С балкона дачи был виден Елагин остров с цветущими зелеными садами, деревеньками, поэтично разбросанными в зелени полян по ту сторону Большой Невки. И это примиряло Наталью Николаевну с аляповатым фасадом дома.

В июне в Елагиноостровский дворец приехала семья императора. Из городских казарм перевели кавалергардский полк в Старую и Новую деревни, расположенные на другой стороне Большой Невки, напротив Елагина острова. Сразу стало шумно и людно.

В Каменноостровском театре, вблизи от дачи Пушкиных, открылись гастроли французского театра.

27 июня в Предтеченской церкви на Каменном острове крестили малютку Пушкину. В честь матери нарекли ее Натальей. Крестным отцом был Михаил Юрьевич Виель- горский, крестной матерью Екатерина Ивановна Загряжская.

Как-то вечером карета императрицы проезжала мимо дачи Пушкиных. Александр Сергеевич возвращался домой от Виельгорского. Императрица остановила карету, открыла дверцу, протянула руку, затянутую в белую перчатку, и, приветливо улыбаясь, осведомилась о здоровье Натальи Николаевны, поздравила с рождением дочери, посочувствовала Александру Сергеевичу по поводу смерти матери и пригласила Наталью* Николаевну на бал в Красное село,

Пушкин знал, что жене еще не до балов. Чувствовала себя она неважно и, как всякая любящая мать, не хотела оставлять ребенка на попечение няньки. Он решил не говорить жене о встрече с императрицей и ее приглашении.

Но Жуковский написал Наталье Николаевне:

Разве Пушкин не читал письма моего? Я, кажется, ясно написал ему о нынешнем бале, почему он не зван и понежу Вам непременно надобно поехать. Императрица сама сказала мне, что не звала мужа Вашего, оттого, что он сам ей объявил, что носит траур и отпускает всюду жену одну.

— Ну как, Наташа, едем на бал? — спросила Екатерина сестру, когда та вышла из детской просто, по-домашнему причесанная, в юбке, краем подоткнутой за широкий пояс.

— О, господи! У меня каждую ночь балы! — кивнула Наталья Николаевна на детскую.

— Очень уж ты возишься с детьми. Нельзя же так не доверять нянькам!

Наталья Николаевна посмотрела на сестру, покачала головой.

— Вот будут у тебя, Катенька,.свои дети, узнаешь, как можно доверять их чужим!

— Но ведь Александрина дома. Посмотрит.

— Вот только если Сашенька никуда не уйдет,

— Сашенька никуда не уйдет, — сказала Александра Николаевна, только что перешагнувшая порог комнаты. — И посмотрит за пушкинским выводком, а маменька может ехать на бал и блистать нарядами и красотой.

— Но Ташеньку нужно искупать, — опять засомневалась Наталья Николаевна. — В доме прохладно. Не простудить бы.

— Пожалуйста, иди и одевайся. Не простудим. Накормим. Уложим.

Наталья Николаевна поцеловала сестру в щеку.

— Спасибо, родная, тебе-то я полностью доверяю.

И Наталья Николаевна с Екатериной Николаевной, фрейлиной ее величества императрицы, поехали на дворцовый бал в честь окончания маневров кавалергардского полка.

Наталья Николаевна, еще не совсем оправившаяся после тяжелых родов, бледная и похудевшая, но прекрасная, как всегда, в скромном элегантном темно-вишневом платье, сразу же затмила всех петербургских красавиц. И как же хотелось многим из них отомстить ей за блестящую красоту! Чего только не шептали они одна другой о жене Пушкина! И тут, на удачу им, опять возле Натальи Николаевны появился Дантес. Пользуясь отсутствием мужа, он не отходил от нее весь вечер.

Ее же не покидала тревога за малютку. И как только появилась возможность уйти, она шепнула Екатерине, что пришлет за ней карету, а сама поедет домой.

Дантес увидел, что Наталья Николаевна уходит. Он бросился за ней, проводил до кареты и долгим поцелуем не отрывался от ее руки.

— Вы, Наталья Николаевна, стали еще прелестней, — сказал он. — Умоляю о встрече наедине. Я устал от общества вашей сестры.

Наталья Николаевна пожала плечами и ответила:

— Мне не до встреч, барон, меня ждут четверо маленьких родных детишек, и младшей всего два месяца...

— Ах, она носит ваше имя и, очевидно, так же прекрасна...

Наталья Николаевна ничего не ответила, захлопнула дверцу кареты и, откинувшись на спинку сиденья, подумала: «Что этот баловень женщин, непонятно почему усыновленный бароном Геккереном, может понимать в чувствах матери? «Так же прекрасна»! — Это в два-то месяца, когда еще только-только сошла с лица и тельца родовая краснота!»

И она засмеялась.

— Трогай! — негромко сказала кучеру. А душа ее и мысли были уже в маленькой детской, у колыбели Наташи.

Девица-кавалерист

Весной 1836 года Пушкин получил «Записки» девицы-кавалериста Надежды Андреевны Дуровой об Отечественной войне 1812 года- Дурова и сама беспредельно интересовала поэта, а «Записки» ее, написанные живо, хорошим слогом, понравились ему. Он решил поместить отрывки из «Записок» во втором номере «Современника», который вскоре должен был выйти в свет. Дуровой Пушкин предложил стать издателем ее «Записок».

Однажды вечером посыльный принес Пушкину на дачу письмо от н адежды Андреевны Дуровой, в котором она писала, что приехала в Петербург и остановилась в трактире Демута. Она просила Пушкина назначить время и место встречи.

Пушкин с посыльным ответил, что будет у нее завтра же, в половине первого пополудни.

Он приехал даже немного раньше — так хотелось ему поскорее увидеть «девицу-кавалериста», слух о которой в свое время прокатился по всей русской земле.

Надежда Андреевна встретила Пушкина в дверях. Она была в мужском костюме, со стрижеными волосами. Была она уже немолода. Густые черные брови, строго сведенные к переносью, придавали лицу не женскую серьезность. Кожу лица, очевидно, от рождения нежную, белую, испортила оспа; черты лица не привлекали миловидностью. Но блестящие умные глаза, глубоко перехватившие взгляд Пушкина, скрасили все ее недостатки. Что-то сохранилось в ней от «девицы-кавалериста»: то ли угловатость плеч, то ли нарочитая резкость движений, под которой когда-то, видимо, пыталась скрыть она врожденную женственность. А потом эти жесты и нарочито приподнятые плечи вошли в плоть и кровь.

«Да и неудивительно, — думал Пушкин. — Она с детства привыкла к походной жизни. Отец ее — гусарский ротмистр, воспитатель — гусар Астахов».

Пушкин и Надежда Андреевна сидели друг против друга. Он, незаметно разглядывая «девицу-кавалериста», от души похвалил ее «Записки». А сам все время думал об ее смелости, столь не свойственной женщинам, о безграничной любви к Отечеству, о том, как же она отличалась от всех женщин, не только русских, но и всех женщин мира. Перед ним сидела удивительная, ни с кем не сравнимая женщина. И он смотрел, смотрел на нее. И в душе преклонялся перед нею.

Но она привыкла выдерживать любые взгляды. Она горячо поблагодарила Пушкина за то, что он приехал. Встала, взяла с окна рукопись, при этом по-мужски, даже по-мальчишески ногой отодвинула стул.

Она снова села напротив поэта, подала ему рукопись и сказала:

— Я так счастлив, что вы согласились стать моим издателем...

После этой фразы Пушкин пришел в замешательство, но присущее ему чувство юмора внутренне успокоило его,

— Я немедленно отдам переписать ваши «Записки», сказал он, вставая. — Вы делаете мне честь, избирая меня своим издателем.

— Я вам так благодарен, —- ответила Надежда Андреевна, тоже вставая и протягивая руку Пушкину.

Пушкин поклонился и поцеловал ее руку.

Она вспыхнула, отвела руку за спину и воскликнула:

— Ах, боже мой, я так давно отвык от этого!

В своем дневнике Надежда Андреевна писала:

На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки, но полагаю, что дома он не принуждал себя и, рассказывая домашним обстоятельства первого свидания со мною, верно, смеялся от души над этим последним восклицанием.

В следующее свое посещение Дуровой Пушкин приветливо, по-мужски пожимая ее руку, сказал:

— Здравствуйте, Александр Андреевич, прочел с удовольствием вашу рукопись. Есть, правда, у меня кое-какие замечания. Вот и поговорим о них.

Пушкин высказывал свои соображения — дельные соображения многоопытного редактора и гениального писателя.

— Мне кажется, что озаглавлена она неудачно: «Своеручные записи русской амазонки, известной под именем Александрова». «Записки амазонки» — как-то слишком изысканно, манерно, напоминает немецкие романы. «Записки Н. А. Дуровой» — просто, искренне, благородно.

А Надежда Андреевна слушала поэта и становилась все мрачнее и мрачнее. Видно было, что ни в чем ее не убедил Пушкин.

Он заметил это и перевел разговор на другую тему:

— Думаю, что в этой комнате у Демута оставаться вам не следует. Неуютно здесь у вас.

Пушкин оглядел комнату, более чем скромную, с низким потолком, изношенной мебелью.

— Но что же делать? — вдруг заносчиво сказала Надежда Андреевна. — Я надеялся сразу же по приезде получить от «Современника» тысячу рублей.

— Александр Андреевич, — спокойно ответил Пушкин, — у нас свои порядки. Платежи производятся после появления журнала в свет. Но если уж так нужны вам деньги — пятьсот рублей я вам выплачу в следующую встречу.

— И когда же будет эта встреча?

— Пусть будет завтра, — сказал Пушкин. — Приглашаю вас к себе на дачу отобедать. Я приеду за вами.

Обед подали ровно в пять часов. Из хозяев были: Пушкин, тетушка Гончаровых — Наталья Ивановна Загряжская, сестры Натальи Николаевны — Александра и

Екатерина. Наталья Николаевна после родов еще не выходила к гостям.

Из гостей, кроме Дуровой, был друг Пушкина Плетнев.

В семье Пушкиных Дурову дожидались с нетерпением. С огромным интересом, но осторожно приглядывались к ней. Пушкин рассказывал дома о своих встречах с «девицей-кавалеристом», и женщины не знали, как обращаться к гостье. Предпочитали избегать имени и рода.

А Плетнев сразу же, как давнего знакомого, назвал ее Александром Андреевичем, перевел разговор на времена Отечественной войны, и Дурова, вначале молчаливая и даже чуть угрюмая, оживилась, тогда и женщины забросали ее вопросами.