Агния Кузнецова - Долли

Так примерно и Тургенев воспринял первый номер пушкинского «Современника». Он был счастлив.

А в 1836 году Пушкин публикует на страницах «Современника» «Хронику русского».

16 января 1837 года Тургенев получил письмо от Пушкина:

Вот Вам Ваши письма. Должно будет вымарать казенные официальные фразы и так же некоторые искренние, душевные слова, ибо не мечите etc. Что Вы вставите, то постарайтесь написать почетче! Думаю дать этому всему вот какое заглавие: Труды, изыскания такого-то, или А. И. Т. в Римских и Парижских архивах. Статья глубоко занимательная.

В 1838 году Александр Иванович вновь возвращается на родину. Цель его приезда — продать Тургенево. Надо было деньгами помочь брату. То, что сам он оставался без всяких доходов, его, как обычно, не беспокоило.

Беспокоило то, что землю надо было продавать с крестьянами. «Сердце неспокойно за них», — с горечью говорил он.

В этот приезд свой горевал он еще и о том, что во время обыска у Чаадаева забрали временно оставленный у него портрет Александра Ивановича, написанный Брюлловым.

В Италии Тургенев познакомился со своим знаменитым соотечественником — художником Карлом Павловичем Брюлловым.

— А вашу знаменитую «Гибель Помпеи» я не видал, — как-то со вздохом сказал Тургенев Брюллову.

— Ну что же, она здесь, у меня, приезжайте. Посмотрите.

Но Александру Ивановичу показалось, что приглашал он его с неохотой. Видимо, почитатели здорово надоели художнику своими посещениями.

И Тургенев не спешил. Собирался к Брюллову неоднократно. Но бывало, как вспомнится его равнодушная улыбка и сквозь зубы сказанное: «Ну что же, она здесь, у меня, приезжайте. Посмотрите», сразу же пропадало желание.

Но однажды он все же пересилил себя и в дневное время позвонил в квартиру Брюллова.

Открыл сам хозяин. Приветливо улыбнулся:

— Пришел все же, соотечественник. А я думал, интерес пропал.

— Интерес не пропал. А вот беспокоить боялся.

Брюллов провел Тургенева в студию. Это была очень большая, очень светлая комната, беспорядочно заваленная полотнами, подрамниками, ящиками, обломками дерева.

Но Тургенев ничего этого уже не видел. Перед ним была огромная картина, которая в одно мгновение заставила его забыть, где он, и перенесла его в далекое, страшное прошлое.

Неудержимая сила стихии. Лица, позы людей, обреченных, страдающих. Ему становилось страшно, точно сейчас эта стихия обрушится сюда, захватит его своей грозной силой. Он ощущал себя маленьким, беспомощным, одиноким.

Он стоял как заколдованный. Наверное, стоял очень долго. Его больные ноги напоминали о себе. Он оторвался от картины, в стороне увидел стул. Взял его, придвинул на то место, где стоял. Сел. Даже не сел, а, как обычно, полулег, чтобы опираться на ноги.

А Брюллов стоял рядом и тоже не помнил о госте. Он не сводил горящего взора с своего творения, и брови его иногда чуть-чуть вздрагивали, как бы пытаясь хмуриться.

Наконец Тургенев опомнился. Понял, что надо уходить. Не любезно было не поговорить с хозяином, но он не мог. В мыслях было одно: «Совершенство!» И он сказал это, горячими руками пожимая прохладные гибкие руки Брюллова.

«Тюлень тюленем, русский увалень!» — подумал он о себе на улице. Но все же запомнил, что художник приглашал его обязательно зайти еще. «Картины надо смотреть не единожды», — сказал он.

Второй раз Тургенев не заставил себя долго ждать. Он сразу же с удовольствием уселся на стул и снова ушел в другой мир. В этот раз он особенно изучал детали. Художник был прав, что «картины надо смотреть не единожды». Александр Иванович изучал лица на полотне. Все разные. Каждый страдает и умирает по-разному, как видно, и жил каждый по-разному.

— Какое мастерство! Какое великое мастерство! — неоднократно повторял он.

И уходя:

— Но эта картина должна быть в России. Она не может жить в других странах. Пусть обойдет мир и вернется на родину создателя.

Брюллов ничего не ответил. Он писал картину по заказу. Миллионеру Демидову, а не Брюллову принадлежало теперь это гениальное произведение.

...Вспомнился Тургеневу и другой случай: неожиданно Брюллов сказал ему:

— Хотите, Тургенев, я напишу ваш портрет?

Александр Иванович растерялся.

— Мой портрет? — переспросил он.

— Да, ваш. Завтра же и приходите в это время.

«Как же так, — думал в смятении Тургенев в ту ночь, лежа в кровати. — Как же так? Меня, неуклюжего, некрасивого, немолодого? Почему меня? Когда он отказывается писать прославленных красавиц и знаменитых людей? Почему меня?» Но он так и не ответил на этот мучительный вопрос и заснул сладким сном, как обычно, глубоким, без сновидений.

А назавтра, усаживаясь за стол, за которым решил писать его Брюллов, он высказал ему свою просьбу:

— Мне хотелось бы, чтобы портрет этот вызывал память о всех четырех братьях Тургеневых.

Брюллов некоторое время молчал, и Тургенев решил, что просьба его художнику пришлась не по душе. Но затем он сел напротив Тургенева и завел разговор о братьях Александра Ивановича.

Брюллов выполнил желание Александра Ивановича. Портрет получился удачным.

Тургенев сидит за столом. Лицо простое, русское, усталое и равнодушное. Утомленные глаза. По-ребячьи вьющиеся волосы. Большие, тяжелые руки. На столе книга Николая Ивановича Тургенева «О налогах», письмо Сергея Ивановича и листок с «Элегией» Андрея Ивановича. А внизу подпись: «Без боязни обличаху».

Имение Тургенева было продано. Но и в последующие годы не раз Александр Иванович приезжал туда побродить по парку, погрустить, вспомнить былое.

Заросшие дорожки парка почему-то напоминали ему итальянскую виллу Зинаиды Александровны Волконской, где был установлен первый памятник Пушкину: стела, взлетающая в небо. Когда Тургенев увидел этот памятник, он долго стоял над ним, разглядывая древнеримскую плиту из мрамора, сверху украшенную барельефом с изображением орла — символа победы.

— Нравится? — спросила его Зинаида Александровна.

— Нравится, — как всегда коротко ответил Тургенев. — Главное — дорого то, что вы не забыли Пушкина. И не только его: вот памятник Веневитинову, вон — Карамзину.

— Это «Аллея воспоминаний», — сказала Зинаида Александровна. — Когда-нибудь все это превратится в развалины. Вот поэтому, дорогой Тургенев, смотрите внимательно и опишите подробнее «Аллею воспоминаний». Ваши творения дольше останутся для потомков.

— Вы думаете?! — усмехнулся Тургенев.

— Однако гости собираются. Пора и нам с вами в дом.

И они повернули к трехэтажному дому, который как бы продолжал древнюю стену из камня времен императора Клавдия.

Дом от стены отделяла лестница, ведущая в сад. Они поднялись по этой лестнице, миновали грот в стене, где в жаркие часы любили отдыхать гости Волконской — Жуковский, Гоголь, Вяземский.

Гостиная располагалась в нижнем этаже. Она напомнила Тургеневу гостиную Зинаиды Александровны на родине, ее так называемые «академические обеды», тем более, что сейчас здесь, как и прежде, был Жуковский. Остальных гостей Александр Иванович не знал.

Зинаида Александровна представила Тургенева. Он поклонился, затем подошел к Жуковскому, сел рядом с ним в кресло и высказал свои впечатления о гостиной.

— Ты прав, — отозвался Жуковский. — Я сегодня вспоминал, как на одном «академическом обеде», где Пушкин был впервые, Зинаида спела его элегию «Погасло дневное светило...» Ему было приятно. Он краснел, как мальчишка. Ты заметил, эту детскую черту — краснеть от гнева, радости, смущения — он не потерял до последних своих дней. И еще, бывая здесь, я не раз представлял себе тот прощальный вечер, который провела в салоне Зинаиды 26 декабря Мария Николаевна Волконская, уезжая к мужу в Сибирь. Был тогда и Пушкин. Как волновался он, навсегда прощаясь с Марией Волконской! Как сумела прекрасная хозяйка предоставить последнюю, горькую правда, радость жене брата своего мужа, этой удивительной русской женщине. Как пели тогда! Как играли на клавикордах лучшие исполнители того времени!

Друзья вспоминали. А Зинаида Александровна села за клавикорды. Жуковскому и Тургеневу виден был ее безупречный профиль, светлые волосы с легкими газовыми украшениями наподобие венка. И такие же легкие украшения окутывали шею ее и плечи.

Она была уже не молода, но еще хороша. Разносторонне талантлива: композитор, прекрасная певица, поэтесса, прозаик.

Немного помолчав, Зинаида Александровна сказала:

— Я написала оперу «Жанна д’Арк». Здесь, в Италии, я уже несколько раз исполняла роль Жанны. Спою вам из этой оперы.

Руки ее опустились на клавиши.

Вначале воцарилась тишина. Потом грустная мелодия заполнила зал, и неожиданно грозно и сильно размыл эту мелодию прекрасный голос Зинаиды. Пела она на итальянском языке, пела с чувством, увлеченно, владела удивительной дикцией.

Потом, когда гости до боли отхлопали ладони, читал свои стихи Жуковский. А Тургеневу вспомнились стихи Пушкина, посвященные Зинаиде Александровне, и он попросил разрешения прочесть их:

Среди рассеянной Москвы,

При толках виста и бостона,

При бальном лепете молвы

Ты любишь игры Аполлона.

Царица муз и красоты,

Рукою нежной держишь ты

Волшебный скипетр вдохновений,

И над задумчивым челом,

Двойным увенчанным венком,

И вьется и пылает гений,

Певца, плененного тобой,

Не отвергай смиренной дани,

Внемли с улыбкой голос мой,

Как мимоездом Каталани

Цыганке внемлет кочевой.

Александр Иванович искренне уважал Волконскую за многочисленные таланты, и за приветливость, и за глубокую память о родине. Да и в жизни ее много общего было с Тургеневым. Как и он, она стала неугодной правительству за связь с сосланным Волконским и вынуждена была уехать из России.