Он посмотрел на нее и добавил:

— Вот, например, мы едем классом de luxe, a солдат, да к тому же еще и нищий, никогда не мог себе этого позволить.

Магнолия засмеялась.

— А как путешествовали вы? — спросила она.

— На военно-транспортном судне, — ответил герцог. — Если хотите, я расскажу вам об этом.

Магнолия кивнула, и он начал описывать ей переполненный трюм, солдат, ни разу в жизни не видевших моря и страдающих от морской болезни; он говорил о том, как трудно успокоить лошадей, которые готовы взбеситься, о том, как раскаляется обшивка, когда корабль входит в воды Красного моря, как душно в трюмах и как приходится экономить каждую каплю пресной воды.

Герцог еще накануне понял, что Магнолия — превосходный слушатель, и всю дорогу она засыпала его вопросами о путешествиях, о странах, в которых он побывал, о людях, с которыми он встречался.

Он был поражен ее умением схватывать самую суть и наслаждался новой для него ролью учителя.

В то же время он видел, что Магнолия по-прежнему боится его, боится как представителя противоположного пола.

Случайно касаясь ее или подавая ей руку, чтобы помочь сойти с лестницы, он чувствовал, как она вздрагивает.

Он убеждал себя, немного кривя душой, что это пойдет ему только на пользу, излечит его от излишней самоуверенности, но на деле чувствовал себя оскорбленным.

Лишенный тщеславия, герцог тем не менее был бы глупцом, если бы не замечал, что пользуется успехом у дам и почти каждая женщина, на которую он обращает внимание, отвечает ему блеском глаз, который более выразителен, чем любые слова.

Но Магнолия, хотя слушала его рассказы с неослабевающим интересом, в страхе шарахалась от него, стоило ей вспомнить, что он — мужчина и — более того — ее муж.

В ее поведении всегда ощущалась некоторая настороженность, как будто она опасалась, что их приятные, хотя и весьма прохладные отношения будут нарушены какой-нибудь грубой выходкой с его стороны.

По вечерам, отправляясь в свое комфортабельное купе в их отдельном спальном вагоне, прицепить который к Южному экспрессу, несомненно, стоило огромных денег, герцог думал о Магнолии.

Но думал о ней не как о безликой американке, с которой заключил деловое соглашение.

Теперь, узнав ее лучше, герцог понимал, что она до нелепости впечатлительна и ранима, но, кроме того, умна и начитанна, хотя остается при этом наивной, как младенец, ничего не зная об окружающем мире, от которого ее неусыпно оберегали и ограждали как наследницу миллионов.

Герцог приходил в ужас от мысли, чем мог закончиться ее побег, окажись он успешным.

Ее бы моментально ограбили и бросили на обочине, или, что еще хуже, она попала бы в один из отвратительных борделей, откуда нет возврата.

Герцог даже не подозревал, что наследницы американских миллионеров воспитываются в такой изоляции от реального мира, что живут в каких-то заоблачных высях и выходят в свет совершенно беспомощными.

Ему страшно было подумать, что случилось бы, если бы Магнолия вышла замуж за человека, непохожего на него — какого-нибудь европейского принца, который интересовался бы только ее деньгами. Вероятно, потрясение было бы для нее так велико, что она не захотела бы жить.

Герцог уверял себя, что преувеличивает, но эта мысль не уходила, и поэтому он разговаривал с Магнолией спокойно и мягко и не делал ничего, что могло еще больше напугать ее и заставить остерегаться.

Заканчивались его размышления всегда одним и тем же вопросом, ответа на который он не знал: «Как я могу быть уверен, что не испугаю ее в будущем?»

Глава 6

Было раннее утро, солнце только-только начало рассеивать дымку на горизонте, когда герцог поднялся на палубу.

Он нисколько не удивился, увидев, что Магнолия уже там.

С того момента как они взошли на борт яхты, ее переполняла энергия, которой герцог раньше не замечал, и каждый новый день был для Магнолии незабываемым приключением, которое она ни за что не хотела пропустить.

Она чувствовала себя совершенно свободной, свободной как никогда в жизни, и герцог с большим интересом наблюдал, как она освобождается от пут, стеснявших ее с самого рождения.

Началось все с того, что, когда он заявил, что они отплывают на яхте в неизвестном направлении, горничная Магнолии наотрез отказалась их сопровождать.

— За все деньги мира, ваша светлость, я не соглашусь еще раз пережить то, что пережила пересекая Атлантику! — твердо сказала она.

Поняв, что уговорить горничную не удастся, Магнолия бросилась на поиски герцога.

У нее был такой встревоженный вид, что, прежде чем она успела произнести хоть слово, герцог спросил:

— Что так расстроило вас?

— Я не то чтобы… расстроена, — ответила Магнолия, — но… моя горничная отказывается плыть с нами на яхте.

Герцог улыбнулся:

— Итак, вам придется сделать невероятно важный выбор: либо нанять новую горничную, либо самой заботиться о себе.

Судя по изумленному выражению лица Магнолии, такая возможность не приходила ей в голову.

— Если вы окажетесь в затруднении, — продолжал герцог, — Джарвис, мой лакей, всегда придет вам на помощь, да и я не останусь в стороне.

— Вы хотите сказать, что я могу отправиться в плавание на яхте без горничной?

— Разумеется, — ответил герцог. — На яхте совершенно ни к чему излишне наряжаться, ибо там, я надеюсь, никто не собирается приглашать нас на прием. Поэтому, если вы будете выглядеть немногим хуже, чем на балу при дворе, вас осудят только рыбы и я.

Наступило недолгое молчание, и через мгновение Магнолия ответила:

— Я знаю, вы… будете надо мной смеяться… сочтете это забавным… но мне раньше никогда не позволяли… одеваться самой.

— В таком случае вы откроете для себя много нового, — заметил герцог.

Итак, важная американская горничная, недовольно ворча, осталась на берегу, а герцог был уверен, хотя и держал свое мнение при себе, что Магнолия в восторге от собственной самостоятельности.

По утрам он слышал, как она одевается у себя в каюте, а потом выходит на палубу.

Она укладывала волосы точно так же, как в ночь после свадьбы, когда хотела сбежать, и, по мнению герцога, ей очень шла такая простая прическа.

Служба в армии научила герцога подмечать малейший беспорядок в одежде, и время от времени он видел, что платье Магнолии неправильно застегнуто на спине или ленты шляпки завязаны не так, как нужно, но помалкивал.

После двух дней плавания он готов был признать, что любой беспорядок в одежде Магнолии с лихвой компенсировали ее горящее от возбуждения лицо и сияющие глаза.

Зная привычки отца, герцог не был удивлен, обнаружив на «Вервольфе» — так называлась эта моторная яхта — все хитроумные приспособления и предметы роскоши, которые только можно уместить на судне таких размеров.

Яхта была великолепно обставлена, и в каждой каюте, как и ожидал герцог, стояли удобные двуспальные кровати.

Герцог предложил Магнолии занять каюту владельца, но она предпочла другую, расположенную по соседству. Эта каюта, оформленная в розовых тонах, больше соответствовала женской натуре; едва увидев ее, Магнолия воскликнула:

— Как она похожа на розу!

И тут же она с тревогой взглянула на герцога.

Он понял, что Магнолия вспомнила о тех тысячах роз, что посыпались с неба во время свадьбы, и теперь боится, что упоминание о них вновь приведет его в ярость.

Поэтому он поспешил ответить:

— Я сказал, что вы можете выбрать каюту по вашему вкусу, а эта, напоминающая вам цветок, будет служить отличным фоном для вашей красоты.

Это был комплимент, и герцог знал, что Магнолия в эту минуту думает, как к нему отнестись. После недолгой паузы она сказала:

— В таком случае я займу эту каюту.

На «Вервольфе» был кок-китаец, весьма искусный в своем ремесле, и, пока яхта шла вдоль французского побережья, герцог не без смущения ловил себя на том, что ему начинает нравиться этот комфорт.

Капитан был рад приезду герцога, поскольку считал, что длительные стоянки и отсутствие владельца яхты действуют на матросов разлагающе.

Год назад прежний герцог устроил на борту «Вервольфа» две шумные вечеринки, и с тех пор, поскольку он больше не появлялся, капитан начал беспокоиться, что яхту хотят продать.

Герцог не стал говорить ему, что именно так он и собирался сделать и даже сейчас не совсем уверен, что яхта ему нужна и в дальнейшем.

Но восторг Магнолии и то удовольствие, которое она получала от перспективы побывать в Греции и, возможно, в Константинополе, наводили герцога на мысль, что яхта сыграет немаловажную роль в устройстве их семейного счастья.

В глубине души он уже сознавал, что стремится к счастью такого рода, и понимал, что смешно продолжать ненавидеть богатство, принесенное Магнолией, вместо того чтобы принять его если не с радостью, то по крайней мере с благодарностью.

Особенно радовало его то обстоятельство, что теперь, спустя неделю после свадьбы, он полностью убедился в том, что его жена гораздо умнее и образованнее, чем казалось на первый взгляд.

И без подсказки леди Эдит он знал, что ни одна английская девушка не сумела бы поддержать беседу на темы, которые они с Магнолией обсуждали едва ли не ежедневно.

Она не обманывала его, когда говорила, что много читает.

Правда, на борту яхты не было ни одной книги — чему герцог, надо сказать, ничуть не удивился, зная, что его отец интересовался изучением не книг, а человеческого рода, причем преимущественно его женской половины.

Поэтому незадолго до отъезда он посетил крупнейший книжный магазин в Ницце и скупил там едва ли не все книги, которые так или иначе могли показаться Магнолии интересными.