– Глебушка, а можно я сегодня вместо молока кофейку попью? А? – заискивающе улыбнулась Лиза мальчишке. – А прямо с завтрашнего дня на молоко перейду?

– Нет, тетя, что вы! – поддержал брата молчащий до сих пор Борис. – Хотите, чтобы у вас сердце заболело, как у нашей мамы?

– Нет, ребятки, не хочу, – вздохнула грустно Лиза и обреченно потянула руку к кружке с молоком, торопливо поставленной прямо перед ее носом Татьяной. Послушно выпив все до донышка, она так же, как и давеча Глеб, со стуком поставила кружку на стол и уставилась на мальчишек с веселым девчачьим вызовом, будто похвалы ожидая и мечтая про себя, как по пути на работу заедет в первую же попавшуюся кафешку и попросит сварить большую чашку кофе.

– Ну, чего вам привезти вечером? Чего-нибудь вкусненького или игрушек новых? – спросила Лиза весело, поднимаясь из-за стола. – Из одежды вроде вчера все нужное прикупили, а вот с игрушками как быть? Вы во что больше играть любите? Может, компьютерную игру какую-нибудь привезти? А что, куплю сразу две приставки, и будете себе кнопки нажимать, как все порядочные дети. Или это таким маленьким вредно еще? А?

Близнецы переглянулись молча и уставились озадаченно и исподлобья, удивляясь в который раз на эту странную тетю с ее незнакомыми словами. И где она их берет только, слова эти? Компьютерные приставки какие-то. Прямо с луны будто свалилась на них.

– Ладно, Лизавета, поезжай с богом, без тебя разберемся! – заторопила ее Татьяна и даже подтолкнула слегка в плечо, выпроваживая из кухни. – Наелась каши с молоком – и проваливай. А мы сейчас на улицу гулять пойдем. Надо же обновить красивые одежки-то. Поезжай, работай себе спокойненько.

А что делать, Лиза и поехала. Прокрутилась целое утро по своим делам, кофе, как бы сказала Татьяна, так и не пимши, да еще с дурацкой овсянкой в желудке. И целый день ей отчего-то весело было. Сидела за рулем и улыбалась, и в суде выступая, улыбалась, и неврастенических своих, взвинченных личными неприятностями клиентов выслушивая, тоже с трудом прятала улыбку, чтоб не подумали про нее ничего плохого. А под вечер остановила машину у знакомого уже магазина «Леопольд» и долго развлекалась выбором игрушек для своих малолетних гостей – двух белобрысых любителей утренней овсянки с теплым молоком вприпивку. На сей раз она к девушкам-продавщицам за помощью обращаться не стала, решила с задачей сама справиться. И неожиданно для себя увлеклась. Сколько же у нынешних детишек игрушек, оказывается! Чего только нет – просто глаза разбегаются, все купить хочется. Вот в ее детстве, например, с игрушками очень большая была напряженка. Вспомнилось почему-то, как папа ей из московской командировки «железную дорогу» привез. Как они все вместе – и она, и мама с папой, и даже бабушка с дедушкой ползали увлеченно по полу, собирая игрушечные пути, и как потом пустили по ним игрушечный паровозик, и взрослые радовались этому развлечению нисколько не меньше, чем она, маленькая их Лизочка… А кукла Барби? Сколько она испытала девчачьего счастья, получив от бабушки в день рождения это чудо тех лет, мечту каждой маленькой девочки, которую просто так в магазине и не купить было, а только достать по самому величайшему блату. Сколько они потом с мамой да бабушкой одежек пошили на эту американскую красавицу куклу, да еще и фасоны всякие разные придумывали, кто во что горазд. А теперь вот – покупай – не хочу! И Барби выстроились на полке целой модельно-блондинистой армией, и велосипедов трехколесных каких только видов да конфигураций нет. Тоже ведь были дефицитом, между прочим! Передавались из поколения в поколение, из семьи в семью.

Снова нагрузив заднее сиденье разнообразной величины коробками и пакетами, Лиза с удовольствием поехала домой, осторожно везя в себе и боясь расплескать незнакомое доселе чувство, которому никак не могла дать четкого определения. И потому пугалась слегка. Оно было похоже чем-то на ее давешнюю влюбленность к юному пианисту Лёне – так же все время хотелось улыбаться, без конца подарки преподносить, нести в себе это предвкушение от предстоящего радостного от этих даров изумления. Нет, она вовсе не привязалась к этим двум детям и не собирается прирастать к ним навечно, пусть Татьяна не пугает ее всякими такими глупостями. Просто хочется увидеть, как засияют восторженно их глаза от новых трехколесных велосипедов, например, или от симпатичных ботинок-роликов, или от какой другой детской радости, сложенной на заднем сиденье в хрусткие пакеты и яркие цветные коробки. Да и вообще – какой с нее спрос? Она всего лишь бездетная женщина, таким вот образом исполняет, как умеет, взятые на себя временные обязательства.

А может, все и не так? Может, у нее сейчас эти самые материнские файлы открываются? Сроду ведь так домой не торопилась! И вообще, в этом действительно что-то есть – к детям торопиться. Какое-то особенное чувство – тревожное и радостное одновременно. Есть тут какая-то своя истина, права Рейчел. И даже в утренней овсянке что-то есть, будь она трижды неладна, и в этом противном теплом молоке тоже. Вот потрогать бы еще это самое «что-то» руками, тогда б она сразу поняла! Что ж делать, натура такая – верить только тому, что глазу видно да на ощупь чувствуется.

Уже въезжая в ворота, она увидела, как с крыльца быстро спускается Татьянин сын, и затормозила резко, преграждая ему дорогу. Выскочила из машины, встала лицом к лицу, пытаясь увидеть глаза этого странного парня, в которые никогда не удается почему-то заглянуть. Такое чувство, будто у него их и нет вовсе. Словно прячутся они за пленкой мутновато-серой, как у дневного взъерошенного совенка. Жуть…

– Ну что, Саш, опять мамку обобрал до копеечки? И не жалко тебе ее? Здоровый ведь лоб, сам уже зарабатывать должен!

– Кому должен? Вам?

– Не хами. Рассержусь.

– Да что вы, я и не хамлю, – усмехнулся равнодушно Сашка. – Вернее, вы еще не знаете, как я на самом деле хамлю.

– Надеюсь, и не узнаю. А мать все-таки в покое оставь. Чем она перед тобой провинилась? За что ты ее на такой крутой счетчик посадил? Являешься сюда раз в месяц, как опричник, отбираешь все заработанное.

– Хм… Все заработанное, – зло усмехнулся Сашка, глядя в землю. Потом поднял резко голову и прямо глянул Лизе в лицо. Так глянул, наконец, что ей даже отпрянуть слегка пришлось. «Нет уж, не похож он на совенка, – испуганно подумалось ей. – Скорее на стервятника юного, это менее безобидная птичка…»

– А что? Не так разве? Все ведь она тебе отдает, я знаю. И любит тебя без ума. За что ты так с ней?

– Ну, если это и есть все, что она у вас тут зарабатывает… Получается, это вы ее обижаете, а не я! Пашет на вас, а вы ей – копейку с барского плеча.

– Какую копейку? – опешила Лиза от наглости. – По-твоему, тысяча долларов, да еще на всем готовом, это копейка?

– А по-вашему, не копейка? Сами-то сколько на своих делах с народа гребете? Уж всяко-разно побольше тысячи на круг выходит.

– Да при чем тут я…

– Ну, тогда и я ни при чем! И не надо мне тут про совесть впаривать, понятно? Надо просто платить больше, а не лезть в чужие дела. А то, смотрю, еще и няньку из матери сделали, а зарплату прибавить не догадались!

– А, вон в чем дело. Ты, значит, теперь такой материнский защитник, да? Пришел права качать?

– Да. И пришел. А что? Сама-то она не догадается!

Лиза аж задохнулась от подступившей к горлу ярости: вот же сволочь юная! Мало того что мать в чем была из дому выгнал, так еще и шляется сюда постоянно, и хамит прямо как большой бандюга. Быстро выдохнув из себя воздух, она совсем уж было собралась ответить ему похлеще, да не успела – с крыльца, заполошно махая в их сторону руками, быстро спускалась Татьяна, выкрикивая на ходу умоляюще:

– Лизаветушка! Да ты не тронь его, родненькая! Да пусть он идет восвояси! Не надо! Прошу тебя! Ты чего это…

И Лиза промолчала. Рукой только махнула безнадежно – делайте, мол, что хотите. Круто развернувшись, села в машину, сердито повернула ключ зажигания. Подумалось ей в этот миг горько и безрадостно – пусть уж этот самый файл и не открывается никогда. Ну его к чертовой матери… Если они такие вырастают от материнской любви, в чем тогда ее смысл-то? Вот как их таких любить, объясните? А главное – зачем? Затем только, чтоб вот так, как Татьяна, лететь опрометью, прикрывая своего никчемного выкормыша от неприятностей? Все настроение испортил, гаденыш!

Она сердито заволокла свои покупки в дом, бросила в прихожей и быстро прошла в гостиную, чтоб с размаху упасть в кресло, как привыкла делать. Только в этот раз дойти не успела. Потому что глаз еще с порога выхватил две белокурые головки, испуганно прижавшиеся друг к другу, да две пары ярко-синих широко раскрытых глазищ, готовых вот-вот пустить первую слезу от страха. От того, что одна тетка орет во дворе, как ненормальная, а другая залетела сюда и будто шипит вся от непонятной обиды и злости, и от того, что так сильно сразу к маме домой захотелось. Что-то вдруг лопнуло внутри у Лизы под взглядом этих сверкающих непролитыми слезами глаз и растеклось по венам, как теплое утреннее молоко. Ей даже жарко стало и стыдно, и такая боль щемящая напала от этого стыда – хоть самой плачь. Она присела перед близнецами на корточки, раскинула руки и в непонятном для себя порыве прижала обоих, и долго сидела так, закрыв глаза и покачиваясь тихонько, как маятник, из стороны в сторону.

– Тетя, а чего ты плачешь? – тихо спросил ей в ухо Глеб. – Тебя обидел кто-то, да?

– Нет, Глебушка, я вовсе и не плачу.

– А у тебя по щеке слеза бежит. И прямо мне за ухо стекает. Щекотно.

– Тетя, у тебя волосы мандаринкой пахнут, – в другое ухо прошептал Борис. – Такие вкусные эти мандаринки, нам мама на Новый год покупала.

– А от вас земляничным вареньем пахнет и арбузом.

– Ой, так мы сегодня арбуз ели! – радостно сообщили близнецы, дружно вырвавшись из ее объятий. – Нам тетя Таня арбуз давала, и мы много-много съели! Мы за ним в магазин все вместе ходили! Она еще сказала – ночью опрудитесь. Тетя Лиза, а как это – опрудитесь?