарок, — вот такую, красавицу избалованную, немного капризную, эмоциональную с перебором, всегда в накале страстей. Подыгрывал, посмеивался, прощал все ее выкрутасы, любил без упреков и попыток изменить.

Через два года после их женитьбы родилась Инга. И двое мужчин, Павел Федорович и его зять, любили своих троих девочек до самозабвенья. Любили, оберегали, баловали.

Всегда, до последнего вздоха.


— По-моему, Жванецкий сказал, — тихим голосом, не тревожа воспоминаний громкостью, закончила свой рассказ Инга, — дети должны постигать житейскую мудрость на коленях у дедов. Отцы им еще не могут всего объяснить, потому что сами, в силу возраста, многого не постигли, не познали, еще прощать не научились. Но в нашей стране правители сделали все, чтобы мы бестолочами росли, которыми легче управлять. Сначала революция и красный террор дедушек-бабушек искоренили, потом репрессии сталинские, затем война. Так и росли поколение за поколением без дедов. Я бесконечно благодарна судьбе за то, что у Феди были и дед, и прадед, учившие его мужским премудростям, которым априори не может научить женщина.

— Это, бесспорно, большая удача, и очень здорово, — почему-то мрачно сказал Стрельцов, — но у тебя самой планочка-то ой как завышена, недосягаемо для реальных мужчин.

— Но прожила же я с Муней десять лет! — активно не согласилась Инга.

— Да не жила ты с ним! — от мрачности переходя к суровости, заметил Стрельцов. — Что ты про него знала? Как он ест, спит, разговаривает? А все остальное мимо кассы, без интересу? А зачем? Как жила до замужества, так и после продолжала, все решали отец с дедом, за все отвечали! О чем париться?

— Ты меня что, ругаешь сейчас? — удивилась необычайно Инга.

— Не знаю! — пробухтел недовольно Стрельцов, сам себя не понимая. — Может, и ругаю, а может, раздражаюсь от твоей излишней идеализации отца с дедом. Знаешь ли, мужиков раздражает, когда женщины при них превозносят с придыханием и трепетом душевным других мужчин.

— Но они же тебе не соперники, — совершенно потерялась от такой его реакции Инга.

— Это кто тебе сказал? — странно посмотрел на нее Стрельцов.

Он вдруг протянул руку, положил ей на затылок ладонь, не отводя взгляда от ее изумленных глаз, притянул к себе и….

Поцеловал. Всерьез. И с большим намеком.

Где-то в середине ее рассказа Стрельцов начал заводиться непонятным маховиком мыслей противоречивой направленности, погружаясь в недовольство раздражительное.

Он глаз не мог оторвать, наблюдая за выражением ее лица, она словно засветилась вся изнутри, вспоминая и преображаясь молодостью беззаботной, улыбкой сердечной.

Как же Инга любила и уважала этих мужчин!

Он хотел к себе такого же отношения! Ему вдруг стало жизненно важно, необходимо, чтобы эта женщина так же загоралась внутренним светом, преображаясь, когда вспоминала, говорила, думала о нем!

Он хотел эту женщину! И хотел такого же ее признания! И, бог знает, наверное, где-то поглубже в душе, в тех прикрытых от суеты закоулках, он мечтал, чтобы Инга его так же любила, как тех двоих! Даже еще сильнее!

И его досада, и растревоженное мужское желание росли и ширились от понимания, что та идеализированная картинка, которую она создала и хранила в памяти, не дает ни одному нормальному, здоровому, живому и грешному мужику возможности соответствовать образу «настоящего» мужчины.

По-хорошему, от таких женщин надо несуетливо, но спешно и целеустремленно сваливать на выход! Другой вариант лучше даже не рассматривать, такое непоправимо для мужской психики.

Сваливать он однозначно не хотел — это все равно что проиграть, не вступив в поединок, заранее сдаваясь. Сдаваться Стрельцов не привык и не собирался!

Стрельцов хотел Ингу Исла. В самом примитивном смысле, и в гораздо более глубоком тоже. Причем примитивное желание на данном временном этапе преобладало, что подтверждалось неуместным вставанием некоего органа. Игнату даже пришлось, слушая ее, поменять позу, закинув ногу на ногу, и, как бы невзначай, положить подушечку-думочку на колени.

Вот как она его раззадорила! Растеребила тут ретивое мужское способностью своей так восхищаться мужчинами.

Ну, у живых мужчин в запасе есть верное, как им кажется, средство для утверждения своего превосходства над соперниками. То самое, к чему сейчас господин Стрельцов полностью готов!

И какого черта! Он не собирается отступать от подленького страшка, нашептывающего, что невозможно тягаться с «канонизированными» образами!

Стрельцов вдруг вспомнил высказывание Януша Вишневского: «Боже, помоги мне стать таким человеком, каким считает меня моя собака!» Даже усмехнулся незаметно и головой качнул, но Инга, увлеченная воспоминаниями, не заметила.