Повернувшись лицом к стене, он изо всех сил старался побороть трусливое желание расплакаться и ждал, иногда кашляя и дрожа, потому что солнце не доставало до этого закутка. Потом услышал первый звук, но глаз не открыл. Он не хотел видеть. Не хотел знать. Он устал, Боже милостивый, как же он устал! Он был нездоров, хотя конкретно ничего и не болело, но ощущал такую слабость, что было трудно дышать, не то что сопротивляться. Он должен был знать, что не сможет противостоять такому человеку, как Уэйн Д'Арвилль. Он должен был знать!

Он почувствовал чье-то присутствие рядом и внезапно понял, почему все остальные ждали. Он чувствовал запах дорогого лосьона после бритья, слышал тихое, ровное дыхание отца.

Трэвис дернулся, когда тот коснулся его лица, но прикосновение было на удивление мягким. Пальцы приподняли его подбородок, заставив его поднять голову. По молчаливой команде, которой у него не было сил сопротивляться, он открыл глаза, посмотрел в такие же голубые, как у него, глаза, съежился и издал слабый стон.

Д'Арвилль слегка наклонился к сыну и вглядывался в его лицо с такой властью и сосредоточенностью, что мальчик невольно задрожал. Уэйн сразу заметил его бледность, худобу трясущегося тела и забитый, подавленный взгляд. Он мрачно покачал головой, все еще касаясь ладонью лица сына.

— Трэвис, — мягко и укоризненно сказал он, — Трэвис, ты еще научишься мне повиноваться.

Глава 18

Монте-Карло


— Сэр, мне кажется, вам стоит взглянуть.

Уэйн поднял голову от лежащих перед ним бумаг и встретился взглядом с тревожными глазами Антуана Дорлака, нового управляющего казино. Это был маленький человечек с острыми темными глазами и умом, сравнимым со стальным капканом. В данный момент он нервно переминался с ноги на ногу.

— В чем дело?

— Крупные выигрыши. Всю неделю.

— Что говорит Клод?

Антуан пожал плечами.

— Он говорит, что не может заметить никакого жульничества.

— Во что они играют?

— Vingt-et-un[3].

Уэйн с силой захлопнул папку. В данный момент его не слишком занимала работа, он постоянно думал о мальчике, которого спрятал в своем недавно купленном поместье в Ла Тюрбе. Поскольку сын явно сопротивлялся, отцовская вилла оказалась не слишком надежной. Да и события последней недели продолжали беспокоить Уэйна.

Жаль, что нет рядом Себастьяна, тот бы помог. Но с другой стороны, он был рад, что доктора Тила нет. Управляющий доложил ему, что Себастьяну позвонила женщина, и он вернулся в Лондон. Наверное, секретарша одной из психбольниц. Все к лучшему. Уэйн не мог объяснить свою уверенность, но он знал: если Себастьян выступит против него, это будет означать конец.

Почти неделю назад он привез мальчика на борт яхты «Трэвис Гельм», где их ждала целая бригада врачей. Трэвис был очень подавлен, но глаза его загорелись при виде роскошной яхты. Огромная, белая, сверкающая, она не имела ничего общего с грязным, больным и упрямым юношей, чьим именем была названа.

Трэвис молча позволил увести себя из тупика. Он тяжело опирался на руку отца. Он едва взглянул на Фрэнка Партона и двух громил, но когда проходил мимо Сирила Фрэнсиса, открывшего им дверцу машины, они обменялись странным взглядом. Уэйн даже на мгновение почувствовал укол ревности, но потом отмахнулся от этой мысли. Сирил был ему больше не нужен, так что сын никогда того не увидит.

Мальчик не мог остаться равнодушным к роскоши яхты — кто бы смог? Раньше она принадлежала арабскому шейху, которому вскоре надоела новая игрушка. Везде медь, любовно начищенная до блеска командой, во всех двенадцати каютах огнеупорное красное дерево, тик, английский орех и бледный ясень. В самой большой и роскошной каюте было установлено медицинское оборудование. Трэвиса вымыли в ванне на ножках в форме лап с кранами из чистого золота. Он молча позволил двум санитарам снять с себя грязную одежду. Он едва взглянул на Уэйна, внимательно наблюдавшего за процедурой.

Когда грязь смыли, Уэйн начал успокаиваться. Мальчик был красив — стройный, сильный, умный, вполне достойный сын. Разве то, что он так долго не давался в руки его наемникам, это не подтверждает? Доктор Ломакс, которого он привез из лучшей парижской клиники, провел предварительный осмотр. Ничего неожиданного он не сказал: утомление, ранняя стадия истощения от недоедания, бронхит, который мог бы перерасти в пневмонию, если бы он проболтался на улице еще пару дней. Трэвис диагноза не слышал, он спал. Заснул, едва очутившись между чистыми белыми простынями, и проспал практически все путешествие через океан в Европу.

За последние два дня ему разрешили вставать лишь на короткое время. Вот тогда они впервые позавтракали вместе. Им подали яичницу, бекон, французские тосты, грейпфруты, мюсли, кофе и печенье.

Трэвис сначала долго смотрел на еду на подогретых тарелках веджвудского фарфора, молча водя пальцем по накрахмаленной скатерти. Потом поднял голову и впервые встретился взглядом с Уэйном.

Глаза мальчика были полуприкрыты веками и казались равнодушными, но Уэйна нелегко было обмануть. Он ощутил в их глубине волны антипатии, достигшие его через накрытый стол. Сын ел сначала медленно, потом жадно. Оба молчали, но как только санитар увел мальчика назад в постель, Уэйн поднялся в радиорубку и приказал своей команде в Монако найти ему виллу на взгорье с идеальной системой защиты. Те меры, которые мешают людям войти, помешают и выйти.

Уэйну пришлось заплатить почти двойную плату за виллу «Солей», но он сделал это спокойно. Его команда совершила настоящее чудо за те три дня, которые оставались до их прибытия, поставив новые, электрифицированные ворота двадцати футов высотой и вырубив все деревья рядом со стеной, которыми можно было бы воспользоваться для побега. Уэйн одобрил установку дополнительных телекамер и удвоил количество охранников.

Завернутый в теплый плед Трэвис из окна черного лимузина, где он сидел с отцом, видел, как беззвучно разошлись в стороны ворота с электронным управлением. Он поискал глазами камеры и быстро их обнаружил — наряду с доберманами и вежливыми, но вооруженными охранниками. Уэйн ждал, что он отпустит какое-нибудь ядовитое замечание, но юноша откинулся на сиденье и закрыл глаза. Уэйн надеялся, что сын сдался, но не слишком на это полагался. У него было навязчивое ощущение, что Трэвис хочет лишь набраться сил, а потом снова убежать.

Парень никак не хотел понять, что он принадлежит ему, Уэйну. Что его украли у него, его настоящего отца, эта лживая сучка и ее муж, шлюха в брюках. Он потратил часы, чтобы объяснить Трэвису, что он хочет для него только самого хорошего, самой счастливой и богатой жизни, но парень упрямо молчал, отказываясь вообще говорить и отделываясь короткими междометиями.

— Мы уже потеряли сегодня двадцать тысяч, и конца еще не видно, — сказал Антуан Дорлак, идя за высокой фигурой по белому коридору и отвлекая мысли Уэйна от прошлого.

— И давно они начали?

— С час. Может быть, чуть больше.

— Сколько он обычно ставит?

— Она ставит, — угрюмо поправил Антуан. — От ста до двухсот франков. Хорошенькая. Если бы она так упорно не выигрывала, я бы сказал, что она из новичков. У нее не хватает уверенности, и с фишками и картами она обращается неуклюже, не как профессионал. — Управляющий пожал плечами. — Ничего не могу понять.

— Сообщники?

Антуан фыркнул.

— Увидите — не поверите. — Низкий гул голосов, клацание игральных костей и подвывание рулетки, круглосуточно наполняющие казино, стали громче. Уэйн вышел за занавес.

— Четвертый зал, — пробормотал Антуан, оглядываясь, чтобы убедиться, что все в идеальном порядке. Так оно и было. Для Антуана было большой удачей получить эту работу, и он твердо намеревался с ней отлично справиться. Кроме того, чувствовалось в его привлекательном с виду боссе нечто такое, что пугало его до смерти.

Уэйн быстро, с привычной грацией прошел через залы, все оглядывая и замечая мельчайшие детали. Он увидел розовощекого юношу, но не обратил особого внимания на этого американца и его спутницу в обтягивающем серебристом платье, хотя она была на диво хороша собой — с личиком эльфа и огромными темными глазами.

Джемма толкнула локтем Париса, который пролил свое пиво, и уставилась на мужчину, идущего через зал и останавливающегося на несколько секунд, чтобы поболтать с завсегдатаями. Его проход по залу напомнил ей шествие короля вдоль выстроившихся в линию придворных.

— Вон он, — прошептала она, в чем явно не было необходимости, потому что не заметить эту высокую фигуру и медного цвета волосы было невозможно.

Парис взглянул на полуприкрытые веками голубые глаза и разглядел там жестокость. Джемма же увидела то, что ей хотелось увидеть: высокий рост, изящную манеру двигаться и носить дорогой костюм от Сен-Лорана так, будто он в нем родился. У нее даже зачесались ладошки. Голубые глаза, на секунду встретившиеся с ее глазами, и промелькнувшая в них искорка сексуального интереса заставили ее задрожать. Она смутно представила, как он выглядит обнаженным, вообразила, что он идет к ней, медленно снимает пиджак, рубашку, надвигается на нее… Джемма глубоко и прерывисто вздохнула.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал Парис, и холодные мурашки побежали по его спине. Раньше, пока Д'Арвилль был в Нью-Йорке, вся их затея казалась игрой. Интересной, но совсем не опасной. Теперь Парис почувствовал превосходство этого мужчины во всем и занервничал. — Джем, давай рванем домой, а? Или скажем маме с папой, что мы в городе.

— Если хочешь, можешь уезжать, — презрительно заметила Джемма, глядя на него. — Я остаюсь. Интересно, куда он идет?

Парис смотрел, как она отошла, направляясь вслед за возвышающейся надо всеми головой. Серебристое платье Джеммы имело глубокий вырез сзади, и он видел, как при движении изгибается ее позвоночник. Парис вздохнул и поспешил за ней, причем быстро забыл о сестре, заметив знакомую женщину за столом, где играли в очко.