— Ты слишком высокая, и шея у тебя чересчур длинная. И я никак не могу понять, откуда у тебя это дурацкое детское выражение лица, — сокрушалась она. — Попробуй массаж носа, может, он у тебя станет длиннее.

Потом с восклицанием, явно выражавшим досаду, добавляла:

— Бог свидетель, я мечтала, что у моей дочери будут классические черты лица, и не воображай, что картины, с которыми носится твой отец, сделают тебя хоть немного красивее.

Говоря это, она имела в виду творения Рубенса, Рембрандта и Ван Дейка, висящие в специально отведенной для них галерее.

Друзья миссис Вандевилт смотрели на эти картины с завистью, а пресса называла их «лучшей частной коллекцией Америки».

Когда выпадала возможность, Магнолия бежала в маленькую скромную студию отца, чтобы насладиться сислеевскою игрой света на деревьях, и молилась про себя, чтобы отец всегда любил ее так же нежно, как любит столь милые его сердцу полотна.

Только чем старше она становилась, тем труднее ей было находить время, чтобы поговорить с отцом.

Мать сосредоточила на ней все внимание, словно дочь была одним из тех проектов, общественных или благотворительных, о которых чуть ли не каждый день трубила пресса в связи с именем миссис Вандевилт.

Потом начались бесконечные примерки, и Магнолия как-то раз пожаловалась отцу:

— Честное слово, я предпочла бы ходить голой или, например, в тоге, как древние греки.

Отец только улыбнулся в ответ, но она знала, что он ее понимает.

— Я пыталась читать во время примерок, — продолжала Магнолия. — Но мама отняла у меня книгу, сказав, что никакой мужчина не захочет жениться на женщине, голова которой забита несуществующими людьми и событиями.

Отец вздохнул, но ничего не ответил, и тогда Магнолия спросила:

— Почему ты женился на маме?

Их разговоры всегда были очень откровенны, и Магнолия с детства привыкла задавать отцу прямые вопросы обо всем, что ее интересовало.

Мистер Вандевилт промолчал, но Магнолия понимала, что отец медлит с ответом не потому, что смущен вопросом, а из-за того, что погрузился в воспоминания, стараясь быть предельно точным и правдивым.

— Наши родители настаивали на браке, считая, что неплохо было бы объединить два огромных состояния, — наконец сказал он. — И, кроме того, твоя мать была очень красива.

Его губы скривились в подобие улыбки:

— В то время я плохо разбирался в женщинах, целиком увлеченный картинами, а она напомнила мне Мадонну с полотен мастеров раннего Возрождения.

Магнолия ничего не ответила, замолчал и отец. Оба понимали, что после девятнадцати лет, положенных на то, чтобы проложить себе дорогу в высшее общество, миссис Вандевилт ни в малейшей степени не напоминала Мадонну, а скорее Медузу Горгону, у которой вместо змей в волосах бриллианты.

Вскоре после свадьбы мистеру Вандевилту со всей очевидностью стало ясно, что его супруга обладает железной волей и исполнена решимости идти своим путем, не обращая внимания ни на какие преграды.

Она тиранила всех, кто от нее зависел, а муж, который считал зазорным вступать с ней в какие бы то ни было споры, быстро отошел куда-то на задний план ее жизни.

Он довольствовался созерцанием своих картин и беседами с несколькими близкими друзьями, которые разделяли его интересы.

В первое время после рождения дочери он был практически лишен возможности вмешиваться в ее воспитание, хотя и считал, что жена обращается с ней слишком строго.

— Мне приходится быть для Магни не только матерью, но и отцом, — заявляла миссис Вандевилт своим знакомым, — потому что мой муж не проявляет к ней ни малейшего интереса.

Это была неправда, но мистер Вандевилт уже смирился с тем, что все его попытки повлиять на воспитание ребенка бесполезны, поскольку жена яростно препятствовала любому его вмешательству.

Именно поэтому миссис Вандевилт всегда сама наказывала Магнолию, когда та капризничала, и делала это именно так, как в свое время ее отец: наказание обычно состояло в том, что Магнолию хлестали кнутом по ногам. Девочка терпела эту жестокость без стонов и криков, с необычной для ребенка гордостью, и начинала плакать, только когда оставалась одна.

Раз от раза наказание становилось все более жестоким, ибо миссис Вандевилт поклялась сломить упрямство дочери.

Этого ей не удалось, но все же она внушила Магнолии, страдавшей не столько от физической боли, сколько от ругани и унижения, вечный страх перед матерью.

Единственным утешением девочке служила возможность уйти от действительности, погружаясь в книги, так же как ее отец погружался в мир живописи.

Книги стали ее единственными друзьями, и даже бесконечные наказания за чтение по ночам не могли заставить ее отказаться от этого занятия.

Она создала себе воображаемый мир, в котором все было совершенно не похоже на жестокую действительность, царившую в доме.

В этом воображаемом мире, разумеется, неизменно присутствовал Рыцарь в сверкающих доспехах, Волшебный Принц, который защищал ее и сражался за нее и кому в конце концов она отдавала свое сердце.

Прошлым вечером на балу ей показалось, что она встретила этого принца.

Мужчина, который подошел к ней и пригласил на танец, был англичанином, племянником одной из самых богатых светских дам в Нью-Йорке; ее сестра вышла замуж за английского лорда. Как сообщалось в прессе, молодой человек прибыл в Нью-Йорк, совершая кругосветное путешествие.

Он был высок, красив и голубоглаз; он показался Магнолии героем волшебной сказки из тех, что рассказывал ей в детстве отец.

Во время танца он проговорил:

— Вы очень красивы и совсем не похожи на остальных девушек, которых я знал. Вы чем-то напоминаете ландыш.

— Благодарю вас, — улыбнулась она. — Только меня зовут Магнолия.

— Это имя вам тоже подходит, — сказал он. — Но оно весьма необычное. Почему вас так назвали?

Магнолия рассмеялась:

— По словам моего отца, когда я появилась на свет, сиделка воскликнула: «До чего забавная малышка, а кожа нежная, как магнолия!»

Англичанин, с которым она танцевала, улыбнулся:

— Уверен, что за эти годы ваша кожа осталась такой же нежной. Если б я только мог коснуться ее!

Магнолия с удивлением посмотрела на него: она не ожидала такой фамильярности. Ни один из неуклюжих американцев, с которыми она танцевала до сих пор, никогда бы не решился на подобную дерзость.

И все же, встретив взгляд его голубых глаз, она ощутила необычное волнение и смущение.

— Мне необходимо увидеть вас еще раз, — настойчиво проговорил он. — Как бы это устроить?

Магнолия покачала головой:

— Это невозможно… Только если мама пригласит вашу тетю и вас…

— Вы же понимаете, что я не это имею в виду, — возразил он. — Я хочу встретиться с вами наедине.

— Но мне не позволяют оставаться ни с кем наедине.

— Хорошо, я что-нибудь придумаю. Положитесь на меня.

Она почувствовала, как его пальцы сжали ее ладонь. Другой рукой он слегка притянул ее к себе. Но вскоре танец подошел к концу и кавалер проводил свою даму туда, где ждала ее мать.

У Магнолии не было возможности потанцевать с ним еще раз, поскольку все ее танцы уже были обещаны — но, встречаясь с ним взглядом, она понимала, что жаждет вновь увидеться с ним, и мысль о том, что это желание невыполнимо, причиняла ей душевную боль.

Теперь Магнолия с ужасом поняла, чем столь энергично занималась ее мать последние три недели.

Она почувствовала, что готовится нечто странное, когда к ним зачастила леди Эдит Берн и они с матерью запирались и о чем-то беседовали, оставляя Магнолию под присмотром отца.

— Ах, папа, как я по тебе скучала! — воскликнула она в первый день, когда они остались вдвоем.

— Я тоже скучал по тебе, моя дорогая, — ответил отец и ласково добавил: — Я хочу показать тебе кое-что. Одна из лучших работ Бодена, которую я когда-либо видел, и, кроме того, я приобрел еще одно полотно Сислея.

— Замечательно! — воскликнула Магнолия.

Они долго сидели вместе, восхищаясь игрой света на деревьях и залитым солнцем пляжем, изображать которые Боден был непревзойденный мастер.

Потом разговор перекинулся на философию, историю и, конечно же, литературу.

— Я принес тебе новый французский роман, — сказал отец Магнолии. — Только не показывай его матери.

— Конечно, не покажу. Только мама все равно не знает французского, — ответила та.

— Да, но и она, полагаю, все же слышала о Густаве Моро — об этом писателе сейчас все говорят, — заметил отец.

— Я спрячу его, как обычно, — успокоила его Магнолия. — Послушай, папа, давай поговорим о другом. Я недавно читала о буддизме, и мне кое-что непонятно. Ты не ответишь мне на несколько вопросов?

Они увлеченно беседовали до самого ухода леди Эдит, но назавтра ее визит повторился и через день — тоже.

Теперь Магнолия понимала, что еще тогда должна была бы насторожиться.

Герцог Оттерберн! Кто же он? Что он за человек?

Она отняла руки от лица и взглянула на растоптанные ландыши, лежащие на ковре.

Ее мысли о будущем сейчас были похожи на эти цветы.

Горечь и страх. Напуганная как никогда в жизни, Магнолия в эту минуту хотела лишь одного — как можно быстрее найти отца.

Сбежав по лестнице, она с облегчением застала его в кабинете занятым изучением картин, оставленных ему одним из торговцев живописью, никогда не упускавшим возможности заинтересовать столь богатого клиента.

Когда мистер Вандевилт обернулся на звук торопливых шагов, Магнолия бросилась ему на шею и, вся дрожа, спрятала лицо у него на плече.

Он погладил ее по волосам и через минуту спокойно произнес:

— Полагаю, мать уже сообщила тебе.