Не могла не подняться я и на наш любимый утес Дэд Монз Лип. Сидя на старой деревянной скамье, бесконечно вспоминала я, как мы с Филиппом играли здесь, как забирались на самую кромку обрыва, заставляя осторожную Эсмеральду быть свидетельницей нашей отваги.

Дэд Мэнз Лип! «Прыжок мертвеца». Я думала о многих тех, чья жизнь оказывалась настолько невыносимой, что они решались уйти из нее. Какие страдания, какие несчастья заставляли идти на это? Одно я знала твердо: Филипп никогда не бывал в таком состоянии. Он не мог пойти на самоубийство. Однако именно такой вердикт вынесло следствие. Почему? И знала ли я действительно этого юношу, с которым провела детство, отрочество? Вообще, возможно ли знать до конца другого человека? Всегда я считала, как Филипп понятен, как искренен. Он говорил, что думал, его редко волновало, к чему могут привести собеседника его слова. Он был беспечен, добродушен, немного ленив, обожал все красивое в жизни, и доставалось ему это легко, без усилий, что естественно для сына богатых родителей, у которого не было никогда ни в чем недостатка. Все это я давно знала о Филиппе. Но думала ли я о том, что таится в сокровенных уголках его души?

Глубокая печаль одолевала меня после таких прогулок. Эсмеральда как-то спросила меня, где же я бываю, и, услышав ответ, пришла в ужас.

— Не надо туда ходить, — сказала она, — это нехорошее место.

— Как раз для меня, — возразила я, — там я думаю о Филиппе, и, как ни странно, это утешает меня.

— Я поеду с тобой, — решила тогда Эсмеральда, от чего я всегда отказывалась.

— Нет-нет. Я хочу побыть одна.

Эсмеральда очень переживала за меня.

Однажды утром, бродя по лесу, я вдруг почувствовала, что я не одна. Что именно вызвало это ощущение, сказать я не могла. Возможно, какой-то звук — сухой стук скользнувшего камня, шуршание листвы, треск сучьев от встрепенувшегося животного… Но чье-то незримое присутствие я ощущала явственно. Неужели правда, думала я, что души несчастных самоубийц бродят неприкаянно, все стремясь прийти в то место, которое стало последним прибежищем в их жизни. Именно это, по всем поверьям, и придавало дурную славу «нечистого места» утесу Дэд Мэнз Лип — «Прыжок мертвеца».

И вот, как ни странно, меня это ощущение только привлекло, а не отпугнуло. Мне показалось, что вдруг удастся каким-нибудь неведомым способом встретить Филиппа, вдруг он придет сюда и скажет, что же привело его к смерти.

Теперь ноги сами несли меня на утес, каждый день я поднималась туда и часто, очень часто чувствовала, будто кто-то наблюдает за мной.

В один знойный, жаркий полдень я нашла отдохновение под сенью деревьев, которыми зарос утес. Воздух был густым и неподвижным, чувствовалось приближение грозы. Ощущение, что на меня пристально смотрят, было сильным, как никогда. Я вновь и вновь думала о Филиппе, отчаянно надеясь, что услышу в этой тишине его шепот «Эллен». Мне до боли захотелось снова стать маленькой и беззаботной, снова вернуться в детство, когда главной моей целью было обставить Филиппа в очередном споре и доказать, что девочки ничем не хуже мальчишек. Мне мучительно захотелось вернуться в день нашей помолвки, научиться быть не такой легковерной и легковесной, попробовать разобраться в человеке, женой которого я должна была стать. Никакие доказательства, неопровержимые факты не заставят меня согласиться с мыслью, что Филипп — самоубийца. Должно быть другое объяснение.

Никогда я не уходила с утеса, не постояв на краю пропасти. Подошла к обрыву и сейчас. Далеко внизу кудрявились зеленью кусты, и от этой картины дух захватило как в детстве.

Взявшись за парапет, я наклонилась, чтобы глянуть вниз, и в этот момент ограда резко накренилась вперед, потянув меня за собой, так как я крепко держалась за нее. В следующее мгновение руки мои ощутили пустоту, испуганная птица коснулась крыльями моего лица, и я еще успела подумать: «Это конец, все!»

…Я открыла глаза. Дыхание перехватило от бешено колотящегося сердца. Осторожно взглянула вниз — где-то там далеко внизу виднеются верхушки деревьев. Ноги мои не находили прочной опоры, руками я вцепилась в ветки кустов, в чьи заросли я упала.

Тогда я поняла, что произошло. Редкое, невероятное везение, но, пролетев с обрыва всего несколько футов, каким-то чудом я зацепилась юбками за колючий кустарник, которым зарос каменистый склон утеса.

Первые мгновения я ничего не способна была делать, кроме как висеть, судорожно вцепившись в ветки. Потом сердцебиение начало успокаиваться, и я сумела поразмыслить над ситуацией. Парапет, который теперь был выше меня, с одной стороны болтался буквально на ниточках; значит, смерти я избежала едва-едва.

Так что же делать теперь? Одно неточное движение, и я покачусь кубарем в пропасть. Надо оставаться в этом положении в надежде, что привлеку чье-нибудь внимание. На страшный утес самоубийц поднимаются иногда и обычные люди. Правда, не подойдя к самой кромке, заметить меня было, наверное, невозможно.

Я закричала, но крик мой эхом вернулся обратно. Я начала ощущать боль в руках и ногах. Кожа рук была жестоко расцарапана, а все тело, скорее всего, посинело от ушибов. Подкатывала дурнота… Надо сосредоточиться и крепко держаться за густые ветки!

Я никогда не забуду этого страшного испытания, посланного мне судьбой. Избавительницей моей стала Эсмеральда. Через несколько часов она заметила мое необычно долгое отсутствие и тут же подумала о смертельно опасном утесе. Я прекрасно понимала, какой была ее первая мысль, хоть она никогда не упоминала об этом. Эсмеральда отправила двух грумов на поиски; на скале они меня не нашли, но заметили сломанный парапет, заглянули вниз. Вот таким образом и обнаружили меня, мертвой хваткой вцепившуюся в кусты.

Извлечь меня из этих зарослей оказалось очень непростым делом. Два опытных скалолаза из ближайшего городка приехали со специальным снаряжением; собралась целая толпа зевак, история моего спасения попала в газеты. Появилась статья об опасностях утеса «Дэд Мэнз Лип». Автор размышлял, отчего совсем недавно установленная ограда сломалась, и делал вывод, что в таких местах меры безопасности должны соблюдаться неукоснительно.

Три дня Эсмеральда ухаживала за мной, как за малым ребенком. Этого было достаточно, чтобы я оправилась от шока, чтобы зажили синяки и царапины. Это происшествие со мной только подтвердило всеобщую уверенность в том, что Филипп покончил жизнь самоубийством. Вслух никто не говорил об этом, просто сама атмосфера была такой. Вечно оставаться в Сассексе было нельзя, и кузина Агата вызвала нас в город.

Я ощущала легкую дрожь в коленках, когда переступила порог дома, за которым меня ждала кузина Лоринг. Лицо ее выражало одновременно и раздражение, и плохо скрываемое торжество: раздражение потому что я, попав в опасность на утесе, вновь заставила всех говорить о себе, а скрытое торжество потому, что хоть и по-прежнему тешил кузину факт, что член их семьи был удостоен внимания могущественного клана Каррингтонов да еще собирался породниться с ними, она была удовлетворена, что я в конце концов потерпела поражение и вернулась на прежнее свое место бедной родственницы в дом, предоставив ей возможность снова мучить и унижать меня.

Оказавшись в городе, я отправилась на площадь Финлей, чтобы взглянуть на тот дом. Он по-прежнему был выставлен на продажу, но ничто теперь не заставило бы меня зайти туда. Я подумала, не померк ли интерес покупателей к этому особняку после всего, что произошло. Ведь даже дом этот, наше будущее жилье, упоминался в связи с трагической смертью Филиппа. Люди могут счесть его зловещим; вот, пожалуй, так и обретают места дурную славу.

Когда я стояла посреди площади и всматривалась в фасад дома, мне почудилось, будто усмехается этот особняк. Никогда он не принимал меня, предупреждал: «Держись подальше», а я осмелилась пренебречь его предупреждениями, не обращала внимания на его неприязнь ко мне, пока не получила страшных доказательств.

В обществе я теперь почти не показывалась. Каррингтоны, похоже, избегали меня. Наверное, один мой вид вызывал у них душевную боль, больше того, они все еще официально были в трауре, в светской жизни не участвовали. Когда в нашем доме появлялись гости, кузина Агата, которая совершенно равнодушна была к моим переживаниям, впрочем, как и всегда, предпочитала, чтобы я не показывалась.

— Мы не хотим, чтобы вновь оживали все эти толки и слухи, — с неприятным смехом говорила она, — они крайне осложняют нам жизнь.

Разбитая, уничтоженная страданиями, я механически проживала дни за днями, твердо зная при этом, что долго такое неопределенное положение не продлится.

Я была права. Однажды кузина Агата вызвала меня в свою малую гостиную. Я стояла перед ней, а она смотрела на меня с явным неудовлетворением. Дни моего короткого триумфа позади, теперь она вновь может распоряжаться судьбой бедной родственницы.

— Полагаю, — начала она, — всем нам еще понадобится немало времени, чтобы пережить все эти крайне неприятные события. Разумеется, я никогда полностью не верила, что эта свадьба состоится. Всегда я думала, что что-нибудь да помешает ей. Если бы у меня была возможность… — Тут она затрясла головой, подразумевая под этим, что она сама никогда бы не дала согласия на этот брак, что она бы заставила Филиппа взять в жены Эсмеральду.

Кузина тяжело вздохнула. Я совсем сникла, была не в состоянии возражать, исчезло вечное стремление противиться ей.

— Ну, как говорится, нет худа без добра, и мне кажется, это именно твой случай.

С удивлением теперь смотрела я на нее, а она наградила меня ледяной улыбкой. Следовало догадаться, что ее радость обернется моими страданиями.

— Миссис Оман Лемминг собирается, расставшись с прежней гувернанткой, нанять себе нового человека, правда, подходящей кандидатуры у нее еще нет. Но теперь, зная, что ты ищешь место работы, она великодушно решила закрыть глаза на условности и дать тебе шанс.