Затем Горлов приблизил губы к самому уху Артура и прошептал то ли в шутку, то ли всерьез:

— Погоди, пусть обмякнет…

Спрудж мычал и отчаянно вырывался. Лаукманис с Круминьшем прижали его к полу, Горлов быстро и ловко опутывал пленного своим крепким, тонким линем. В несколько секунд бывший следователь был упакован как готовый к отправке почтовый тюк. Он дико вращал глазами, пытаясь выплюнуть кляп, натужно мычал. Ни Артур, ни Лаймон не узнали в полумраке своего бывшего знакомого. Круминьш деловито взвесил тюк, взвалил на плечо и, погрозив насмерть перепуганной толстухе кулаком, двинулся к окну.

Разведчики бесшумно уходили к лесу, минуя хутор, с которого доносилась знакомая песня:

— Лиго, Лиго!

Венки из дубовых листьев украшали головы молодых солдат. Их было человек восемь: они топтались возле высокого бревенчатого сарая с сеновалом наверху и пели. Песня, сплетенная из разных голосов, звучала красиво.

— Янис! Эй, Янис! — задрав голову, крикнул один из солдат. — Что за манера уединяться в праздник?

— И девчонка второй день без нашего общества, — подхватили другие. — Лучше спускайтесь, — кто-то шутливо стукнул по перекладине лесенки. — А то сами влезем к вам. Должны же мы, черт возьми, выпить с нашим единственным Янисом. — Солдат позвенел кружкой по глиняному жбану. — Слышишь, пиво еще есть.

Дверца сеновала рывком распахнулась и оттуда выглянул белобрысый паренек в расстегнутом френче.

— Идите вы к черту! — сердито сказал он.

Солдаты захохотали:

— Мы-то уйдем. Но когда ты вернешься, пива больше не будет. Выбирай, что лучше.

Дверца демонстративно захлопнулась. Солдаты постояли, поупражнялись в острословии, погоготали, но так и не добившись желаемого, снова затянули свою песню и пошли к дому, темневшему неподалеку. Когда все утихло, дверца наверху снова распахнулась, и солдат в расстегнутом френче уселся на пороге, свесив ноги вниз. Это был тот самый белобрысый парень, который перед отправкой эшелона в Германию подходил к Рихарду со своей фотокарточкой.

Через несколько минут в проеме сеновала показалась голова девушки. Она села рядом, тесно прижалась к своему дружку — парень тут же обнял ее за плечи. Так они и сидели, слушая песню и сонные голоса кузнечиков.

— А знаешь, где я праздновал Лиго прошлым летом? В Гамбурге.

— В Гамбурге? Вот интересно.

— Очень, — как-то странно усмехнулся солдат. — Сидел всю ночь в пивной и пытался объяснить глухому официанту, что такое Лиго.

— Ну а он? Понял?

— Понял, — хмуро ответил парень. — Немцы, говорит, тоже любят пиво. — И, помолчав, грустно добавил: — Ты и не знаешь, что это такое — целых два года прожить среди чужих…

Он умолк. Пригорюнилась и девушка. Жалея, провела ладонью по его волосам, спросила сочувственно:

— За что они тебя угнали?

— Никто меня не угонял. Сам поехал.

— Сам?

— Хотел мир посмотреть. Мы были… он поежился от воспоминаний, — первые ласточки. Трудовые посланцы нашего народа. Ой, как я упрашивал одного доброго дядю напечатать мое фото в газете! Дураком был…

— А теперь? Умный? — Девушка лукаво заглянула ему в глаза.

Солдат притянул ее за плечи, поцеловал.

— Знаешь, как я обратно выбрался?

— Ну?

— Не будешь смеяться? Меня один француз научил. Я себе такой понос устроил, что всех врачей перепугал… — и снова помрачнел. — Вернулся в Латвию, а здесь мобилизация. Так что…

— Яни, я уже говорила с отцом, — горячо зашептала девушка. — Мы тебя спрячем. Никто не найдет. Ну сколько еще немцы продержатся?

— А что потом? — хмуро переспросил он. — Когда придут русские?

— Ничего, объяснишь. Ты же ни в чем не виноват, тебя забрали.

Он задумался, горько вздохнул:

— Ничего теперь не объяснишь. Да и слушать меня не станут… После всего, что эти натворили. Ты не видела, а я знаю.

— Что же будет? — со страхом спросила она.

— Будет то, что я останусь с ребятами до конца. Может, хоть на этот раз попаду в газету, а?

— Яни, милый, — она обхватила его голову руками.

Но теперь он словно проснулся — черты его лица стали жесткими, чужими.

— Не надо, Айна, перед смертью не надышишься. Я, пожалуй, пойду.

Она отстранилась, несколько секунд смотрела на него с мольбой и надеждой, но он не дрогнул; ласково провел ладонью по ее голове, с силой притянул к себе, поцеловал и решительно начал спускаться вниз. Добрался до середины лестницы, не выдержал, гулко спрыгнул на землю. Поправил дубовый венок на голове, обернулся, помахал на прощанье рукой.

Она видела, как он шагал по лугу, над которым слоился туман. Его фигура удалялась, таяла в июньской ночной полумгле, и вдруг девушка закричала — Дико, страшно. Не понимая, что произошло, парень обернулся, увидел метнувшуюся к нему из зарослей фигуру. Что-то молнией сверкнуло в темноте, он почувствовал тупой, короткий удар в сердце… Перед глазами поплыли красные круги, ноги подкосились и он, даже не вскрикнув, свалился на землю. Горлов выдернул нож, по-кошачьи отпрыгнул в сторону, сдавленным шепотом просипел кому-то в темноту:

— Уходим. — И скорее с досадой, чем со злобой: — Шляется по ночам, идиотик. Только людям мешает.

А девушка кричала. Ее крик, пронзительный и горький, леденил сердце безысходностью и отчаяньем. Словно предвестник смерти, он набатом метался среди ночи.

Разведчики уже почти добрались до леса, когда в небе зажглась одна ракета, другая, третья. Все осветилось, как в яркий день. Затрещали автоматы. Сначала друзья погибшего, а потом и другие бросились к лесу, норовя настигнуть, окружить и уничтожить группу. Слышалась немецкая и латышская речь.

— Уходите! — крикнул своим Артур. — Я прикрою.

Он бросился за поваленный ствол дерева, дал несколько коротких очередей, приподнялся, метнул гранату и тут же отполз в сторону. Только хотел нажать на спусковой крючок, как вдруг услышал рядом с собой стук автомата — кто-то из разведчиков помогал командиру.

— Я сказал уходить! Всем! — Он обернулся и встретился с невозмутимым взглядом Лаймона. — Опять поссориться хочешь?

И тут же осекся: Калниньш выронил автомат, неуклюже ткнулся носом в землю.

— Лаймон! — Артур бросился к другу, перевернул на спину. По гимнастерке расплывались свежие пятна крови. — Лаймон! Он приложил ухо к груди и вроде бы уловил едва слышное биение сердца.

Жив? — рядом стоял Горлов. Он деловито наклонился над раненым. — Кажется, дышит. Уходите, я прикрою. — И, видя, что Артур колеблется, зло крикнул: — Выполняй задание, капитан.

ГЛАВА 18

Сквозь поток отступающих немцев — грязных, небритых, оборванных — непрерывно сигналя, пробирался штабной вездеход с открытым верхом. За рулем сидел Рихард, рядом с ним — Манфред, на заднем сиденье среди чемоданов дремал Крейзис. Рихард — взмокший от напряжения, остервенело крутил баранку, лавируя в густой толпе.

— Удивительно все взаимосвязано в этом мире, — неожиданно проснулся Крейзис. — Не выиграл бы я у Брюгге ящик коньяка, не налакался бы как свинья Спрудж… Не налакался бы Спрудж, не отправился бы к своей навозной Валькирии… Кстати, Маутнер напрасно ее расстрелял — при чем тут она? Так вот, не пошел бы к ней Спрудж — и она была бы цела, и он не попал бы в лапы к русским. Вы же не думаете, что он там умирал с именем фюрера на устах, унося в могилу военные тайны. Рихард! Ты следишь за ходом рассуждений? Не надрался бы Спрудж как свинья, не было бы русского наступления.

— При чем тут Спрудж? — поморщился — как от зубной боли — Зингрубер. — Тоже мне знаток военных тайн!

— Вы уверены? — недоверчиво прищурился Освальд. — Что ж, дай-то бог. А что, господин майор, там у нас ничего не осталось?

Зингрубер наклонился, поднял бутылку, не оборачиваясь, подал ее Крейзису. Тот поспешно откупорил ее и надолго приложился к горлышку.

— По-моему, Спрудж может быть спокоен, — недовольно проворчал Рихард. — У него остался достойный преемник.

— А что — Спрудж? — Освальд наконец отлепился от бутылки. Может, он и не так уж глуп? Во всяком случае, любой из них, — он небрежно махнул рукой в сторону отступающих, — не прочь был бы оказаться на его месте.

— Веди поаккуратнее, — посоветовал Манфред. — При отступлении солдаты всегда немного нервничают. Если заденешь, могут не понять. А вам, — он неожиданно обернулся к Крейзису, — если вы не хотите составить им компанию, советую попридержать язык.

В этом момент Рихард повернул направо, на проселочную дорогу, и дал полный газ. Некоторое время ехали молча, занятые своими мыслями. Первым опомнился Зингрубер. Он удивленно покрутил головой, с недоумением уставился на водителя:

— Ты не сбился с дороги? Я не вижу наших войск.

Рихард, будто не слыша вопроса, гнал машину на огромной скорости.

— Мне кажется, мы заблудились, — повторил Манфред.

— Не волнуйся, небольшой крюк — и мы будем в голове колонны, — успокоил его Рихард.

— Что значит небольшой? Куда ты едешь?

— Я должен кое-что взять из дому.

— Что взять? Из какого дома? — наконец сообразил немец, — А ну, дай мне руль.

— Я должен кое-что взять, — упрямо повторил Рихард.

— Взять надо все, — пьяно икнул Крейзис, ощупывая вокруг себя чемоданы. — Господа, не помните, сколько до войны стоил фунт золота в долларах?

— Заткнись ты со своим золотом! — осатанел Манфред. — У вас там столько же золота, сколько искусственных зубов. — Снова обернулся к Рихарду: — Куда тебя несет? Ты собираешься рисковать головой?

— Я должен кое-что взять, — словно в бреду, твердил одно и то же Лосберг.


Дом Озолса сотрясался от близкой артиллерийской канонады. Визгливо дребезжали стекла. Хозяин с перекошенным от страха лицом, в брезентовой куртке с капюшоном бестолково метался по комнате, швыряя в огромный чемодан все, что попадало под руку. При этом он поглядывал на сундучок, стоявший рядом.