У меня еще немного заплетался язык и путались мысли в голове, но врач сказал, что это побочный эффект после приема лекарств. Внутри все выгорело. События, связанные с Робертом, казались давними, словно происходили не со мной. Словно прошли не недели, а многие годы. Шквал сильнейших эмоций — любовь, ненависть, тоска, боль — отступил, оставив после себя пепелище. Я смотрела в зеркало и видела серьезные взрослые глаза на похудевшем лице.

Понемногу стала выходить в свет. Герцог ухаживал за мной уже официально. Пусть он не танцевал со мной на балах, не подносил напитки и не говорил комплиментов, но всегда находился где-нибудь поблизости. Важный, надутый, неразговорчивый. Да, я вспомнила его. Мы с Лили шушукались за колонной тогда, на балу в Олмаке, а он проходил мимо и остановился, пристально рассматривая нас в лорнет. Наверное, именно тогда он и присматривался к дебютанткам. И выбрал меня. Мелькнула и пропала мысль: «Ну, хоть Лили повезло».

— Ты знаешь, — шептала мне подруга на ухо, — твой герцог был изрядным ловеласом в молодости. Мне мама рассказывала.

Я недоуменно приподняла брови.

— Этот хмурый старик с дряблыми обвисшими щеками и лысиной?

— Да, — таинственным шепотом продолжала Лили, — он был красавчиком. Я слышала, что у него куча любовниц и внебрачных детей.

— Прекрасно, — рассеяно ответила ей. Мне было неинтересно. Сам герцог, его характер, биография, состояние… Я смотрела на жениха отстраненно, как на неизбежное зло. Как, например, на ураган или на землетрясение. Я пыталась принять свою судьбу стоически и вытерпеть то, что изменить не в силах. Что будет дальше, после свадьбы, мне представлялось весьма расплывчато и туманно. И если, как говорит Лилия, у него есть любовницы, мне стоит только порадоваться этому факту.

Мы с Лилией, как две шпионки, наблюдали за внушительной фигурой моего будущего мужа, прохаживающегося по залу. Прятались за колоннами и злословили за его спиной.

У меня было стойкое ощущение, что эта свадьба нужна ему так же, как и мне. Его надменный холодный вид пугал меня, но, слава богу, мы почти никогда не оставались наедине. То мама, то Лилия, то тетушка все время были рядом. Мы вместе посещали театры (у герцога была своя ложа рядом с королевской). Иногда выезжали в ландо на прогулки. За два месяца мы обменялись, кроме приветствий, от силы несколькими словами о погоде.

Балы герцог не любил. И частенько, проводив меня в зал, удалялся в бильярдную, курительную или в кабинет.

Лилия дурачилась, всячески пытаясь меня приободрить. Она даже заметила, что сейчас я выгляжу гораздо красивее, чем прежде, болезнь словно пошла мне на пользу. По ее словам, в моем облике появилась некая таинственность и загадочность. В глазах теперь мерцала бездонная глубина и недетская взрослость. А худоба делала меня похожей на фею, только без крылышек.

— Не стой на сквозняке, — отодвинула меня от окна подружка, — ветер подхватит и улетишь отсюда. Лови потом…

Я кривовато усмехнулась.

— Лили, не нужно меня опекать, я в порядке, — попыталась отмахнуться от ее заботы. — Кстати, как твой Бертон?

Я перевела разговор в другое русло.

— Ах, он прелесть! — воскликнула Лилия. Я залюбовалась ее оживленным личиком. Стоило только произнести имя ее жениха, как подружка преображалась. Неужели и я была такая? Сердце кольнула мимолетная боль.

— Представляешь, он подарил мне собаку, — заулыбалась она, — сказал, что она будет охранять меня тогда, когда он сам не сможет.

— Интересно, от кого бы это? — пробормотала я. Лилия не обратила внимания на мои слова. — А порода?

— Кавалер-кинг-чарльз-спаниель. Такой милашка!

— Ну, этот наохраняет! — рассмеялась я. — Скорее, это тебе придется его охранять — от кошек.

— Ну тебя! — надула губы подруга.

* * *

Однажды, спустя несколько недель после болезни, я спросила у мамы, что случилось с Робертом.

— Надеюсь, его отпустили? — деланно равнодушным тоном поинтересовалась у нее. — Не хотелось бы, чтобы Роберта посадили в тюрьму из-за того, что он влюбился в неподходящую девушку.

— Да, его отпустили в тот же вечер, — ответила мама. — Он уехал, Софи. Далеко. Тебе нужно его забыть.

— Я забуду, — согласилась я просто, — почти забыла.

В моей комнате не осталось ни одного изображения Роберта. Не то чтобы я искала… Но раньше его лицо смотрело на меня отовсюду. Портреты в альбомах, зарисовки на полях в тетрадках, даже в книгах и журналах я умудрялась черкать на свободных листах. Подозрения подтвердились, когда я не нашла в сундуке писем. Мама спрятала или уничтожила все, что могло меня расстроить? «Это к лучшему», — решила я и стала жить дальше.

Месяцы помолвки пролетели быстро. Ежедневная рутина — умыться, одеться, причёска, прогулка, ответные визиты, чаепития, сплетни, обед, бридж, театр — спасала не только от мыслей, но и от свободного времени. Как хорошо, что кто-то умный и дальновидный придумал этикет, манеры, условности, протоколы и церемонии.

Обида на родителей засела в сердце острой иглой. И где-то глубоко-глубоко внутри я до последнего надеялась, что Роберт приедет и спасет меня, прямо из-под венца. Прискачет, как рыцарь на белом коне, решительно скажет «Я против этого брака!», и все сразу станет хорошо. Мечты… Мечты… Они были совершенно сказочными и неправдоподобными. Ведь папа уже занимал деньги у кредиторов под обещание породниться с герцогом. И его банкиры ждали свадьбы даже больше, чем он сам.

* * *

Наконец настал день свадьбы. Я вся издергалась и просто хотела, чтобы это испытание поскорее закончилось. Мне сшили прелестное белоснежное платье с узким лифом, объемной юбкой на кринолине и длинным шлейфом. От герцога доставили шкатулку с драгоценностями. В ней обнаружилась великолепная сапфировая брошь с бриллиантами, длинные серьги и диадема. Наверное, я выглядела прелестно, но сама даже ни разу не глянула в зеркало.

Свадьба. В розовых девичьих мечтах этот день представляется самым счастливым из всех. Таинство, ожившая сказка, ожидание чуда… Соединение перед Богом и людьми двух любящих сердец. Что может быть прекраснее?

Для меня день свадьбы стал кошмаром наяву.

Собор Святого Павла в Лондоне собрал в тот день сотни гостей. Десятки украшенных карет заполнили площадь перед собором. Розовые лепестки под ногами, старый неприятный мужчина рядом возле алтаря. Надменное холодное лицо, поджатые тонкие губы, крючковатый нос. Станет ли он мне близким, родным? Хотя бы другом? Приятелем? Или так и останется незнакомцем?

Архиепископ что-то говорил — я не вникала в его слова. В голове звенела пустота, и только одна мысль билась в этой пустоте: «Я переживу этот день. И следующий день. И еще один…». Краешком царапнуло воспоминание о счастье и радости, словно пахнуло свежим летним ветерком… Нет! Не думать! Я так сильно сжала зубы, что они заскрипели.

«Я смогу. Я переживу этот день. Дальше будет легче», — мысленно повторяла словно молитву.

— Что? — очнулась я от ощущения звенящей тишины вокруг и, осмотревшись, заметила удивленные лица гостей, напряженное — папы и скривившееся — герцога.

— Ах, да! — кивнула и добавила спокойным и ровным голосом: — Я согласна.

«Я переживу этот день…».

К ночи я уже совершенно отупела и ничего не чувствовала, самой себе напоминая деревянную бездушную куклу на ниточках, за которые дергали все кому не лень. «Повернитесь, леди. Вот так», — вспышка фотоаппарата. «Софи, улыбайся, на нас смотрят», — мама. «Пройдите сюда, расправьте шлейф, у вас растрепалась прическа», — тетушка. «Вы слишком много улыбаетесь, ваша светлость, это неприлично», — мерзкий дребезжащий голос мужа. И так целый день. И когда вечер традиционно завершился брачной ночью, я с радостью поприветствовала резкую режущую боль внизу живота, она стала логичным завершением этого ужасного дня. Я даже обрадовалась ей, потому что эта боль дала мне понять, что я еще могу что-то чувствовать.

* * *

Наверное, первая любовь всегда остается несбыточной мечтой. Она априори не может быть счастливой. Теперь я это понимаю. Достигнув определенного возраста и определенной степени цинизма, я твердо знаю, что сказки в принципе не имеют привычки сбываться. Это противоестественно. Не может бедная замухрышка Золушка выйти замуж за принца. Не может Красавица полюбить Чудовище. Не может простой сын священника жениться на баронессе. И глупые детские мечты для того и существуют, чтобы оставаться мечтами.

После свадьбы я переехала жить в лондонскую резиденцию герцогов Мелвилль, гигантское претенциозное здание на Пикадилли. Дом был огромным и страшным, как древнее доисторическое чудище. Он угнетал, высасывал из тела тепло и жизненные соки. Пугали бесконечные лабиринты коридоров, где так легко было потеряться маленькой испуганной герцогине. Но меня всегда находили. То дворецкий, то горничная, то экономка. То сам герцог. Спустя некоторое время я поняла, что прятаться и скрываться в дальних комнатах не выход из положения, и начала учиться выживать в этом склепе.

Покои герцогини состояли из нескольких больших комнат — личной гостиной, кабинета, будуара и спальни с примыкающими к ней гардеробной и ванной. Хорошо, что мама отдала мне Мэри в личные горничные, иначе я бы сошла с ума от тоски и одиночества в первое время. Чужой дом, чужие люди, чужая постель. Чужой неприятный человек рядом. Все в этом доме было старым. Нет, не в смысле мебели или обстановки, она была выше всяких похвал. Сам дом был холодным и равнодушным, впрочем, как и его хозяин. Меня окружали пожилые люди с малоподвижными бесстрастными физиономиями. Слуги все до единого были в возрасте. Ни одного молодого лица, ни смеха, ни веселья, ни радости в доме. Скорее всего, всю прислугу набирали еще при прежней герцогине, и за двадцать лет ничего не изменилось.