— И что, прямо по воде до самого места?

Артур улыбнулся.

— Нет, конечно. Но там уж что-то придумали бы.

— Это верно, — согласился Грюнберг.

— Что верно? — снова вскипел Грикис. — Ты сначала из погреба выберись. Два километра, — передразнил он Артура. — По воздуху полетим или под землей продеремся?

— Да, тут есть над чем поразмыслить, — Отто все внимательней присматривался к парню. — Говоришь, глухомань и люди отличные?

Артур молча кивнул.

— Тогда сделаем вот что, — неожиданно заключил раненый, пойдешь один, разведаешь, приглядишься. Если сможешь, заберешь нас отсюда, не сможешь… Как говорится, спасибо и на том.

— Я вернусь, — взволнованно сказал Банга.

— Не сомневаюсь, — слабо улыбнулся Отто. — Только будь осторожен. Надеюсь, вы поможете ему уйти и вернуться? — обратился он к Марте и неловко пошутил: — У вас только две возможности избавиться от нас: или выдать немцам, или помочь убраться.

Ее ресницы обиженно задрожали, Отто сокрушенно вздохнул:

— И положение дурацкое, и шутки дурацкие. Уж простите нас, солдафонов. Мы утром слышали ваш разговор с отцом. Надеюсь, у вас хватит сил продержаться еще сутки? Хотя бы сутки. Если он не вернется, мы не станем злоупотреблять гостеприимством, клянусь честью.

— Ну что вы… — смутилась Марта.

— То, что вы для нас сделали, это… — раненый умолк на полуслове, до крови закусив губу, как ни старался он овладеть собой, сдержаться уже не мог: короткие, надсадные стоны вырвались из его груди. По всей видимости, боль стала нестерпимой, и трудно было понять, как он крепился до сих пор.

Артур беспокойно поднял голову, с тревогой вслушиваясь в зловещую тишину ночи. Мурашки побежали по спине: что если и наверху слышно, что творится здесь, в подвале? Понимает ли Марта, какой подвергается опасности? Он предостерегающе обвел взглядом товарищей, решительно поднялся:

— Надо действовать, а не ждать у моря погоды.

Грикис не ответил. Он смочил в воде полотенце и приложил ко лбу раненого. Наконец, Отто с усилием открыл глаза, сказал слабым голосом:

— Действуй, парень. — И виновато добавил, обращаясь к Марте: — Извините, больше шуметь не будем. Помирать тоже не будем. Во всяком случае, пока он не вернется.

Помирать, действительно, было нельзя. Это значило прежде всего завалить дело и погубить ни в чем не повинных людей. Никогда еще обер-лейтенант Отто Грюнберг, он же майор советской разведки Александр Ефимов, не оказывался в таком дурацком и безвыходном положении. Всякое случалось в его жизни: приходилось выбираться из невероятных ситуаций, но сейчас обстоятельства складывались так, что рассчитывать можно было только на чудо. Неприятно защемило сердце: помрет Александр Ефимов в этом подвале, и никто не узнает, как погиб разведчик. Нет, помирать было нельзя…

Артур с Мартой выбрались из погреба, тщательно замаскировали вход в подполье, помня утреннюю оплошность; на минуту замерли, вслушиваясь в ночь. Кажется, ничего подозрительного: так, отдаленный рокот моторов, редкий лай собак, да старая липа за окном, цепляясь веткой о стекло, издавала резкий, вибрирующий звук, напоминавший повизгивание пилы. Благополучно добрались до веранды.

— Значит, так, — не отпуская ее руки, шепотом сказал Банга, — сигнал: занавеска в твоей комнате задернута — опасно. Запомнишь?

— А ты сумеешь различить? Ночью…

— Ничего, занавеска белая, ее далеко видно.

— Артур, — Марта придвинулась к нему вплотную, — я давно хотела тебе сказать… — И вдруг замерла на полуслове — за дверью раздались тяжелые шаги, послышались громкие мужские голоса. Марта угадала в одном из них голос Крейзиса.

— Какого черта? Я ног под собой не чувствую, — раздраженно бубнил он. — Тем более возвращаться сюда же. Ты же слышал, что сказал Зингрубер? Сбор у твоего тестя.

— Но это через час, не раньше. Мы бы успели еще обсушиться и по рюмке пропустить, — неуверенно возразил Лосберг.

Крейзис рассмеялся.

— Не понимаю я тебя, Рихард. Какого черта ты с ней цацкаешься? После всего, что она тебе преподнесла.

— Что ты имеешь в виду? — голос Лосберга предательски дрогнул.

— Ладно, Рихард, нам ли притворяться? Да я бы на твоем месте…

— Прости, но ты пока не на моем месте.

— И слава богу. В общем, ты как хочешь, а я отсюда ни шагу. В конце концов я иду не к ней, а к старосте этого поселка.

Марта дрожащими пальцами, миллиметр за миллиметром, бесшумно опустила крючок обратно в кольцо. И в ту же секунду дверь сильно дернулась.

— Право, Освальд, пойдем ко мне. Человек спит…

Как Лосберг ненавидел себя в эти минуты! Вместо того чтобы осадить нахала, напомнить ему о правилах приличия — в конце концов они рвались не к какой-то девке, а к его собственной жене — он вялым, словно вареным языком, произносил пустые, необязательные слова.

— Ничего, проснется. — Крейзис сердито вымещал приятелю за недавний дурацкий разговор.


Они возвращались из комендатуры, где провели остаток дня, присутствуя на бесконечных допросах задержанных. Шли усталые, злые, крайне недовольные друг другом. Крейзис никак не мог забыть оскорблений, неожиданно брошенных Рихардом ему в лицо, Лосберг, в свою очередь, болезненно переживал и события прошлой ночи, и то, что его унизили до положения рядовой ищейки. Хуже того, ему дали недвусмысленно понять: если он не будет беспрекословно подчиняться, его накажут, строго и незамедлительно. Неподалеку от дома Озолса они остановились покурить. Раздираемый противоречиями, снедаемый стыдом и ненавистью (Рихарду казалось, что ошметки от цветов навсегда впечатались ему в физиономию), он не выдержал, спросил напрямик:

— Ты хорошо спишь по ночам? Тебя не мучают кошмары?

Освальд, прежде чем ответить, несколько раз глубоко затянулся, презрительно сплюнул под ноги.

— Бессонницей страдают люди физически и духовно неполноценные. Меня, в отличие от некоторых, из постели не вышвыривают и с психикой у меня тоже все в порядке. — Он не очень деликатничал — не выбирал выражений.

У Лосберга все заклокотало от ярости.

— А совесть? — спросил он с придыханием. — Красивые разговоры о родине, национальном достоинстве, народе? Или это как смена погоды?

Крейзис усмехнулся:

— Так, понятно. Хмель выветрился, мысли задержались. Значит, верна пословица: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Что ж, отвечу тебе со всей откровенностью: я никогда еще не ощущал себя настолько человеком, как сейчас. Да, именно человеком. Потому что никакой другой нации на земле не было и не будет. Кроме одной, — ариец. Настоящий, сильный, достойный жизни. Все остальное — скот, который или служит человеку, или должен быть уничтожен.

— Разумеется, при условии, что определять, кто скот, а кто человек, будешь ты? Не так ли? — съязвил Рихард.

Крейзис не возмутился.

— Твоя ирония неуместна, — спокойно ответил он. — Ты прекрасно знаешь, что это право никому не преподносят. Его берут. Так уж устроено природой и определено богом — выживает сильный, погибает недостойный.

— Ты говоришь серьезно или пришла пора менять убеждения?

Крейзис поежился, словно ему плеснули холодной воды за шиворот.

— А что тебе показалось неестественным в моих рассуждениях? Ты отрицаешь закон борьбы за существование?

— Нет, не отрицаю. Но я знаю и другое: сама природа и ее творец устроили так, что на земле существуют добро и зло, большое и малое, сильное и слабое. Все живет, приспосабливается… Козявка, зверь, человек, государство… Есть державы побогаче, есть победнее, посильнее, послабее — всякие. Если ты упомянул бога, то уж будь последовательным до конца. Значит, всевышнему так угодно.

— Нет, не угодно, — неожиданно резко сказал Крейзис. — Потому он и ниспослал людям Гитлера. Терпение всевышнего истощилось, и он выбрал на земле самого достойного. Что смотришь на меня? Думаешь, шучу? Ничего подобного. Я еще никогда ни во что так не верил. Он с силой бросил окурок, придавил ногой. Из-под каблука полетели искры. Передразнил Рихарда: — Побогаче, победнее, побольше, поменьше… Запомни, есть одна держава — Земля. И одна нация на ней — ариец. Властелин. Именно так угодно всевышнему.

— Немцев для этой миссии тоже выбрал сам бог? — с упрямым раздражением тянул свою линию Рихард.

— Конечно, — невозмутимо ответил Освальд. — Неужели ты думаешь, что все случайно?

— Что ж, в твоем лице они нашли достойного единомышленника, — сокрушенно сказал Лосберг.

Крейзис достал новую сигарету, прикурил, хрипло спросил:

— Интересно, а чего хотел бы ты? Лично ты?

— Я? — Рихард помолчал, в раздумье ответил: — Я хотел бы жить, как хочу. На своей земле и со своими. Никого не трогать, но и ко мне чтоб не лезли.

Адвокат криво усмехнулся, сказал с неприкрытым сарказмом и угрозой:

— Мой дом, моя корова… Коптить небо и плодить таких же, как ты сам. Мне искренне жаль всякого, кто не понимает очевидных вещей. — Он круто повернулся и зашагал к дому старосты.


Нельзя было медлить ни секунды. Увлекая за собой Марту, Банга вернулся в комнату Озолса, распахнул окно, осторожно огляделся.

— Значит, как договорились: занавеска, хорошо?

— Хорошо, — упавшим голосом сказала она. Вдруг крепко стиснула локоть Артура, повернула его к себе, крепко поцеловала в губы. — Иди!

Растерявшись от неожиданности, он схватил ее за плечи, но в это время в дверь постучали. Послышался виноватый голос Рихарда:

— Марта, ты спишь?

Она на мгновение прижалась лбом к щеке Артура и с силой подтолкнула его к подоконнику:

— Беги! — одними губами приказала она.

Он спрыгнул на землю и тут же услышал, как заскрипела калитка, яркий свет электрических фонариков заскользил по двору. Артур метнулся к забору в густую тень зарослей, осторожно двинулся вдоль них, намереваясь как можно скорее убраться подальше от голосов. Наткнулся на высокую поленницу, осторожно выглянул из-за нее и обмер — неподалеку, по ту сторону забора, стоял мотоцикл с коляской. Возле него дежурили двое эсэсовцев. Банга растерянно оглянулся: возвращаться было уже нельзя, но и о том, чтобы перемахнуть через забор, тоже не могло быть речи. Оставалось одно. Он выждал момент и, пригнувшись к самой земле, бросился в глубь двора, к амбарам. У приоткрытой двери конюшни постоял, прислушался. Фыркнула спросонья лошадь, переступила по доскам — и снова тихо. Он постоял еще секунду и бесшумно скользнул внутрь. Замер, переводя дух.