– Мама берет меня с собой к Нельсонам, чтобы купить мне новое платье и туфли, – говорила я, кувыркаясь через толстые, мягкие подушки, чтобы сесть рядом с ней. – Знаешь, что я сделаю? Я принесу все учебники домой и каждый день буду делать домашнее задание здесь, в твоей комнате. Я буду учить тебя всему, чему сама научусь в школе, – пообещала я. – Тогда ты опередишь всех детей, с которыми потом будешь учиться.

– Но Эмили мне сказала, что я никогда не пойду в школу, – ответила Евгения.

– Да Эмили ничего не знает. Она сказала маме, что я не смогу ходить в школу пешком, а я назло ей буду приходить туда раньше, чем она, – пообещала я.

Евгения улыбнулась. Я крепко, но вместе с тем осторожно обняла свою маленькую сестренку. Она всегда казалась мне такой худенькой и хрупкой. Затем я побежала готовиться к поездке с мамой на станцию, чтобы купить мое первое школьное платье.

Мама предложила Эмили поехать с нами, но та отказалась. А я была слишком взволнована, чтобы придать этому значение.

Маму немного расстраивало то, что Эмили не проявляет должного интереса к тому, что мама называла «женские занятия», и заметила по этому поводу:

– Вряд ли она будет похожа на меня, когда вырастет.

Ну, а я-то уж точно, буду. Я обожала приходить в спальню родителей, когда мама была там одна. Я устраивалась рядом с ней возле туалетного столика, когда она причесывалась и делала макияж. Глядя в овальное зеркало в мраморной оправе, мама любила поболтать. Казалось, что нас четверо: мама, я и наши двойники, которые отражали наше настроение и реагировали так, как это делают близнецы.

Давно, когда мама была совсем юной, родители представили ее высшему свету Юга на обычном балу. В то время мама только заканчивала школу, а ее имя уже было известно в высших кругах. Она уже знала все о том, как молодые девушки должны одеваться и как вести себя в свете, а теперь ей очень хотелось научить меня этим правилам. Я любила сидеть рядом с мамой, когда она перед зеркалом расчесывала свои золотые чудесные волосы, слушать рассказы о веселых вечеринках, о ее нарядах с описанием мельчайших подробностей от туфель до алмазной диадемы.

– Женщины испытывают особое чувство ответственности перед каждым появлением в обществе, – говорила мне мама. – В отличие от мужчин, мы всегда на виду, как на сцене. Мужчины могут каждый раз одинаково причесываться, годами носить обувь и одежду одного стиля. Они не пользуются косметикой, и им не приходится заботиться о состоянии своей кожи. Но женщина, – в этот момент она прерывала рассказ, устремляя мягкий взгляд своих карих глаз на меня, – для женщины каждый выход в свет особенно значим, со дня, когда она впервые переступает порог школы до дня, когда она переступит порог церкви в день своего венчания. Каждый раз, когда женщина входит в комнату, все глаза устремляются на нее, и в это мгновение мнение о ней уже составлено. Лилиан, дорогая, не забывай о значении первого впечатления.

Она засмеялась и, повернувшись к зеркалу, продолжала:

– Когда-то говорила мама моя, что впечатление, которое ты произведешь своим первым появлением в обществе, будет самым сильным и запомнится надолго.

И я уже была вся в мечтах о своем первом выходе в общество и о том, какое впечатление произведу в школе, впервые переступив ее порог.

Мама и я поспешили к экипажу. Генри помог нам сесть, и мама открыла зонтик, чтобы уберечь лицо от солнечных лучей, так как в то время загар был «привилегией» слуг.

Генри вскочил на место кучера, тронул поводья, и лошади Белл и Бейб тронулись с места, унося нас от дома.

– Капитан еще не успел распорядиться засыпать выбоины на дороге, образовавшиеся из-за недавнего ливня, миссис Буф, так что держитесь там покрепче, будет немного трясти, – предупредил нас Генри.

– Пожалуйста, не беспокойся о нас, Генри, – ответила мама.

– Да уж побеспокоюсь, – ответил Генри, подмигивая мне. – Сегодня у меня в экипаже две взрослые женщины.

Мама засмеялась. Я едва сдерживала волнение от мысли о моем первом платье, которое будет куплено в магазине.

На дороге, покрытой гравием, появилось множество выбоин и ухабов из-за обильных дождей, прошедших в конце лета, но я почти не устала в пути, который мы проделали, подскакивая на ухабах, пока не добрались до станции Апленд. Растительность вдоль дороги была удивительно густая. Воздух, как никогда, был насыщен терпкими ароматами роз Чероки и диких фиалок. Эти запахи были так же хороши, как легкий аромат лимонной вербены, который источало шелковое платье мамы. Ночи были еще не такие холодные, и зеленый цвет листвы еще не изменился. Птицы-пересмешники и сойки, казалось, старались опередить друг друга, чтобы занять самые удобные ветки магнолий. Это было в самом деле славное утро.

Мама тоже это чувствовала. Она была взволнована не меньше, чем я, и рассказывала мне историю за историей о своих первых днях в школе.

В отличие от меня у мамы не было старшего брата или сестры, чтобы водить ее в школу. Но она не была единственным ребенком в семье. У мамы была младшая сестра, которая умерла от какой-то таинственной болезни. Ни мама, ни папа не любили говорить о ней, а маме вообще очень не нравилось, если в разговоре затрагивались неприятные или печальные темы. И за подобные штучки Эмили всегда попадало от мамы, хотя наказание сводилось к тому, что мама просто умоляла ее остановиться.

– Ну разве это так необходимо рассказывать неприятные, ужасные вещи, Эмили, – сокрушалась мама. При этих словах Эмили замолкала.

Главный магазин Нельсонов был тем, чем собственно и должен быть: там продавалось все – от микстуры для больных ревматизмом до мужских брюк, полученных с фабрик северных штатов. Это был длинный, довольно мрачноватый магазин, в самой глубине которого находился отдел одежды. Миссис Нельсон, невысокого роста женщина, с седыми вьющимися волосами и милым дружелюбным лицом, была заведующей этого отдела. Платье для девочек и женщин висели слева на длинной вешалке. Мама объяснила хозяйке, что нам нужно, и миссис Нельсон измерила мой размер. Затем подошла к вешалке и достала все, что, по ее мнению, было бы мне в пору. Мама остановила свой выбор на розовом платье из хлопка с кружевным воротником, кокеткой и с кружевными оборками на рукавах. Она решила, что оно самое прелестное из всех. И хотя платье было мне велико на размер, а то больше, мама и миссис Нельсон решили, что если ушить его в талии и сделать короче, оно вполне мне подойдет. Затем мы сели, и миссис Нельсон вынесла две пары туфель, которые могли бы мне подойти: одни были из лакированной черной кожи с ремешками, а другие – на пуговицах. Маме понравилась первая пара, с ремешками. Еще мы купили несколько карандашей и блокнот, и вот я была экипирована для моего первого школьного дня.

В тот же вечер Лоуэла ушила мое новое платье. Все это происходило в комнате Евгении, поэтому она все могла видеть. Эмили прохаживалась вокруг и разглядывала платье с отвращением, покачивая головой.

– Никто в школе не носит таких невообразимых платьев, – заявила она маме.

– Да нет, носят, Эмили, дорогая, особенно, в первый день.

– Но я-то ношу то, что на мне сейчас, – резко ответила Эмили.

– Мне жаль, Эмили, но если бы ты захотела…

– Мисс Уолкер не любит избалованных детей, – заявила Эмили. Это ее последнее замечание затронуло даже папу. Он остановился около нас, чтобы высказать свое мнение.

– Джед, пожалуйста, подожди, пока не увидишь Лилиан в новом платье, – сказала мама.

Этой ночью мне едва удалось заснуть – так я была взволнована. Моя голова была полна мыслей о том, чему я научусь в школе и с какими детьми я там познакомлюсь. Некоторых из них я уже встречала на наших изысканных пикниках или, когда нашу семью приглашали в гости. У близнецов Томпсонов был младший брат, мой ровесник, его звали Нильс. Помню, что у него были такие темные глаза и такое серьезное и задумчивое лицо, какого я никогда не видела у других мальчиков. Там была еще Лайла Кэлверт, которая пошла в школу в прошлом году, и Кэролин О'Хара, которая пойдет в школу в этом году как и я. Я решила для себя, что любое трудное домашнее задание я буду выполнять как можно лучше. Я постараюсь никогда не иметь неприятностей в школе или, если это случится, то не буду обращать внимание на мисс Уолкер, и, если она потребует, я буду прилежно мыть классную доску или выполнять любую другую работу как Эмили, которая любила угождать учительнице. В тот же вечер, когда мама зашла ко мне пожелать спокойной ночи, я спросила ее, нужно ли мне до завтра окончательно решить, кем я буду.

– Что ты имеешь в виду, Лилиан? – спросила она, улыбаясь.

– Ну, нужно ли решить мне, буду ли я учительницей или доктором, или адвокатом?

– Конечно нет. У тебя еще впереди годы, чтобы решить, но мне кажется, что ты скорее станешь прекрасной женой для какого-нибудь преуспевающего молодого человека. Ты будешь жить в доме, таком же большом, как Мидоуз, и у тебя будет целая армия слуг, – объявила она, как будто была Библейским пророком.

В воображении мамы я должна была с отличием закончить школу, так же как и она, а затем я буду представлена высшему свету, и какой-нибудь красивый, хорошо сложенный молодой аристократ-южанин начнет ухаживать за мной и, возможно, придет к папе, чтобы просить моей руки. У нас будет изысканная свадьба в Мидоуз, а затем я покину наш дом, помахав на прощанье из экипажа, и буду очень счастлива.

Но я не могла не желать для себя чего-то большего. Это останется моим секретом, который будет храниться глубоко в сердце, и который я открою только Евгении.

На другое утро мама пораньше разбудила меня. Она хотела, чтобы я была полностью одета и готова до завтрака. Я одела свое новое платье и туфли. Мама причесала меня и вплела в волосы розовую ленту. Она стояла напротив меня так, что мы могли обе видеть свои отражения в большом зеркале. Из Библии, которую неоднократно вслух читал мне папа, я знала, что влюбиться в самого себя было одним из самых тяжких грешных деяний, но в тот день я не могла удержаться от этого. Я, затаив дыхание, во все глаза смотрела на маленькую девочку в зеркале. Мне показалось, что я повзрослела за одну ночь. Никогда раньше мои волосы не были такими мягкими и блестящими, а мои серо-голубые глаза – такими сияющими.