И опять школа. В феврале мне исполнилось восемнадцать. Роберт прислал музыкальную шкатулку. При поднятии крышки играла нежная мелодия, а в центре распускался цветок, раскрывая розовые лепестки, сделанные из ткани, натянутой на каркас из проволоки. И пусть выглядела шкатулка немного коряво и простовато, но я была в восторге: Роберт написал, что сделал ее своими руками. Я целыми днями слушала незатейливую мелодию, пока Лилия не сказала, что если я еще раз открою шкатулку — она ее сломает. После этого наслаждалась своим подарком только в одиночестве. Мама с папой прислали жемчужное ожерелье и поздравительную открытку, в которой сообщали, что представление ко двору состоится сразу после Пасхи в Сент-Джеймсском дворце.

Я всей душой ждала этого знаменательного события. Мы с Лилией уже раз сто, наверное, репетировали ритуал приближения к королеве, глубокий «церемониальный» реверанс, поклоны и отход назад (королевой попеременно были то я, то Лили). Портнихе уже было заказано платье с роскошным шлейфом. Туфельки, перья, украшения — все было готово. После представления мы становились полноправными членами аристократического общества, могли появляться в свете, посещать балы и театры. Мы с Лилией радовались и шутили, что будем самыми красивыми дебютантками на открытии сезона. (Как такие планы соотносились с моими намерениями выйти замуж за Роберта, даже не знаю. Тогда я не задумывалась об этом.)

Ах, молодость, молодость! Я весьма смутно понимала, что такое долг, ответственность, обязанности. Для меня все было просто. Я люблю — значит, выйду замуж за любимого! Я хочу на бал — значит, поеду на бал! Я мечтала увидеть королеву и двор, жаждала надеть платье со шлейфом и торжественно пройти по тронному залу (и чтобы обязательно все мужчины смотрели на меня с восхищением). Хотела покорить Лондон — и в то же время хотела быть с Робертом. Только в восемнадцать лет можно не замечать нестыковок в таких жизненных планах.

Но мы были счастливы, молоды и беспечны. И Лилия так же, как и я, планировала блистать в свете. Только она, в отличие от меня, еще и хотела встретить свою любовь.

Письма приходили по-прежнему. Сердце замирало от восторга, когда я читала написанные рукой Роберта строчки: «Люблю тебя больше жизни. Благодарю Бога, что встретил тебя на своем пути. Ты мое счастье, мое солнце, мое вдохновение. Я повторяю бесконечно — я люблю тебя, милая моя Софи».

И слезы наполняли глаза, когда любимый писал: «Со страниц всех книг на меня смотрит твое лицо. В каждой женщине я вижу тебя, в коридоре университета слышу твои легкие шаги, твой нежный голос звучит в аудиториях. Я чувствую твой чарующий аромат, твое дыхание. Я схожу с ума, Софи. Без тебя я мертвец, беспризорник, нищий душой и телом. Твоя любовь наполняет мои крылья ветром, а душу — светом жизни».

Мы договорились, что после окончания школы и представления ко двору я напишу Роберту. К тому времени он получит диплом. Потом — наша помолвка. Возможно, придется подождать полгода или год (как папа с мамой скажут) и мы поженимся. Этот план я изложила Роберту, и он со всем согласился. Правда, выразил в шутливой форме опасение, что на балу я могу найти себе молодого аристократа и забуду о бедном влюбленном студенте. Я в ответ написала, что пусть недостойные мысли не посещают его — я безумно, бесконечно, страстно люблю именно студента.

* * *

Наш особняк находился в Вест-Энде, как и все приличные дома аристократов, проживающих в Лондоне. В одном квартале к северу от нас жила семья Лили. Граф и графиня Бегшир были хорошими мамиными знакомыми. Мы с Лилией договорились каждый день гулять по утрам в парке.

Сразу по приезде мы с мамой нанесли визит дедушке, который жил в Хэмпстеде, в красивом большом доме с мраморными атлантами, поддерживающими балконы (немного вычурно, на мой взгляд, но дедушка был в восторге от своего дома). Мама была его младшей и самой любимой дочерью. У нее было еще две старшие сестры, которые так же удачно вышли замуж (каждой дедушка дал огромное приданое и выбрал достойного мужа). Одна тетя жила во Франции, ее я никогда не видела. А вторая тетя, баронесса Дюваль, обитала в Лондоне и частенько заезжала к нам на чай и посплетничать с мамой.

Папа грубо отказался от предложения поехать с нами. Сказал, что тесть его не жалует, и ему незачем притворяться, что он любит его. Он почти все время пропадал в клубе со своими давними друзьями, с которыми был знаком еще по Итону, и домой возвращался поздно вечером. На вопросы мамы за завтраком, где он пропадал, папа отвечал, что они в клубе обсуждают реформы.

— Что-то было не похоже, чтобы ты интересовался этим раньше, — бывало, насмешливо произносила мама, — неужели собрался баллотироваться в парламент?

— Не говори ерунды, Амалия! — раздраженно бурчал отец. — Если Гладстон, как и обещал, проведет земельную реформу и заставит распродать крупные владения по мелким участкам, то нам всем придет окончательный крах.

— Какой крах, Роланд? — фыркала мама. — Тебе давно нечего бояться, потому что нечего продавать.

После этого папа резко вставал из-за стола и уходил к себе. Или садился на Ареса (своего вороного) и ехал на прогулку в парк. Обедал он чаще всего в клубе.

За месяц, предшествовавший представлению ко двору, я успела перезнакомиться со всеми мамиными подругами. Я выпила галлоны чая и съела тонну пирожных. Мое лицо болело от улыбок, а ноги подкашивались от реверансов и приседаний. Я выслушала столько сплетен и новостей, что хватило бы на толстый том. Сама я чинно сидела рядом с мамой и только кивала со словами «Да, миледи», «Конечно, миледи», когда ко мне обращались. «Какая воспитанная и милая девочка!» — восклицали все вокруг. А эта девочка вечерами рисовала постороннего мужчину и мечтала о поцелуях.

* * *

Наконец долгожданный день настал. В белоснежном платье со шлейфом я была похожа на сказочную принцессу. Чуточку смущали глубокий вырез и открытые плечи, но таковы были требования этикета. Лента, удерживавшая на голове три традиционных пера, была украшена вышивкой и бриллиантами. Мама волновалась, наверное, еще больше меня.

— Не сутулься, Софи. Спину ровно. Смотри не упади, когда будешь идти назад. Держи шлейф левой рукой…

И прочее, прочее, прочее. От ее указаний голова шла кругом. Но я не ворчала. Этого события каждая девушка ждала чуть ли не с пеленок. И ничто не могло омрачить мое праздничное настроение.

Огромный зал в Сент-Джеймсском дворце был переполнен. Дебютантки со своими поручителями ждали, когда их вызовут к трону. Стайки девушек сгруппировались по социальному статусу. Аристократки (их было немного) стояли отдельно. Дочери промышленников, банкиров (их сразу было видно по обилию драгоценностей и вызывающим нарядам) отдельно. Совсем маленькая группа дебютанток, одетых попроще, (скорее всего, дети военных или священников) жалась возле окна.

В одной из длинных галерей мы встретили леди Бегшир с Лилией. Подружка была похожа на меня как две капли воды: белое платье чуть выше щиколоток, расшитый шлейф, три белоснежных пера. Только волосы были темнее и короче. Узкое треугольное личико дышало азартом и ожиданием чуда.

— И как королева будет нас отличать? — поинтересовалась я, наклонившись к Лилии. — Все дебютантки словно близнецы.

— Не переживай, для этого есть лорд-гофмейстер. Он передаст твою карточку в руки королеве. Правда, вряд ли она тебя запомнит, — хихикнула Лилия, — старушке уже семьдесят.

— Тише вы! — шикнули на нас матери.

И мы принялись ждать.

После того как прозвучало громкое «Леди София Антуанетта Октавия, баронесса Нордвик!», мы вошли в тронный зал. Сердце колотилось как ненормальное, я ничего не запомнила. Я шла к тронному возвышению, где сидела королевская семья, а в голове стучало: «Только бы не упасть, только бы не наступить на платье…».

Поклон, реверанс, цветы. Все. Я медленно пячусь назад, придерживая шлейф. Свершилось! Радость переполняет меня. Впереди — театры, балы, светские развлечения.

— Ты молодец! — поцеловала меня в лоб мама. — Теперь двери Олмака отрыты для тебя. В субботу там состоится бал, у нас уже есть приглашения.

Я захлопала в ладоши. Мой первый бал! Нужно написать Роберту, вот он обрадуется!

* * *

Роберт в последнем письме сообщал, что сдает выпускные экзамены и освободится только через месяц. Мы договорились, что после экзаменов он приедет в Лондон. Я дала адрес нашего особняка на Лонг-Акр-стрит. А сама вливалась в веселую шумную жизнь Лондона. Первый выход в театр. Первый музыкальный вечер у графини Монро. Первая утренняя верховая прогулка Гайд-парке.

Не знаю, откуда взялись деньги на мой сезон. Меня это не интересовало. Великолепные балы в Олмаке, веселые шумные вечеринки у графини Бегшир с картами, танцами, розыгрышами. Мне все ужасно нравилось, особенно после шести лет заключения в школе. Мы с Лилией наслаждались весельем.

Кавалеры, и титулованные, и не очень, уделяли нам пристальное внимание, приглашали на танцы, приносили напитки, приглашали на прогулки в парк. Утром в гостиной собиралась стопочка карточек от ухажеров. Я улыбалась, принимая комплименты, танцевала вальс и кадриль, моя книжечка была расписана на недели вперед. Но сердце ни разу не встрепенулось, когда я встречалась взглядом с молодыми мужчинами. Я была права — Роберт лучше всех! Я не встретила никого обаятельнее и краше.

Мама каждый день интересовалась моими успехами по привлечению женихов. Но я отвечала, что никто не приглянулся. А сама думала: «Скорее бы уже Роберт сдал экзамены и приехал». Балы и танцы вскоре надоели, тоска все сильнее и сильнее сжимала сердце. Тем более что мы договорились не писать пока друг другу. Каждый вечер перед сном я исполняла свой обычный ритуал — ставила тот первый (он оказался самым удачным) портрет на стол, садилась напротив и перечитывала письма. Не все, конечно, их было слишком много. Основная часть покоилась на самом дне сундука, под бельем. Но своих любимчиков я держала на полке, рядом с книгами.