– Так кому же они понадобились бы – бесприданницы? Нашего уровня человек без приданного редко когда берёт девицу замуж. А опускаться ниже – позорно, – растерянно пробормотала женщина.

– Конечно, – саркастически улыбнулся Ратмир. – А молодых, красивых девиц на всю жизнь в монастырь запереть – это не позорно!

– Что ты такое говоришь, Ратмир?! – возмущённо сверкнула глазами монахиня. – Быть Христовой невестой – большая честь для каждой девицы. Да и не запирает их никто на пожизненное пребывание. Коли найдётся какой добрый человек, так девица может замуж идти. Никто ей в этом препятствовать не станет.

– А-а, ну тогда ладно, – протянул Ратмир. – Что сказала схимница Серафима, когда только узнала о случившейся беде?

– С минуту, наверное, молчала, пока не дошло. А потом вся тут же покраснела лицом, затряслась. Послала сразу за боярином Федоскиным – он как раз приезжал её навестить, да какие-то дела обговорить. Вот тут он, Ратмир, про тебя-то ей и рассказал…Может она за ним и посылала, когда уже в беспамятстве бредила после удара… Это ведь у неё после твоего отказа удар-то приключился, – с укоризной посмотрела она на скомороха.

– Сожалею, но вины своей за этим не чувствую, – негромко ответил Ратмир. – А что говорила она в бреду?

– Да повторяла всё «пошлите за ним, да пошлите за ним…». А за кем – всё не говорила… А вот уж перед самым концом она пришла в себя и сказала мне так: мол «Передай ему, Фроська, что ни в чём я не виновна…» и добавила, что глаза у него материны и что она их сразу признала… Что с тобой, Ратмир?

Скоморох сидел за столом, руками подпирая голову и пряча в ладонях лицо. Только кадык его пару раз нервно дёрнулся.

– Ничего, – глухо произнёс он, не отнимая ладоней от лица. – Сейчас пройдёт.

– Так вот я и говорю, что может это всё она боярину Федоскину хотела передать?.. Только глаза-то его здесь причём? – недоумённо развела она руками.

– Может быть, – как-то устало выдохнул Ратмир и, убрав руки от лица, добавил: – Пожалуй, закончим на сегодня, мать Ефросинья, притомился я что-то.

– Как скажешь, батюшка, – засуетилась келейница Ефросинья, поднимаясь со скамьи. – Когда захочешь – тогда и продолжим. Я, почитай, всё время здесь, при монастыре.

Ратмир, молча, кивнул ей. Лицом он, казалось, постарел, а в потухших глазах его читались боль и досада.


Через некоторое время повозка боярыни Мирославы Кольчуговой выехала из массивных ворот Девичьего монастыря. Мирослава было кинулась с улыбкой к Ратмиру, но встретив его безразличный взгляд, как-то съёжилась, замолчала и сжалась в своём углу повозки.

– Случилось чего, Ратмир? – нарушил тишину старик Никифор, недоумённо глядя на своего собеседника.

– Да, ничего, – отмахнулся тот и, взявшись за ручку дверцы повозки, постучал другой рукой по её крыше. – Эй, останови!

Повозка, проехав ещё сколько-то пути, остановилась.

– Вы езжайте, мне нужно побыть одному. Я схожу к тому озеру, затем вернусь, – не глядя ни на кого, отрывисто бросил он, и, морщась от боли, стал выбираться из повозки, опираясь на посох.

Мирослава было кинулась ему на помощь, но, встретив повторно неприязненный взгляд прищуренных глаз, отшатнулась назад и села на своё место.

Ратмир захлопнул за собой дверцу повозки, стукнул по её углу посохом и крикнул, обращаясь к кучеру: – Трогай!

– Н-но, милая! – причмокнул тот, и повозка, медленно набирая скорость, тронулась с места.

– Что это было, Никифор? – спросила Мирослава, глядя на попутчика пронзительно-встревоженным взглядом.

– Даже и не знаю, что тебе ответить, боярыня Мирослава, – хмуро пожал плечами тот. – Вроде уже столько лет я его знаю, ан иногда из него такое незнакомое что-то покажется, что сам диву даюсь. Вот и сейчас даже не берусь судить, что это было. Только одно ясно, что о чём-то таком у него был с кем-то разговор, что его враз перевернуло.

– Я тебя сейчас отвезу до терема, Никифор. А сама вернусь и выясню, с кем и о чём он говорил, – твёрдо заявила Мирослава.

– Выяснить-то, конечно, можно, – нехотя кивнул старик Никифор и вздохнул: – Да только понравится ли ему то, что ты собираешься сделать?

– Я готова сделать всё для дорогого мне человека, – решительно произнесла она, сверкнув глазами.

– Не слишком ли быстро стал он для тебя дорогим? – как-то странно посмотрел на неё старик Никифор.

– Это ты о чём сейчас, Никифор? – удивлённо глянула на него в ответ Мирослава.

– Я хочу сказать, что не стоит он тебя, – неожиданно произнёс старик Никифор, отведя взгляд куда-то в сторону.

– Что-о?! Ты же ему друг! – поразилась его словам попутчица.

– Ещё раз повторяю, боярыня Мирослава, что он тебя не стоит! И готов повторить это ещё много раз, – уже, глядя прямо ей в глаза, убеждённо произнёс старик Никифор. – Я его знаю много лет и сразу хочу предупредить, что у тебя с ним ничего серьёзного не получится. Ты же ему вон чуть ли не в матери годишься по годам-то. Я же вижу! И я вижу, как он к тебе относится.

– И как же?

– У него баб было немеренно. И ещё будет столько же. Таких, как он, может угомонить только гробовая доска. Ты для него – одна из этих баб.

Мирослава что-то хотела возразить, но, поперхнувшись, замолчала. Потом она подняла потемневшие от обиды глаза чайного цвета и, упрямо качнув головой, произнесла: – Я всё понимаю и про себя, и про него. Может быть он – моё последнее бабье счастье. И я буду рядом с ним столько, сколько он позволит. И буду наслаждаться каждым мгновением, что смогу провести рядом с ним. Поэтому я сейчас поеду обратно в монастырь и всё выясню. А тебе, Никифор, после этого разговора, сам понимаешь – лучше не задерживаться в моём доме. Придумай причину и утром уезжай к своим.

– Хорошо, – кивнул старик Никифор, поджав сухие губы. – Тебе же хотел как лучше. Чтобы потом себе локти не кусала.

– Это я без тебя разберусь, Никифор. И хорошо, если Ратмир не будет знать об этом разговоре, – неприязненно глядя на него, произнесла уверенным тоном Мирослава.

– Как знаешь, – опять сухо кивнул старик Никифор и замолчал, глядя в окошечко повозки.


Солнце уже садилось на горизонте, и невысокие заросли кустарников по берегу небольшого чистого озерца бросали на землю длинные тени. Птицы ещё щебетали в предчувствии вечернего сумрака. Лёгкий ветерок заставлял покачиваться и шуршать быстро пожелтевшую от пережитой засухи листву. Подросшие птенцы болотных уток, покрякивая, стремительно рассекали прозрачную водную гладь озера. Бездонное синее небо отражалось в лёгкой ряби создаваемых ими волн. Там же, в вышине проносились ласточки, обещая на следующий день ясную погоду.

И всё бы казалось столь безмятежным и прекрасным, если бы эту идиллию не нарушали чьи-то глухие рыданья и стоны. И невесть откуда взявшаяся серо-рыжая белочка с лесным орехом в лапках, сидя на верхушке невысокого деревца, с удивлением смотрела сверху вниз на распростёртого на земле лицом в желтеющую траву черноволосого мужчину, чьи широкие плечи содрогались в рыданиях, а длинные сильные пальцы бессильно царапали травянистую землю…


Глава 16


– Как же ты напугал меня, Ратмирушка! Я всё боялась, что ты уже не вернешься ко мне, – прошептала Мирослава, нежно обнимая лежавшего на спине молодого мужчину и поглаживая его по мускулистой руке. Её голова лежала у него на груди, и она чутко прислушивалась к тому, как ритмично и гулко бьётся его сердце.

– Прости, милая. Я это не со зла, – тихо произнёс Ратмир, перебирая пальцами густые пряди её волос. – Постараюсь, чтобы такого больше не повторилось.

– Хорошо бы, – так же тихо ответила она и сильнее прижалась к нему: – Как же ты мне дорог, Ратмирушка! Иной раз мне чудится, что нет на свете такого, чего бы я не готова была для тебя сделать! Прямо хочется всю себя отдать тебе…без остатка…

– Ну, уж, – тихо рассмеялся Ратмир. – Нельзя так. Любить – люби, но и себя блюди. Жизнь – она странная штука. Так порой повернет, что всё может полететь вверх тормашками. У каждого из нас одна только возможность побыть на этом свете. Вот и стараться нужно прожить эту возможность без сожалений за прошедшее.

– А я ни о чём сейчас и не сожалею. Разве только о безвременно ушедших близких моих. Но их воротить я не в силах. А вот за встречу с тобой каждую ночь теперь благодарю свою судьбу, – с легким душевным волнением произнесла Мирослава и, поднеся к своему лицу его руку, приникла губами к сильным пальцам скомороха.

– Смешная ты, Мирослава, – усмехнулся Ратмир, осторожно отнимая свою руку. Подложив её себе под голову, добавил: – Добрая и смешная. Вы – бабы, когда влюбляетесь, всегда такими становитесь.

– А разве мужчины в этом отличаются чем-то от нас? – Мирослава нежно провела рукой по его щеке.

Ратмир чуть отодвинул голову в сторону и усмехнулся: – А мы – мужчины – охотники. И чем недоступнее добыча – тем она желаннее.

– Грустно мне такое слышать. Но я нисколько не жалею о том, что в первый же день не устояла перед тобой. Столько сладкого времени могла потерять, – в отсвете лунных лучей улыбнулась женщина. – А теперь мне нужно немного поспать, милый. К литургии пораньше вставать приходится.

– Разбуди меня тоже, – пробормотал, засыпая, Ратмир.

– Куда-то поедешь?

– Нет, с тобой пойду на службу. Хочу посмотреть на всех, кто будет в соборе.

– Хорошо, милый, разбужу.

В светлице наступила тишина. И только маленький сверчок в скрытом от чужих глаз уголке убаюкивающе стрекотал, призывая свою ненаглядную. Мягкий лунный свет проникал через слюдяное окошко и освещал большую кровать, на которой под балдахином безмятежно спали мужчина и женщина.


Ранним утром Ратмир, опираясь на посох, спустился следом за Мирославой по ступенькам к повозке и увидел готового к отъезду старика Никифора.

– Так мы с тобой договорились, Никифор? – обратился он к нему. – Вечером жду тебя.

– Навряд ли я приеду, Ратмир, – вздохнул тот и непроизвольно кинул грустный взгляд в сторону Мирославы. – У меня ведь и своих дел полно. Да и форму нам терять нельзя – будем продолжать упражняться, пока ты тут не закончишь.