– Давай, – не сразу согласился Ратмир, задумавшись о чем-то, о своём.

– Спрашивай, о чём хотел вчера меня спросить.

– За что ты недолюбливала послушницу Анастасию, дочь келейницы Ефросиньи? – неожиданно спросил Ратмир.

– Это тебе, небось, сама сестра Ефросинья-то и нажаловалась? – полуутвердительно спросила игуменья и добавила: – Шустра слишком была послушница Анастасия. Вечно лезла не в свои дела. Многим это не нравилось. Послушница должна быть послушницей, а не правдоискательницей.

– А она была правдоискательницей? – брови Ратмира удивлённо приподнялись.

В этот момент раздался тихий стук в дверь. Игуменья встала и сама пошла к двери. Открыв её, она забрала у молоденькой послушницы серебряный поднос, заставленный тарелками и чашками, и тихо прошептала ей: – Сгинь отсюда, Марфа, и пришли мне сестру Ефросинью живо.

Та испуганно посмотрела на неё и тут же убежала прочь.

– Так почему ты её назвала правдоискательницей? – Ратмир пристально посмотрел на игуменью.

– Говорю же – лезла везде, где нужно и где не нужно. Многим сёстрам это не нравилось. Есть, конечно, и такие, кто сильно сожалеет сейчас о её погибели, потому как защищать их стало некому.

– А есть от чего защищать? Или от кого?

– Обиженных и недовольных везде хватает, – уклончиво ответила игуменья.

– Послушай меня внимательно сейчас, матушка Евникия, – негромко произнёс Ратмир, глядя на неё. – Это не мне нужно. Это нужно дьяку Лаврентию и тебе самой в первую очередь. Поэтому, если ты будешь чего-то недоговаривать или утаивать, то сыск мой здесь ни к чему не приведёт. Понимаю, что у вас тут свои правила и обычаи. Но если я не буду их знать и понимать, то и сделать ничего толком не смогу. Или мне придётся разговаривать со всеми твоими послушницами и монахинями. И тогда твой монастырь может потерять некоторых из них.

Ратмир пододвинул поближе тарелку с жареной рыбой и отломил солидный кус от ржаного каравая.

– Это ещё почему? – нерешительно спросила игуменья.

– Да потому что уже вчера на службе столько интересных взглядов твоих насельниц я увидел. Говорю же, что природную натуру трудно победить подвигами усмирения плоти и прочими. Особенно, когда ты молод и красив или – молода и красива. Женская натура всегда будет искать мужское внимание. Это же одно целое, и кому как не вам – служителям божьим – этого не знать. Жизнь земная началась с Адама и Евы. Так ведь сказано в священном писании?

– Устала я что-то, Ратмир, – неожиданно произнесла игуменья, побледнев лицом. – Давай перенесём беседу нашу на завтра.

– Как на завтра?! – Ратмир удивлено посмотрел на свою собеседницу. – Я ведь даже толком не успел расспросить тебя.

Игуменья встала со своего места: – Сейчас поешь, сколько хочешь. Ратмир. А увидимся завтра утром. Также приезжай, я буду ждать тебя, – на этих словах она, опустив голову, решительно вышла из светлицы.

Ратмир с досадой пожал плечами и вновь накинулся на еду.

Неожиданно скрипнула входная дверь. Ратмир повернул голову и увидел, как в дверном проёме показалось смущённое лицо молоденькой послушницы Марфы. Она приложила указательный палец к губам и тихо прошептала: – Ты, барин, когда выйдешь из монастыря – доскачи до озерца у большой ивы. Знаешь про то озеро? Я там тебя ждать буду. Скажу кое-что про сестру Настюшу. Только тихо, ладно?

Ратмир кивнул и продолжил неторопливо доедать гречишный блин с малиновым мёдом.

Спустя некоторое время он, уже легко опираясь на посох, спустился по ступенькам терема игуменьи Евникии и увидел стоявшую возле его лошадки келейницу Ефросинью:

– Спаси Бог тебя, Ратмир, – поклонилась она скомороху. – Матушка, говорят, звала меня к себе, да передумала. Не ведаешь ли ты, что она хотела от меня?

– Не знаю, мать Ефросинья, – пожал плечам Ратмир. – И мне показалось странным, что она и со мной прервала разговор. Только я тороплюсь сейчас. Если хочешь спросить о чём-то, то говори быстрее.

– Нет ведь у тебя для меня новостей?

– Пока нет, но чувствую, что скоро могут появиться, – как-то странно усмехнулся Ратмир и, вставив левую ногу в стремя, с усилием сел на лошадь. Приторочив посох к седлу, он попрощался с монахиней и направился к выходным воротам монастыря.

Через некоторое время скоморох на лошади прискакал к озеру. Солнце клонилось к земле, и тени от кустов и небольших деревцев стали длиннее. Безмятежную тишину этого райского местечка нарушали только кряканье болотных уток да кваканье отъевшихся после засушливого лета лягушек.

– Иди сюда, барин, – неожиданно услышал Ратмир девичий голос, доносившийся откуда-то из разросшегося кустарника. Он, морщась, неторопливо спустился с лошади и без посоха, прихрамывая, подошёл к кустарнику.

– Ты, барин, садись там – у кустика и посматривай по сторонам, а то не миновать мне гнева матушки. Я ведь без благословения монастырь-то покинула. Насилу брата уговорила меня сквозь ворота пропустить, – торопливо заговорила послушница Марфа, едва виднеясь в зарослях кустарника.

– А брат у тебя в стражниках монастыря? – негромко спросил Ратмир, присаживаясь под кустом и потирая рукой пораненную ногу.

– Да, братец Петруша. Уже год как монастырь стережёт.

– А ты-то, Марфа, как в монастырь попала?

– Матушка наша с Петрушей недавно в одночасье в поле на сенокосе померла от солнечного удара в жару. Вот батюшка и упросил игуменью поселить меня в монастыре. Почитай второй месяц я уже тут.

– Нравится тебе жить в монастыре?

– Да, здесь хорошо, покойно. Только по матушке своей я сильно скучаю, – неожиданно жалобно произнесла послушница.

«И я очень скучаю», – неожиданно подумал Ратмир и вздохнул: – Что ты хотела рассказать мне, Марфа? Ты ведь подслушала наш разговор с матушкой Евникией… Поэтому тебе и захотелось что-то рассказать мне о подружке своей…

– Это ты, верно, барин, подметил – подслушала, – без тени смущения подтвердила послушница Марфа. – А в нашем деле без этого не обойтись. Очень много бед можно избежать, если вовремя что-то важное подслушать. Про сестру Настюшу хотела тебе сказать… Матушка правильно сказала, что сестра Настюша всегда за обиженных заступалась. Она и две другие сестры наши – убиенные Олимпиада и Полина. У них навроде своего тайного круга что-то было, только они об этом никому не говорили, всё только промеж себя…

– А ты их тоже подслушала, – предположил, чуть усмехнувшись, Ратмир.

– Подслушала, барин, – бесхитростно согласилась послушница Марфа. – А то сейчас с тобой о том и не говорила бы.

– И то правда, – согласно кивнул Ратмир. – И кого же защищали эти насельницы? И, главное, от кого?

– Так все насельницы в монастыре по-разному живут. Кто в светлых теремах, да с прислугой, и кулебяками с красной икрой объедается. А кто: в затхлых кельях краюшку хлеба грызёт. Да к крестьянам за пропитание, да подаяние ходит трудиться…

– Подожди! У вас же царский монастырь, и жалованье вам от Великого государя идёт. И трапезничаете вы вместе, как я слышал. Да и затхлых келий что-то я не заметил, – удивился Ратмир.

– Просто ты до них, барин, не дошёл. Это вот только с приходом матушки Евникии у нас по-божески стало. Меня-то при том ещё здесь не было. А вот старожилы рассказывают, что до её прихода так и жили сёстры – каждая сама по себе. Некоторые так и дальше хотят жить, да сама матушка Евникия против. Говорит, что всё должно быть общее и все должны жить по равному. Только она это проповедует ласково, никого не подталкивая…

– Потому что среди насельниц много именитых и богатых, которым она не решается указывать? – Ратмир прилёг на спину, на траву, подложив под голову правую руку и, сорвав какой-то стебелёк, стал его покусывать.

– Именно так, барин. Вот и живут пока некоторые старые, немощные насельницы, у кого нет уже никакой родни и помощи со стороны, в самых плохих кельях. Да и посылают их на самые трудные послушания. А сестра Настюша с сёстрами Полинушкой и Олимпиадушкой стали защищать этих несчастных. Когда ходили за них на тяжёлые послушания. Когда пытались защитить их от наветов других злых насельниц…

– Скажи мне, сестра Марфа, а могли эти защитницы разозлить ещё кого-нибудь, кроме насельниц? Могли они быть ещё чем-нибудь недовольны? – Ратмир с усилием потёр пальцем переносицу.

– За два дня до кончины сестра Настюша была сама не своя. Глаза испуганные, сама притихшая. Я её спросила – не случилось ли чего. Так она разревелась и убежала. А вечером тихонько пришла ко мне в келью и сказала, что очень страшно ей и что пока ничего мне не может поведать. Обещала, что скажет позже, но, видимо, судьбой ей была уготована такая страшная участь, – донёсся девичий голос из кустов.

– И ты точно ничего об этом не знаешь? – спросил Ратмир.

– Знала бы – рассказала бы обязательно, – торопливо прошептала молоденькая послушница. – Всё, барин, мне уже бежать нужно. А то хватится меня игуменья или старица Агафья и не миновать мне тогда наказания.

– Если что новое узнаешь – расскажи мне, – негромко проговорил Ратмир.

– Обязательно, барин, – донёсся до Ратмира девичий голосок, затем послышалось шуршание и наступила тишина.

Ратмир прикрыл глаза и стал обдумывать услышанное.

От раздумий его отвлёк приближавшийся топот копыт. Он открыл глаза и насторожился. В этот момент из-за пригорка показался всадник на коне, и Ратмир с облегчением узнал в нём Мирославу. Он присел и с улыбкой посмотрел на неё.

– Ох, Ратмирушка, как я соскучилась по тебе! – радостно воскликнула она, торопливо спешиваясь со своей любимой лошадки. – Увидела, что ты свернул к озерцу, и решила сама сюда к тебе прискакать. Всё ли у тебя спокойно, милый? Я смотрю, что приглянулось тебе это озерцо-то.

Мирослава подсела к сидевшему на земле Ратмиру и, нежно обвив его своим руками, прижалась щекой к крепкому плечу.

– Место и впрямь славное, – подтвердил, улыбнувшись Ратмир. – Буду ходить сюда каждое утро для упражнений.