Агния Кузнецова - Долли

— Может быть, ты еще подумаешь, Катенька?

Если бы знала мать, что дочь ее так и останется незамужней, пожизненной фрейлиной русской императрицы, она настояла бы на этом браке. А если бы предчувствовала, какую тяжкую тайну дочери будет хранить до самых своих последних дней, семья Хитрово не покинула бы Пруссию до тех пор, пока дочь не дала бы согласие на брак.

Фридрих-Вильгельм днем посетил Хитрово. Но Екатерина не вышла к нему. Разговаривала с ним Елизавета Михайловна. А через день семья Хитрово уехала в Италию.

Всю дорогу Екатерина молчала, часто плакала. Сестра и мать как могли утешали ее. Мать в глубине сердца осуждала Екатерину, Долли восхищалась ею. Но вскоре сама вступила в брак, тоже далеко не равный, хотя и в другом отношении.

Ее избранник — австрийский посланник при короле обеих Сицилий граф Шарль-Луи Фикельмон — был на двадцать семь лет старше Долли.

Елизавета Михайловна давно собиралась побывать на родине. Год за годом. Вот, казалось, появилась надежда представить дочерей Александру I, когда граф Фикельмон должен был ехать в Верону на конгресс, где присутствовал русский император. Но заболела Екатерина, и поездка Елизаветы Михайловны с дочерьми не состоялась.

Только в 1823 году Елизавета Михайловна пережила счастливые минуты: ступила на родную землю, обняла старую мать, любимую свекровь Тизенгаузен, повидалась с многочисленной родней.

Долли тогда исполнилось восемнадцать лет.

Елизавета Михайловна по приезде в Петербург сразу же написала письмо Александру I.

Он ответил:

Ваше письмо, мадам, я получил вчера вечером. Приехав сегодня в город, я спешу сказать Вам в ответ, что мне будет чрезвычайно приятно быть Вам полезным и познакомиться с м-м Фикельмон и м-ль Тизенгаузен, — итак, сообразуясь с Вашими намерениями, я буду иметь удовольствие явиться к Вам в среду в шесть часов пополудни.

Пока примите, мадам, мою благодарность за Ваше любезное письмо, а также мою почтительную признательность.

Александр Каменный остров, 9 июня 1823 г.

Получив это письмо, все три женщины были приятно удивлены. Придворный этикет не позволял царю делать подобный шаг. Но он его сделал.

И вот царь у Хитрово.

Он расцеловал Елизавету Михайловну, хотя, очевидно, мог бы и не узнать бывшую фрейлину своей матери. Тогда она была еще совсем молодой. Теперь перед ним была дама, по взглядам того времени, уже в возрасте. Он тепло приветствовал ее дочерей и, усаживаясь в кресло, сказал:

— Мне трудно было дождаться встречи с вами. Прусский король обрисовал мне вас с таким дружеским чувством, что захотелось немедленно побывать в вашем обществе.

Екатерина опустила глаза и чуть-чуть побледнела.

Елизавета Михайловна помнила, как неожиданно по-разному относился Александр к своим подчиненным, помнила она его непонятную неприязнь к Кутузову. «Но может же он, как всякий человек, иногда быть искренним?» — думала она, приглядываясь к его располагающему лицу, прислушиваясь к его задушевному разговору, и постаралась забыть все то, что мешало ее добрым чувствам к императору.

— Ваше императорское величество не обидится на нас, — лукаво улыбаясь, сказала Долли, — если мы попросим у него разрешения обращаться с ним, как с частным лицом!

— Только так, Дарья Федоровна! — с восхищением воскликнул Александр. — Если бы вы знали, как я устал от этикета!

— И отлично, — сказала Екатерина. — Тогда я для вас Катя, а она, — кивнула в сторону сестры, — Долли.

Елизавета Михайловна с некоторым беспокойствием следила за этим разговором, готовая в любую минуту прийти на выручку дочерям. Она помнила еще со времен своего пребывания при дворе в качестве фрейлины, как молодой Александр жестоко поступал с теми, кто осмеливался не восхищаться им и не отдавать должное его высокому положению.

Все сели за стол. Царь озабоченно поглядел на большие часы, стоящие у стены.

— Простите, но в моем распоряжении совсем немного времени.

И все же царь пробыл у Хитрово более двух часов.

Прощаясь, он сказал:

— Мне давно не было так хорошо, как в обществе вашего любезного трио. Я прошу позволения на будущей неделе повторить свой визит.

— О! Мы будем счастливы! — искренне отозвалась Долли, улыбаясь детски озорной улыбкой.

— Будем ждать с нетерпением! — воскликнула Екатерина.

— Сердечно благодарна вам, ваше величество, — сдержанно сказала Елизавета Михайловна.

В гостях у «любезного трио» побывал и великий князь Михаил Павлович. Долли писала мужу, что он «пробыл три битых часа и все время болтал».

А вскоре Елизавета Михайловна с дочерьми была приглашена в Царское Село, к императрице Елизавете, и в Павловск, к императрице-матери, великой княгине Александре Федоровне.

«Это не делается ни для кого. Это устроил император», — писала Долли мужу. Но она не написала о том, что все это делается не ради «любезного трио». Она с первой встречи с Александром чутьем женщины и проницательностью «Сивиллы Флорентийской» поняла, что делается все это ради нее. Она ужаснулась тому, какое сильное впечатление на нее, замужнюю, правда совсем еще неопытную молодую женщину, произвел Александр.

Долли не удержалась и написала Александру письмо, а вместе с письмом послала несколько своих рисунков. В ответ она сразу же получила письмо от него. Он писал:

Как вы любезны, что подумали о прелестных рисунках. Конечно, они будут бережно сохранены. Но каким выражением мне следует воспользоваться, чтобы сообщить Вам о том удовольствии, которое доставила мне наша первая встреча, и то, как вы ко мне отнеслись? Я думаю, что Вы сами прочли это на мне лучше, чем я смог бы Вам выразить.

Я постарался как мог лучше исполнить Ваши поручения, и у Вас уже должно быть доказательство этого.

Ожидаю с нетерпением счастья снова Вас увидеть.

Царское Село, 16 июня.

Будьте спокойны — Вас не будут бранить, прежде всего потому, что ваше письмо прелестно, как прелестны Вы сами.

Теперь она имела право писать еще и еще императору, и он отвечал ей сразу же, правда коротко. Она же ночами, лежа в постели, не раз перечитывала его письма:

Весь день я провел, будучи прикован к письменному столу, и не вставал из-за него до глубокой ночи.

Вы поймете, насколько я был огорчен. Но это огорчение не было единственным. Вы действительно подвергли меня танталовым мукам — знать, что Вы так близко от меня, и не иметь возможности прийти Вас повидать; ибо таково мое положение!

«Вы уже меньше нас любите?» Неужели я заслужил подобную фразу? За то только, что из чистой и искренней привязанности исполнил по отношению к Вам долг деликатности? За то, что подверг себя очень чувствительному лишению только ради того, чтобы Вас не компрометировать, или подвергать нескромным пересудам, которые всегда неприятны для женщин. И вот мне награда.

Будьте уверены в том, что в любое время и несмотря на любое расстояние, которое нас разделит, Вы всегда снова найдете меня прежним по отношению к Вам. Я бесконечно жалею о том, что необходимость заставляет нас расстаться на такое долгое и неопределенное время.

Александр был занят неотложными делами и не раз нарушал свои обещания приехать. Долли в письме упрекнула его за это. Он ответил:

Я покорно подчиняюсь упрекам и даже наказаниям, которые трио соблаговолит на меня наложить. Прошу разрешения прийти, чтобы им подвергнуться, сегодня, между одиннадцатью и двенадцатью часами, так как это единственное время, которым я могу располагать.

Только покорно подвергнувшись наказаниям, к которым меня приговорят, я возвышу свой скромный голос, чтобы доказать свою невиновность, и надеюсь, она окажется настолько очевидной, что справедливость моих любезных судей полностью меня оправдает.

А.

Я вошел бы во двор, если Вы позволите.

Каменный остров. Понедельник вечером. Графине Фикельмон.

Дом готовился к посещению царя. Женщины наряжались, проверяли, в полном ли порядке столовая и гостиная.

Около одиннадцати часов Долли, накинув шаль, вышла во двор. Уже в глубоком сумраке она увидела высокую, чуть сутуловатую фигуру царя. Он шел медленно. Слишком медленно, как бы озираясь и не желая встретить посторонних. Очевидно, это так и было.

И когда Долли рванулась к нему навстречу, он остановился, принял ее почти в объятия, только не рискнул прижать к себе, а скользнул руками по ее рукам, от локтей и до кистей, и прижал к губам ее пальцы. Оба мгновение молчали.

— Я вас так ждала, — сказала Долли. — И правда соскучилась по вас.

— А я, думаете, не ждал, не скучал? Мне так редко приходится чувствовать в отношении к себе простую человеческую правду, безыскусственность, которая так естественна в вас, милая Долли. Я так и знал, что вы поймете мою приписку и выйдете ко мне навстречу. Побыть с вами наедине хотя бы несколько минут — это большое счастье.

Он взял ее за руку и, заметив в воротах мелькнувшую тень, сказал с сожалением:

— Однако нам надо идти.

А Долли подумала, но не рискнула сказать, что у нее-то в доме они могут сидеть наедине в гостиной сколько угодно. Мать и сестра не откажут ей в этой невинной радости.

Екатерина и Елизавета Михайловна просто, искренне, радушно встретили Александра. Оживленный разговор не покидал гостиной за все время его присутствия. А Долли не отрываясь разглядывала его. Он бесспорно походил на свою царственную бабку. Он был красив. Но красота его могла н нравиться и не нравиться. Его развитые плечи, очевидная физическая сила странно сочетались с женственностью, мягкостью, изысканностью движений. Ноги, обтянутые рейтузами, безупречны по форме, руки изящны. Светлые пушистые, как у ребенка, волосы уже поредели на макушке. Белокожее, с женским румянцем лицо, с мягкими чертами и светлыми баками, было приветливо. И только в губах, почти девических, и в светлых ласковых глазах иногда появлялось выражение твердости, граничащей с жестокостью.