Он помолчал и, положив листовку на место, сказал устало:

— Этот парень, Имант Брасла, безусловно, достоин смерти. Но, учитывая молодость подсудимого, я бы просил суд сохранить ему жизнь. Пусть запомнит, как говорится, урок и кровью смоет позор.

Его последние слова явно не понравились слушателям — раздались недовольные голоса:

— Что за поблажки?

— Иохансона за те же подвиги шлепнули, а этому — что?

— Видали, молодой, сосунок грудной… Там бы, гляди, всех заложил, поименно.

— Тихо! — одернул «братьев» Аболтиньш. — Я же не предлагаю простить, а только облегчить наказание: пусть искупит вину кровью. При условии полного и чистосердечного раскаяния. — И, подойдя к подсудимому, негромко сказал: — Что стоишь, как дурак? Проси братьев о снисхождении.

Парень шагнул вперед, прижал руки к груди. Потом, как бы раздумав, вдруг развернулся к трактирщику, рухнул перед ним на колени:

— Господин Аболтиньш, умоляю! — безумно глядя перед собой, забормотал он, — Отпустите, не могу я здесь. Мать у меня, понимаете? Один я у нее, больше никого. Отпустите, господом молю!

Злоба судорогой перекосила лицо вожака, он махнул конвойным. Вскоре за лагерем над оврагом прогремели две короткие очереди.


Калниньш сидел за столом в доме Бируты — точно так, как сидел здесь ее отец перед расстрелом. Та же миска с рыбой стояла перед ним. Но Андрис ни к чему не прикасался. Невероятно страшным был рассказ девушки — кусок не лез в горло. Долго молчали, наконец, Калниньш, пересилив себя, хрипло спросил:

— Значит, говоришь, у Артура на руках?

— Да. — Она посмотрела на него большими испуганными глазами. Хотелось плакать, но слез не было. Хотелось подойти, утешить этого седого, сломленного горем человека, но слов утешения не находилось.

Андрис отвернулся, достал дрожащими пальцами папиросу, но так и не смог закурить — сидел, наклонив голову, уставившись в одну точку. Какой бы огромной ни была общая беда, она становится во сто крат больше, когда касается тебя лично.

— Марту видела? — спросил он.

— Да.

— Как она?

Бирута не ответила. А Калниньш вдруг ожесточился:

— Что-то слишком красиво получается, чтобы быть правдой. Спрятать раненого офицера… И где — в доме Озолса! Убей — не могу поверить.

— Может, вам самому с ней поговорить?

— Конечно, поговорю. И по служебному долгу, и по старой памяти. Если ей верить, то…

— Сыном клялась, — тихо сказала Бирута.

Калниньш с силой тряхнул головой, посмотрел на нее воспаленными глазами. Бирута испугалась — ей показалось, что он сейчас заплачет. Но Калниньш пересилил себя.

— Знаешь, для чего я сюда приехал? — спросил он. Чтобы выяснить, кто есть кто.

— Как это? — не поняла Бирута.

— А так. По порядку. Скажи-ка, кто конкретно принимал участие в расстреле твоего отца?

— За ним пришли Аболтиньш с Зигисом. На улице еще двое стояли — не узнала я их.

— Так. И куда повели?

— К Озолсу.

— Лосберг там был?

— Нет. Он приезжал редко. Они уже порознь жили.

— А Марта была?

— Да.

— Она тебе рассказывала, что там произошло?

— Нет, у меня не было сил спросить.

— Да-а, — протянул Калниньш. — Такая штука жизнь, дочка. — Налил в стакан водки, поднялся. — За твоего отца… и за моего сына.

Выпил залпом и, подавляя волнение, стремительно вышел из комнаты.


Во дворе Озолса возле небольшой пристройки Петерис колол дрова. Неподалеку уже были сложены круглые, как башенки, поленницы.

— Бог в помощь, — подошел Калниньш.

— Тряхнула тебя война, — отложив топор, прищурился Петерис. — И бога, смотри-ка, припомнил.

— А тебя, видать, стороной обошла.

— Я человек маленький, ни с кем не воюю. — Петерис демонстративно высморкался в два пальца и сел на полено. — Чего хочешь?

— Узнать хочу… Хозяин твой где?

— А это ты у бога спрашивай.

— Слушай, Петерис, неужели тебе все равно, что вокруг творится? — разгорячился Калниньш. — Людей убивают, грабят, по дорогам, не проехать. Ты же понимаешь, сколько сволочей по лесам болтается.

— Вот теперь я понимаю, что тебе нужно, — ехидно ответил Петерис. — Агитировать пришел? Так не надрывайся зря — все равно в помощники к тебе не запишусь. — Он привстал с полена и громко позвал: — Марта, иди-ка сюда!

Марта вышла на крыльцо вместе с сыном и удивленно посмотрела на гостя.

— Тут товарищ Калниньш твоим отцом интересуется. Что ему сказать?

— Не знаю, — тихо ответила она.

— Дедушка уехал далеко-далеко, — гордый своей осведомленностью, сообщил Эдгар.

— Тебя как зовут? — подавляя неприязнь, спросил Калниньш.

— Эдгар Лосберг.

— Хорошее имя.

— Нет, Лосберг это фамилия, — поправил мальчик.

— Понимаю, — пробормотал Калниньш. — Фамилия красивая.

— Вам в самом деле нравится эта фамилия? — с насмешливым вызовом спросила Марта.

Мальчик с недоумением посмотрел на мать. А Калниньш наклонился к нему и сказал:

— Эдгар, ты хороший мальчик?

— Да-а…

— Послушный?

Мальчик молча кивнул головой.

— Тогда принеси мне водички напиться.

Когда ребенок убежал в дом, Андрис повернулся к Марте:

— Я пришел сюда, чтобы сообщить, — его голос звучал непреклонно и жестко, — любая поддержка… даже малейшая связь с бандитами из леса будет караться по всей строгости закона нашей страны.

— Вы считаете, что мой отец там, с бандитами? — с трудом сдерживая волнение спросила Марта.

— Я этого не сказал, — угрюмо буркнул Калниньш. — Если бы знал точно, говорил бы с вами иначе. До свидания.

— До свидания, — сухо ответила она.

Петерис молча повернулся к нему спиной, и тут же донесся хрясткий удар топора, развалившего крепкое узловатое полено.


Ночь была туманной и сырой. Фигура человека, шедшего по лугу в сторону поселка, казалась призрачной. У крайнего дома человек будто бы исчез, но уже вскоре отделился от дерева и торопливо захромал к дому Озолса. Где-то залаяла собака. Якоб, это был он, вздрогнул, прижался к забору, тревожно выждал, пока снова наступила тишина.

Подойдя к своей калитке, Озолс не сразу решился ее открыть — вслушивался, вглядывался, потом, крадучись, вошел во двор. Сделал два-три шага и споткнулся о брошенные на дорожке грабли. Поднял их и, укоризненно покачав головой, хозяйским жестом прислонил к стене сарая. Сквозь туман и ночной мрак проступали привычные глазу очертания родного дома — Озолс двинулся к нему. Заглянул в окно, но сквозь плотную занавеску ничего разобрать не смог — так, какие-то двигающиеся тени. Проглотил густой, удушливый комок, с силой заставил себя отлепиться от окна, и, осторожно ступая, бесшумно двинулся к колодцу. Там он отцепил ведро и быстро заковылял в глубь сада. Но здесь не повезло — запнувшись обо что-то, он упал, ведро с грохотом покатилось по земле. Старик замер, вдавившись лицом в траву, и тотчас со скрипом открылась дверь.

— Кто здесь? — испуганно спросила. Марта. — Петерис, это ты?

Озолс лежал, не смея пошевелиться, со страхом глядя на дочь. Противоречивые чувства боролись в нем: отозваться, бросится навстречу, зайти в дом, повидать внука, отогреться, вымыться, поесть по-человечески, отоспаться, а завтра пойти и сдаться властям. Хуже не будет. Нет, зачем сдаваться? Забрать свой сундучок и податься в Ригу, затеряться в большом городе, схорониться… Но он продолжал лежать. Не двигался с места, хорошо сознавая: ничего, промелькнувшего в сознании, он не сделает, потому что все это бессмысленно и безнадежно.

Так и не поняв, что там прогрохотало во дворе, Марта закрыла дверь. Отец услышал, как лязгнул железный засов. Когда все стихло, он поднялся, подобрал ведро и, крадучись, продолжил свой путь. Ульи стояли под яблонями. Сняв крышку, Озолс торопливо выбросил ветошь, прикрывавшую соты, и стал вынимать тяжелые, полные меда, рамки. Ломая, корежа, пихал их в ведро, стараясь набить в него как можно больше меда. Пальцы стали липкими, старик машинально лизнул их. И вдруг испуганно пригнулся — за спиной раздался чей-то глухой голос:

— Сладенького захотел?

Якоб обернулся и облегченно вздохнул: перед ним стоял Петерис.

— Ну и напугал же ты меня! — приходя в себя, сказал ночной гость. — Помоги.

Но бывший батрак и не думал двигаться с места.

— Что тебе здесь надо?

Озолс неуверенно поднял голову, стараясь разглядеть в темноте выражение лица своего работника, — шутит тот или не шутит — наконец, понял, что не шутит, невольно потянулся за винтовкой. Его глаза хищно прищурились:

— Это мой дом.

— Был когда-то, — невозмутимо пробормотал Петерис и сделал шаг вперед.

— Не подходи. — Якоб рывком поднялся, неуклюже выставил перед собой оружие.

— Ой, как страшно, — ухмыльнулся Петерис — ему доставляло удовольствие издеваться над бывшим хозяином. — Все равно не стрельнешь.

— Не подходи, — попятился Озолс, — убью!

— Стрельнешь — люди сбегутся. А тебе на деревяшке далеко не уйти. Небось не забыл еще? — Он вдруг сделал выпад вперед и вырвал винтовку из рук Озолса. — Вот так-то оно лучше будет. Это я раньше тебя боялся. Когда ты меня с грязью мешал, да с женой моей якшался.

— Ты что, Петерис? — чуть не плача, вскрикнул хозяин. — Кто тебе сказал эту глупость? Богом клянусь…

— Можешь не клясться — работник грубо выругался. — Вы думали, Петерис дурак? Ничего не видит, ничего не замечает… — Он злорадно ухмыльнулся. — Ничего, я тебе тоже соли в жизнь подсыпал. Петух-то красный мой был. Хорошо горело, правда?

Как ни был Озолс напуган, удивление взяло вверх. Он недоверчиво спросил:

— Неужели ты?..