— Начальник, заступитесь за меня, ради Бога! Папу убили, а я ни в чем не виноват! Я и не видел ее до сегодняшнего вечера… Она сама постучалась в дверь и…

— Попробуй повтори, ниггер, что к тебе напросилась в дом белая женщина! Убью своими руками! — пригрозил один полицейский.

Скорчась у стены, как будто на него напал столбняк, Рыбий Пуп уже не шелохнулся до той минуты, когда его повели вниз, к машине. Он видел, что Кантли наблюдает за ним. Может быть, уже дал указание, чтобы его убили? Стоп, но ведь Кантли нужны чеки, а как их получить, если его убьют? И потом, если его все равно собрались убить, думая, что чеки у него, зачем было подсылать к нему белую женщину? Он уперся тупым взглядом в камин — вот они, рукой подать, эти чеки, которые позарез нужны Кантли. Отдать бы их сейчас и положить конец этому представлению. Да нельзя. Кантли возьмет чеки, а потом велит полицейским пристрелить его. А вдруг все-таки не убьют, понадеются, что он откроет, где чеки. Дай-то Бог… Один из полицейских рывком поставил его на ноги и защелкнул на его запястьях наручники.

— Пшел вниз, ниггер, — сказал он. — Спокойненько. Один неверный шаг, и я стреляю!

— Делай, что велят, Пуп, — предупредил его Кантли.

— Да, сэр, — прошелестел он.

И в ту же секунду на него накатило — его линчуют, да, он это знает, он чувствует, накинут на шею веревочную петлю, привяжут конец веревки к бамперу машины и поволокут по городским улицам, как волокли когда-то Криса…

— Начальник! — крикнул он не своим голосом. — Не давайте им меня убивать!

— Не ори, Пуп.

— Не давайте меня убивать, начальник! Я вам скажу…

— ВЕДИ СЕБЯ СПОКОЙНО, ПУП! — крикнул Кантли.

Этот окрик привел его в чувство. Он был совсем уже готов сказать, где чеки.

— Я вам верой и правдой…

— Помни, что случилось с Тайри. — От Кантли веяло ледяным холодом. — Не теряй голову. Делай, что тебе велят…

Полицейский подтолкнул его к двери, он вышел и стал, как лунатик, спускаться с лестницы, машинально замечая, как отдергиваются и исчезают из виду черные головы, как с шумом захлопываются двери. Эти черные мужчины и женщины не хотели показывать при полицейских, что знают его! Он один, даже свои от него отреклись. А ведь к этим людям он каждую субботу приходил с утра за квартирной платой, балагурил с ними, забавлял их рассказами… Он сошел на нижнюю площадку, спустился с крыльца на тротуар. Оглянулся по сторонам, ища Кантли, но Кантли не было. Его обуял ужас.

— Начальник! — позвал он пронзительно, и слезы вновь проторили полоски на его черных щеках. — Начальник!

Толпа чернокожих на тротуаре загородила им дорогу.

— Осади назад! Чего не видели! Расходись по домам! — покрикивали полицейские.

— Начальник! — стонал Рыбий Пуп.

Его втолкнули в полицейскую машину, и опять он тщетно поискал глазами Кантли. Белой девицы, которая оболгала его, тоже не было видно.

— Я этого не делал! — заорал Рыбий Пуп. — Не делал!

— Молчать, ниггер!

Два полицейских уселись на переднее сиденье, два других — по обе стороны от него. Машина двинулась к центру города. Рыбий Пуп не смел надеяться, что ему сохранят жизнь, но здравый смысл подсказывал, что, если над ним собираются учинить расправу, естественнее было бы ехать на окраину, где начинается лес.

У высокого белого здания, в котором помещалась городская тюрьма, они остановились. Пупу припомнился тот давно минувший день, когда его ввели в эту широкую дверь за то, что он забрался на чужую землю. Полицейский выпихнул его из машины.

— Шагай вперед, ниггер!

Рыбий Пуп, спотыкаясь, поплелся к тяжелым дверям. Через пять минут он стоял у высокой конторки, за которой сидел полицейский в чине капитана.

— Этот, что ли, ниггер?

— Он самый, капитан!

— Не думал я, что Тайри забудет научить сына уму-разуму, — презрительно процедил капитан. — Что ж ты, не знал, что трогать белую женщину — это для тебя самое последнее дело?

— Но я же не…

— Где пострадавшая? — спросил капитан.

— Сейчас надзирательница приведет.

— Мне бы поговорить с мистером Кантли, — жалобно попросил Рыбий Пуп.

— Мистер Кантли уже не начальник полиции, — сказал капитан. — Теперь начальником мистер Мэрфи.

— А вот и он идет, — объявил кто-то из полицейских.

В комнату вошел жилистый, худой как палка мужчина в синем.

— Весь тут, ниггер? — спросил Мэрфи. — Ничего по дороге не растеряли?

— Мне нужно видеть мистера Кантли.

— Начальник полиции — я, — сказал Мэрфи.

— Я ничего плохого не сделал, — печально сказал Рыбий Пуп.

— Это мы поглядим.

— Введите потерпевшую! — крикнул полицейский.

Надзирательница в полицейской форме ввела девицу.

— Желаете сделать нам заявление, мисс? — обратился к ней Мэрфи.

— Да. Я замужем, моя фамилия Карлсон.

— Вы готовы записывать за миссис Карлсон? — спросил Мэрфи у человека, сидящего за одним из столов.

— Да, сэр.

— Расскажите нам, не торопясь, миссис Карлсон, что произошло.

Миссис Карлсон повторила то же, что на квартире у Пупа, только на этот раз более связно. В одном месте он не сдержался:

— Нет, неправда!

— Еще раз перебьешь, ниггер, — судить будет некого, пригрозил Мэрфи. — Имеете что-нибудь добавить, миссис Карлсон?

— Когда явились из полиции, я еще была там, в комнате, договорила девица. — Боялась выйти… Думала, может, он притаился за дверью и убьет меня.

Тишина. Рыбий Пуп видел, что все белые лица обращены к нему.

— Не делал я этого, — безнадежно проговорил он.

— Находилась эта особа у тебя в комнате, ниггер? — спросил Мэрфи.

— Да, сэр, но я ее не приводил туда…

— Твое дело отвечать на вопросы, ниггер!

— Она постучалась в дверь и…

— Врешь, черная свинья! — завизжала миссис Карлсон.

Надзирательница участливо потрепала ее по руке.

— Вы только не волнуйтесь, милая.

— Учинил этот ниггер насилие над миссис Карлсон? — спросил ее Мэрфи.

— Я таких свидетельств не обнаружила, да она и сама говорит, что нет. До этого, к счастью, не дошел, зверюга.

— Подпишите протокол, миссис Карлсон, и вы свободны, — сказал капитан.

Рыбий Пуп следил, как женщина подписывает бумагу, как, опираясь на руку надзирательницы, выходит.

— Тебя будут судить, ниггер, — сказал Мэрфи. — Могут и вздернуть за такое.

Рыбий Пуп знал, что слова бесполезны, но ощущение, что все это совершается с кем-то другим, позволяло ему взглянуть на себя глазами своих тюремщиков, и удивительно было видеть, что столько белых потребовалось, чтобы сладить с одним перепуганным, сиротливым черным пареньком… Хуже всего, что девицу застали у него в комнате. Как тут будешь оправдываться? Стоит только заикнуться, что она пришла сама, — и ты уже злодей, ты оскверняешь чистоту и непорочность белых женщин и рискуешь вызвать подобным заявлением такую ярость, что тебя прикончат до всякого суда. Кантли ставил силки хитро, теперь не доказать, что он не заманивал девицу к себе. Чего же добивается Кантли? Чтобы его повесили? Или хочет упечь его в тюрьму, чтобы у него развязался язык?

Его повели по коридору, впустили в камеру, заперли. Он стоял не шевелясь, оглушенный. Неправда, не может быть! Но почему тогда вокруг него тюремная решетка… Его постигло то, чего он страшился больше всего на свете. То самое, что пытался предотвратить Тайри в ту далекую ночь, когда затащил его в публичное заведение Мод Уильямс. Он попал в беду, от которой для сыновей его народа нет избавления. Рыбий Пуп стоял так, пока держали ноги, потом в изнеможении опустился на жесткую койку.

Время от времени его ноги судорожно вздрагивали. Где-то сейчас его машина? Как бы связаться с Макуильямсом? Эмма уже знает? А Джим? Что, если полиция обнаружит погашенные чеки, замурованные в камине? У него так и не было ничего во рту с самого утра, а впрочем, он все равно не смог бы заставить себя проглотить хоть кусок, так съежился и отвердел его желудок. Усталость навалилась на него, тесня к стене, он задремал, должно быть, во всяком случае вдруг до его сознания дошло, что дверь камеры открыта и в двери стоит Кантли. Рыбий Пуп вскочил и бросился к нему.

— Начальник!

— Сядь на место, Пуп! — прошипел полный смертельной ненависти голос Кантли.

Рыбий Пуп попятился к койке и сел, не сводя с Кантли озадаченных глаз.

— Я не виноват, — пролепетал он. — Вы же знаете!

— Что ты за вздор бормочешь?

Рыбий Пуп заморгал глазами. Что он говорит, этот Кантли? Он ведь сам был при том, как его арестовали.

— Но вы же видели…

— Не о девке речь, — многозначительно сказал Кантли.

— Начальник, я ведь был…

— Где чеки, Пуп? Мне нужны чеки!

Рыбий Пуп глотнул. Значит, так и есть! Девица — только предлог, его схватили из опасения, что либо чеки у него, либо он знает, где они. Не о девице говорит Кантли, а о чем-то куда более страшном. Он должен либо отдать чеки, либо гнить заживо в тюрьме… Он закрыл глаза, собираясь с духом. Если вопрос стоит так, то пусть его сгноят в тюрьме — он не расстанется с чеками.

— Ты что, не слышал?

— Слышал, сэр.

— Так где они?

Рыбий Пуп открыл глаза. Он говорил как будто о чеках, но в каждом слове был он сам — человек, который ощущает себя поруганным существом.

— Начальник, нет никаких чеков! А то папа сказал бы мне… — с новым жаром, убежденно врал он. — Разве бы я вам не отдал — но нету!

— Ясненько. На измор заставляешь себя брать, так?

— Начальник, вызвольте меня отсюда. Я для вас все сделаю, что скажете. — У него теперь одна цель: вырваться на свободу, но не отдавать белому то, чего он хочет.