— Весной. Хотели к маю сдать, к празднику — не вышло. — Артур чему-то улыбнулся. — Марцис тут со своей бригадой — все в ударники лез, на премию напрашивался. Ну и получилось тяп-ляп. Я ему такую премию всыпал! Заставил переделывать…

— Молодец! На совесть сработано, — хмуро похвалил Лаймон. — Хорошая стенка, крепкая. — И спросил тревожно: — Чего они нас тут держат? Ты можешь понять? Не бьют, не допрашивают… Вроде как забыли.

— Не волнуйся. Когда понадобится — вспомнят.

— Хорошо пока вместе. А рассадят? Они на любую подлость горазды.

— Ты это к чему?

— Так, на всякий случай. Чтоб всегда — одной стенкой…

Он хотел еще что-то сказать, но запнулся под свирепым взглядом Артура.

— Съездил бы я тебе… Заладил со своей стенкой. Первый день, что ли, знакомы?

Лаймон молча провел ладонью по цементу:

— Да, стенку ты поставил хорошую. Мышь не проскочит.


Старая фабрика представляла собой унылое строение из серого камня, одиноко торчавшее посреди леса. Скользнув взглядом по замшелым стенам, выбитым окнам, Лосберг оглянулся на Манфреда. Тот стоял возле автомобиля, внимательно слушая доклад офицера саперной части. Неподалеку от них следователь Спрудж попыхивал папироской. Да, да, именно Спрудж. Он постарел, обрюзг, но вместе с тем это был все тот же, уверенный и знающий себе цену, Спрудж.

— Ограждение мы устанавливаем вот по этой линии, в два ряда, — объяснил сапер. — Столбы пока деревянные, но когда получим бетонные опоры…

— А где будут сторожевые вышки? — перебил Манфред.

День был пасмурный, неуютный. Ветер трепал разложенные на капоте машины листы чертежей.

— Вот здесь, здесь и здесь…

— Недостаточно. Поставьте еще здесь и здесь. — Зингрубер придавил пальцем чертеж. — У въездных ворот тоже. Это вам не Франция.

— Слушаюсь. Бараки сборные, типовые — мы размещаем их вот в таком порядке. А существующие помещения перегораживаем на три отсека и подготавливаем для первой партии…

— Первая партия прибудет послезавтра.

— Послезавтра? — замялся офицер.

— Да, послезавтра. К четырнадцати ноль-ноль.

— В случае крайних обстоятельств перенос возможен?

— Исключается.

— Понятно. Разрешите действовать?

— Идите! — Манфред обернулся к Рихарду: — Ну, как тебе апартаменты?

— Мерзкое местечко, — брезгливо поморщился тот. — Я и в детстве его недолюбливал.

— А по мне — так даже и неплохо. Надо будет поблагодарить твоего тестя. Как вы считаете, господин Спрудж?

Следователь наклонил голову, почтительно, но без лакейской угодливости ответил:

— У русских есть поговорка, господин майор. Не красна изба углами, а красна пирогами.

— Отличная поговорка. И эти пироги всецело зависят от вас, господа. Каждому красному — по нашему пирогу, — скаламбурил Зингрубер. — У нас есть комбинаты на промышленной основе, с массовым выходом продукции. Здесь же предполагается штучная работа. Отбор, так сказать, наиболее перспективного материала. Тех, кто сможет работать во имя Великой Германии, а значит, и во имя собственного перерождения. Латыши давно морально и экономически связаны с нами. По складу характера, привычкам, мышлению и даже бытовому укладу они очень напоминают немцев. Но только напоминают. И наша задача — помочь прибалтам подняться до уровня великой нации. Вы представляете себе, сколько хлопот нам предстоит только в одной России?

Рихард невольно усмехнулся про себя: как все-таки немцы любят позерство!

Вот и сейчас Манфред произнес страстный монолог, хотя речь шла о самом обычном фильтрационном пункте по вербовке желающих сотрудничать с новыми властями. Лагерем это не называлось, но у попадающих сюда оставалось два выхода: или стать активными пособниками гитлеровцев — тогда они уезжали в спецшколы и овладевали всей премудростью предательства, шпионажа и диверсии, или… Живые свидетели были не нужны. Отличительной особенностью заведения было то, что предпочтение предполагалось отдавать представителям коренной национальности, то бишь латышам. Вот почему потребовались услуги Лосберга. Теперь в его обязанности входило и это. Обработка земляков.

Сам фильтрационный пункт предполагалось разделить на две части: в одной содержать обычных военнопленных из лагерей — к ним Рихард не имел никакого отношения, другая часть отводилась для латышей. Здесь условия и обстановка были более уважительными и сытными, хотя финал, в случае чего, оставался тем же. В общем, в обязанности Лосберга и его службы отныне входило поставлять национальное человеческое сырье. Чего только он не наслушался в свое время в Германки и у себя дома! Латышам, дескать, оказывалась особая честь: их обещали оставить в живых и даже со временем сделать немцами. Разумеется, при условии примерного поведения. Кроме того, их разрешалось более сытно кормить и оделять разными благами. Им не возбранялось посещать немецкие общественные и культурные мероприятия, чтобы воспитываться и расти духовно. Правда, особые инструкции — Лосберг о них хорошо знал — требовали не давать латышам полного равенства и держать их на расстоянии. Господин Розенберг, ведомство которого Рихард представлял в Латвии, утверждал, что из латышей могут получиться хорошие управляющие, очень полезные рейху на завоеванных восточных землях. Но немцам категорически возбранялось посещать культурные мероприятия латышей, дабы не портить своего эстетического вкуса и не наносить вред своему интеллекту. Онемечивание должно проходить медленно и осторожно. Лакеи же требовались сегодня, немедленно.

Рихард посмотрел на почтительно склоненную голову Спруджа, раздраженно отвернулся.

— Я убежден, господин майор, что Германия оказывает нам слишком много доверия. — Спрудж, не мигая, смотрел прямо перед собой. — Доверия, которого мы, к сожалению, пока не заслуживаем. В бою лучшим аргументом взаимопонимания является плечо соседа, а не его пышные речи. Лично я вижу свой долг в том, чтобы втолковать каждому латышу, какой безмерной должна быть его благодарность фюреру за то, что он хочет сделать из него человека.

— Что ж, очень приятно убедиться, что мы не ошиблись в своем выборе, — удовлетворенно, усмехнулся Зингрубер. — Но позвольте несколько практических советов, коллега. Прежде всего ваша работа должна быть профессионально безупречной и чистой. Подготовить одного союзника и десяток восстановить против себя… Это, знаете ли, было бы очень неразумно. Вы хорошо сказали насчет плеча соседа в бою. Я дополню вашу мысль: надо, чтобы ваши подопечные постоянно ощущали себя не просто свидетелями, а непосредственными участниками происходящего. Для этого лучший цемент — кровь. У нас уже есть опыт. Во Франции ликвидацию нежелательных элементов мы доверяли в отдельных случаях самим французам. Вы меня понимаете?

— Разумеется.

— Во-вторых, не спешите колоть овцу, не сияв с нее шерсть. И последнее. Я не думаю, чтобы Советы успели оставить здесь солидное, разветвленное подполье — слишком стремительным был наш прорыв. Но и надеяться, будто здесь чисто, как в аптеке, тоже наивно. Займитесь этим всерьез. Здесь кого-то задержали…

— Я знаю, господин майор.

— Займитесь лично. Я распоряжусь.

— У меня по этому поводу есть некоторые соображения, господин майор.

— Слушаю.

— Я думаю, одного из задержанных надо выпустить.

Манфред задумчиво посмотрел на Спруджа, вынул серебряный портсигар, закурил сам, предложил Рихарду и следователю.

— Подсадная утка? — кольцами выпуская дым, задумчиво спросил он. — Рискованно…

— Не больше, чем ловить на голый крючок неизвестно кого, неизвестно где…

— А если он сбежит? — спросил Рихард.

— Такая возможность, конечно, не исключена. Всего не предусмотришь, — невозмутимо парировал Спрудж. — ну, что ж, сбежит — одним больше, одним меньше, но зато появится шанс, что на него рано или поздно выйдут. Или он на кого-то клюнет.

Манфред помолчал, глубоко затянулся, небрежно отбросил окурок:

— Что ж, дерзайте! Как относятся к неудачливым рыбакам, надеюсь, знаете?

— Я занимаюсь этим спортом около тридцати лет, господин майор.

Манфред посмотрел на него долгим, изучающим взглядом, расплылся в широкой улыбке:

— Вы мне очень симпатичны, господин Спрудж. Будет жаль, если вам не повезет. — Он взглянул на часы, заторопился: — Поехали, господа, поехали!


Озолс играл с внуком. Большими огрубевшими ладонями подбрасывал мальчишку высоко вверх, ловил, прижимал к груди, снова подбрасывал, снова прижимал… Малыш забавно сучил в воздухе ножками, радостно повизгивал.

— Внучек!.. Наследник мой!.. Где же ты так долго от деда прятался? А? Все по Германиям, по заграницам…

Марта с улыбкой смотрела на них — рядом, на стуле, был брошен ее плащ, стояли нераспакованные чемоданы.

— Надолго к нам? — обернулся к ней отец. — Может, оставишь внука подышать морским воздухом?

Дочь наклонилась над чемоданом, делая вид, что возится с непослушным замком. Тихо ответила:

— Я вообще хочу остаться дома.

— А Рихард? — Озолс усадил Эдгара на колени.

— Что Рихард? — Дочь явно хитрила.

— Он тоже останется здесь?

— Не знаю.

Якоб насторожился:

— Вы, что, поссорились?

— С чего ты взял?

— Ну как же?.. Если ты здесь, а он… У вас в Риге что, нет квартиры?

— Почему же? Есть. Но…

— А чем твой муж намерен заняться? Что это за предприятие они задумали? Кстати, тот немец, который с ним, в прошлый раз, коммерсантом представлялся…

— Они все там представляются, — не сдержалась Марта.

Старик посмотрел на нее удивленно, испуганно спросил:

— Что-то все-таки неладно? Да?

— Ой, отец, не хочу я об этом… Дай отойти.

Озолс опустил Эдгара на пол, поднялся, прошелся взглядом по раскрытому чемодану, хотел еще что-то спросить, но в это время отворилась дверь и в комнату вошли Рихард с Манфредом.