– Но ты-то, Агнешка, сразу же всё поняла, – бархатно рассмеялся Антонио.

– Так я по коллегии помню, как вы с крестником Учителя ещё мальчишками всякие шутки вытворяли, что потом всех нас из-за вас заставляли дополнительные уроки делать по живописи и танцам. А вчера, как увидела, что они в танце стали изображать, так едва от смеха удержалась. Думала, лопну от напряжения, – продолжала заливисто смеяться графиня Терницкая.

– Да уж, повеселили вы публику вчера, – добродушно рассмеялся посланник Папы. – Но впредь всё-таки будьте очень аккуратны и берегите друг друга. Нас пока всего чуть более двух тысяч человек, и каждый из вас нам очень дорог. Ваша деятельность в этой стране поможет нашему обществу превратиться в большую и очень важную силу.


Глава 11


Тем временем озабоченный дьяк Лаврентий опять сидел в хоромах Девичьего монастыря и, не скрывая досады, с недовольным лицом выслушивал доклады своих подчинённых. Бесцветные губы его в жиденькой рыжей бородке презрительно кривились, а костяшками пальцев правой кисти он выбивал нетерпеливую дробь по чисто выскобленному деревянному столу:

– Ну, что ты там мямлишь?! Говори скорее – признался этот охранник в совершённом злодеянии? – тонким фальцетом прикрикнул он на стоявшего перед ним дьячка Трифона Разлогова.

– Ох, дьяк Лаврентий! Признаться-то он признался, но только сразу помер после третьей пытки-то, – с досадой почесал тот в затылке.

– Так можно докладывать Великому государю, что злодей пойман и во всём уже повинился или нет? – упёрся в него рассерженным взором дьяк Лаврентий.

– Доложить, конечно, можно. Только ведь, дьяк Лаврентий, ты сам понимаешь, что под такими пытками в чём угодно признаешься, – пожал плечами дьячок Трифон.

– А что, по-бережному нельзя было, что ли, пытать этого стражника?

– Это как? – недоумённо посмотрел на дьяка Лаврентия дьячок Трифон. – Так он тогда и не признался бы.

– Эх, – вздохнул раздосадованный дьяк Лаврентий и, пожевав свои сухие губы, покачал головой: – Уже трое стражников из тех, что стояли на страже в ту ночь, померли после пыток, а толку ни на грош. За что только вам жалованье казна платит?

– Так ты же, дьяк Лаврентий, сам всё видел! В погребе-то этом аж даже стены были кровью залиты. Мои молодцы там всё обыскали да во все места позаглядывали. И девиц мёртвых этих пока с кола снимали, всех пообщупывали. И главное, никто ничего в тот вечер не видел! Как они туда зашли, чего им ночью там понадобилось? Да и посторонних никого не было! Через мост, да ворота кто проходил в тот день – так они все в книге у сторожевых записаны, – развёл руками дьячок Трифон.

– Выходит, что кто-то из своих девиц порешил, – подперев рукой подбородок, задумчиво произнёс дьяк Лаврентий. – И с чего бы это вдруг? Столько лет уже монастырь этот стоит, все друг друга знают. И на тебе… Дай-ка мне, Трифон, имена всех тех людишек, что объявились на проживание при монастыре за последний год.

– Послушниц?

– Всех: и послушниц, и прихожанок, что на послушании здесь по хозяйству трудятся, и певчих… короче, давай имена всех вновь пришедших в этом году независимо от полу и чина, – дьяк Лаврентий гулко хлопнул ладонью по столу и поморщился.

– Пытать их станем? – осторожно спросил у него дьячок Трифон.

– Коли будет нужда, то и станем, – бросил ему дьяк Лаврентий.

– Ну, так я, может, у охранников на воротах записные книги возьму, да принесу их сюда. Они-то как раз всех записывают, кто в монастырь ходит и зачем.

– Про книги это ты вовремя вспомнил, – нехотя согласился дьяк Лаврентий. – А имена вновь объявившихся здесь людишек за год возьми-ка ты у экономки монастыря. Она-то уж точно знает, кто и когда поселился в монастыре. Пошёл вон скорее.

– Бегу-бегу, дьяк Лаврентий, – спохватился тот и, подбирая полы длинного кафтана, ринулся из комнаты прочь.

Дьяк Лаврентий встал и, подойдя к зарешечённому окну, посмотрел на залитый летним солнцем двор. Там продолжалась обычная монастырская жизнь, и тёмная одежда монахинь была разбавлена разноцветьем кафтанов его подчинённых из Разбойного приказа.

«Да, это тебе не фунт изюму», – неожиданно подумал он. – «Если по быстрому найти злодеев не удастся, то придётся всю вину на стражников возложить. Митрополит Филипп это дело без внимания не оставит. Начнёт Великому государю каждый день настроение портить, кляузы строчить да упрекать в бездействии и излишней жестокости. И так Великий государь уже на него волком смотрит, встреч с ним избегает. А мне от обоих сейчас доставаться будет, если я этих нелюдей быстро не отыщу. Только никак не получается даже мне понять, какие такие твари посмели эдакое в царском монастыре учудить! И за что? Вот ведь незадача какая!»

Он опять вернулся к столу, взял стоявший на подносе фарфоровый кувшин и, налив в серебряную чашку тепловатого сбитня, крупным глотками шумно выпил его. Оттерев тыльной стороной ладони мокрые губы, поставил чашку обратно на поднос и вздохнул: «Ну что же, нечего делать – придётся и мне сейчас этого скомороха заставить на себя поработать. Что ни говори, а убийство дочери боярина Скобелева он быстро разведал. Правда, Светозар Алексеевич-то потом признался, что убийца сумел сбежать с его двора, порешив троих ратников. Но это уже он сам виноват, что не доглядел за ним . Вон мои люди до сих пор его сыскать не могут ».

Дьяк Лаврентий вышел из хором и, стоя на высоком, резном крыльце, приказал своему подчинённому привести к нему келейницу Ефросинью.

– Ну, говори живо, где живёт тот скоморох, что был здесь в тот день, – бросил он смиренно вставшей у порога с опущенными глазами келейнице Ефросинье, неприязненно глядя на неё.

– Да там, на постоялом дворе, что на развилке у разъездной дороги, – тихо, не поднимая глаз, произнесла она. На втором этаже у него комната была. Корчмарь знает. А что – скоморох-то этот всё-таки понадобился, дьяк Лаврентий?

– Пошла прочь, дура! – неожиданно фальцетом крикнул он на неё. – И никому ни слова, понятно?!

– Поняла, поняла, батюшка, – попятилась спиной к двери растерявшаяся женщина.

Где-то часа через два шесть всадников в одежде Разбойного приказа стремительно влетели на широкий постоялый двор, где уже стояли чьи-то повозки. В корчме были слышны громкие голоса и музыка. При виде ратников Разбойного приказа музыка смолкла и наступила тишина.

– Что там, Никифор? – насторожился лежавший на лавке Ратмир. В руках у него была книга на латинском языке.

– Сыскные прискакали, Ратмир. Боюсь, что по нашу душу. А вернее – по твою. Сердцем чую, – встревожено негромко произнёс тот, глядя из окошечка во двор.

Ратмир быстро вскочил на ноги и, тихо подойдя к входной двери, приложился к ней ухом и прислушался.

– Сюда идут, – нахмурился он и огляделся по сторонам.

– Давай в окно, – кивнул ему Никифор. – И не показывайся, пока не узнаем, что им нужно. Сам знаешь – всякое может быть.

Ратмир как кошка, молча, проскользнул в узкое окно и затаился за широким ставнем.

В этот момент дверь без стука широко распахнулась, и на её пороге показались хмурые ратники Разбойного приказа. Из-за их широких спин выглядывал растерянный корчмарь. Старший из ратников быстрым взглядом окинул комнату и уставился на старика Никифора:

– Ну и где твой скоморох Ратмир? – скривив губы, с нехорошей усмешкой спросил он.

– А я почём знаю, – пожал плечами старик Никифор. – Может до ветру отошёл. Я за ним следить не подряжался.

– Зато нас подрядили, как следует, – отрезал старший из ратников и, щёлкнув пальцами правой руки, показал указательным на старика Никифора: – Этого и ещё парочку из их шайки-лейки прихватим с собой. А остальные пусть передадут, что пока Ратмир сам в Разбойный приказ не явится, все его дружки будут сидеть у нас в кутузке. Слышь, корчмарь, так и передай ему, как только объявится. У нас приказ самого дьяка Разбойного приказа доставить скомороха Ратмира к нему живым или мёртвым.

Ратмир, услышав такие слова, тут же пригнувшись, мягко прошёл по крыше и незаметно спустился с другой стороны. Обойдя дом, он зашёл в необычайно тихую корчму и направился к лестнице, ведшей на второй этаж.

– Дяденька Ратмир, там пришли какие-то ратники и хотят тебя с собой забрать, – неожиданно схватил его за руку подбежавший Теодорка. Андрейка, бывший тут же, что-то попытался проговорить, возбуждённо сверкая глазами.

– Всё будет хорошо, – успокоил их Ратмир, поднимаясь по ступенькам наверх. Мальчишки, волнуясь, пошли следом за ним.

– А вот он сам! – воскликнул старик Никифор, которого двое ратников уже выводили под руки из комнаты.

– Что случилось? Отпустите его, – изобразил возмущение Ратмир. Ратники охотно отпустили старика Никифора и посмотрели на своего старшего, ожидая от него указаний. Тот смерил оценивающим взглядом Ратмира с головы до ног и одобрительно кивнул ему: – Поедешь с нами. Указание самого дьяка Лаврентия.

– Покажите документ, – Ратмир сделал шаг назад.

– Какой ещё документ? – удивлённо вскинул брови старший из ратников.

– Документ, что дьяк Разбойного приказа велит мне у него быть по какой-то там надобности. В судебнике так описан порядок для вызова в ваш Разбойный приказ, – спокойно и уверенно ответил скоморох.

– Чего-о-о?! – вытаращил глаза старший из ратников и, начиная темнеть лицом, рявкнул: – Да я тебе, скоморох, сейчас не только документ, но и каши берёзовой выпишу! Вот тогда и посмотрим, чего ты там ещё в Судебнике понавычитывал! Ну что – сам пойдёшь или мне сказать своим хлопцам, чтобы руки тебе ломать начали?

Ратмир не шевельнулся с места. Старший из ратников обвёл взглядом высыпавших из комнат скоморохов, кинул взгляд на Ратмира и усмехнулся: – Ладно, рук мы тебе ломать пока не станем. Я вот сейчас отправлю человечка к дьяку Лаврентию и шепну ему пару словечек вдогонку. И вернётся он с документом не только на тебя, скоморох, но и на всех твоих товарищей. И засадим мы всю вашу компанию на месяц-другой в сырой подвал с крысами до выяснения всех ваших личностей. А выяснять мы это дело можем сколько угодно долго. Так что тебе выбирать, скоморох – так поедешь с нами или за документом посылать.