Пили во дворе, заправлял вечеринкой Петерис Зариньш. Сам Озолс скромно сидел в конце стола, как бы подчеркивая демократичность своего нового положения. А Петерис был в ударе — впервые в жизни он был хозяином такого стола, впервые в жизни на него обратили внимание, впервые слушали. Он разглагольствовал:

— А что? Новая власть. Очень даже замечательная! Можно сказать, родная, Я эту власть очень даже уважаю.

Обычно сонный, придурковатый от непросыхающего похмелья, он сейчас веселил и развлекал собравшихся. Артура Петерис Зариньш, разумеется, приметил сразу, но на правах дурачка позволял себе такие подковырки, которые другому вряд ли сошли бы с рук.

— Вот, к примеру сказать, в старые, темные времена — где было мое место? У кобылы под хвостом. А его? — Петерис небрежно ткнул пальцем в Артура и, не ответив на собственный вопрос, многозначительно сказал: — А теперь он начальник! Правда, без лодок, да разве за всем углядишь?

Эрна с подносом, уставленным стаканами и кружками, суетилась между гостями, потчевала рыбаков:

— Угощайтесь, дорогие, пейте на здоровье! Такая беда на артель свалилась. И надо же — в самую путину… Когда теперь лодки достанете?

Рыбаки сокрушенно кивали головами?

— Не трави душу, якорь тебе в глотку…

Вздыхали, ругались, но дармовая выпивка все же скрашивала кручину. Да и хозяин дома не давал застаиваться мыслям.

— Значит, новая власть тебе нравится? — раззадоривал Петериса Марцис.

— А чем плохо? То бы в море надрывались, а тут сидим себе, отдыхаем… Не дай бог, трактир сожгут — никакая полиция-милиция концов не сыщет.

Марцис только головой крутнул:

— Ох, Петерис, бедовый ты стал… Откуда что берется? Ну а как, к примеру, ты понимаешь насчет колхозов?

— Чего — насчет колхозов?

— Ну вот, тебе землю сейчас дали? Дали. Корову… А ежели в колхоз потянут — отдашь все это? Или как?

Зариньш задумался. Притихли и рыбаки шутки шутками, а разговор о колхозах волновал всех.

— Я вам так скажу, земляки… Помню, когда в солдатах служил — мы всей ротой ходили… — Петерис сделал паузу, расплылся в масляной ухмылке, — …к одной вдовице, Ха-арошая была, коллективная! Так это ж баба… — Он воровато оглянулся на Эрну. — Что с нее?

— А попробуй кто к моей корове сунься. Ноги ему повыдергаю и спички вставлю! Тут тебе не вдова. Что мое — то мое!

Озолс, наконец, не выдержал, подал голос:

— Кстати, ты не забыл накормить свою корову? А то, неровен час, околеет с голоду, пока ты здесь тары-бары разводишь.

Петерис обиженно поджал губы:

Моя корова, что хочу, то и делаю. Вот пообедаю… — Он приосанился, хотел было приподняться, но Эрна бесцеремонно дернула его за пиджак:

— Сиди уж, горе!

Петерис шлепнулся на место, сурово нахмурил брови, поднял руку, чтобы оттолкнуть жену, но вдруг пьяно захохотал:

— В колхоз я тебя отдам! Ты у меня коллективная…

Эрна залилась краской, отступила на шаг, затем, сопровождаемая пьяным мужским хохотом, бросилась в дом. Озолс неодобрительно посмотрел на своего работника и неожиданно поднялся:

— Я хочу сказать, рыбаки. Спасибо, что пришли. Спасибо, что зла не помните, что по миру не пустили. Спасибо, что не погубили душу грешную. Хорошая власть, плохая — жить нам с вами на одной земле, на одном берегу. Потому как ни другой земли, ни другого берега у нас с вами нету. Против артели не пойду. Пристроите к делу — спасибо! Не захотите знаться… Что ж, каждый себе судья и хозяин. Зла держать не стану.

Он поднял стакан, хотел еще что-то добавить, но в это время во двор вошел Сарма. Как и когда тот подъехал, никто не видел. Язеп неодобрительно оглядел компанию, встретился взглядом с Артуром, жестко спросил:

— Гуляете? Лодок нет, так решили во хмелю поплавать?

— Язеп… Сарма! — раздалось сразу несколько голосов. Кто-то уже спешил к секретарю уездного комитета партии со стаканом водки, кто-то подавал ему кружку пива. Сарма хмурился, отстранял протянутые к нему руки, но радушие рыбаков было таким неподдельным и искренним, на всех лицах было написано столько чистосердечия и доброжелательности, что он не выдержал, Рассмеялся:

— Хотите и меня в собутыльники? Председателя, я вижу, совсем обработали? Язеп наконец добрался до Артура и пожал ему руку.

— Может, мне из-за забора на них поглядывать? — Банга был трезв — Сарма отметил это с удовольствием.

— Лучше бы тебе с ними в море… а не прохлаждаться на берегу.

Артур виновато склонил голову. Сколько можно укорять!

— Я говорил Калниньшу… Снимите меня с этой должности.

— Не мы тебя ставили, не нам тебя снимать. Сами разберетесь. Но если ты прохлопаешь и эти лодки…

— Какие лодки? — Артуру показалось, что он ослышался.

— По всему побережью собирали. Не пускать же вас по миру…

— А платить чем?

— Будет совесть, когда-нибудь отдадите. Не будет, для начала простим.

Марцис подскочил к Сарме со стаканом водки:

— Ну, секретарь… Лосось тебе в глотку. Если ты сейчас с нами не выпьешь… За новую власть…

Сарма хитро усмехнулся:

— Отчего же? За нашу власть, да с рыбаками… Бери и ты стакан, председатель! Ничего, ничего, сам ведь знаешь: за одного битого двух небитых дают, да никто не берет.

Он поднял стакан над головой, проговорил четко и торжественно:

— Кого-кого, а вас советская власть никогда в беде не оставит. И не даст в обиду. Помните это и помогайте ей… Ради себя самих же!


В комнате Марты из радиоприемника доносились позывные станции «Би-Би-Си». Марта баюкала на руках засыпающего Эдгара, тихонько подпевая мелодии далекого Лондона. Внезапно распахнулась дверь. Марта вздрогнула, обернулась… В мокром от дождя плаще в комнату влетел Рихард. Не глядя на жену, бросился к громоздкому аппарату и с силой грохнул его о пол. Деревянный ящик разлетелся вдребезги. Дробью лязгнул металл, заплакал испуганный ребенок.

— Ты что? — изумленно вскрикнула Марта. Она впервые видела Лосберга в таком состоянии.

— Идиотка! — в бешенстве заорал на нее муж. — Хочешь, чтобы нас посадили? Забрали в гестапо?

— В чем дело? Что случилось?

— Ты понимаешь, что натворила? Да успокой ребенка, черт побери! Сколько раз я тебе вбивал в голову, чтобы ты здесь никогда, ни с кем, ни о чем… Надо же додуметься! — Рихард, как затравленный, метался по комнате, отшвырнул ногой обломок. — Болтать о таких вещах!.. Да здесь за одно такое слово отправляют за решетку!..

— Объясни, будь любезен, что значит твоя истерика? — отчужденно произнесла Марта, прижимая к груди сына. — Я не понимаю…

— Ах, не понимаешь? А что такое антинемецкая пропаганда — понимаешь? Клевета на политику Великой Германии — это тебе понятно? С кем ты болтаешь о зверствах немцев в Польше? О концлагерях, о массовых расстрелах?

— Я?! — Марта не на шутку растерялась. — Я здесь вообще никого, кроме господина Шольце и его жены, не знаю. Господи… Неужели и он?..

— Слушай, ты в конце концов соображаешь, где мы находимся? Какой Шольце? Какая жена? Неужели тебе надо разжевывать такие вещи? Сегодня Манфред на меня орал, как на мальчишку.

Марта была потрясена.

— Боже мой, какая грязь! — У нее от волнения дрожал голос. — Какая мерзость… Выслеживать, подслушивать, доносить… Какими же грязными делами надо заниматься, в каком болоте увязнуть, чтобы все это терпеть…

Лосберг болезненно передернулся, закрыл глаза. Лицо побелело, сделалось землисто-серым.

— Да, — едва слышно заговорил он. — Я многое готов вытерпеть от них… Я готов лизать им сапоги, лишь бы они помогли нам вернуться туда, откуда нас выгнали.

Ребенок снова заплакал, Марта сильнее прижала его к себе, словно боялась, что муж причинит ему зло.

Ненависть и любовь, жгучая жалость к себе и жгучая ревность подкатили тяжелым густым клубком, острой спазмой сдавили Рихарду горло.


В предутренней дымке плыл под крылом лес. За ним узкой полосой желтели дюны. Дальше открывалась серая, со стальным отливом гладь моря.

— Ты бывал когда-нибудь в этих местах? — спросил штурман, поглядывая вниз через прозрачный, плексигласовый фонарь кабины.

— Нет, не случалось, — безразлично позевывая, ответил пилот.

— Говорят, у них тут мировые курорты… Лучшие на Балтике.

— Все-то ты знаешь.

— Янтарный берег… Погляди, и правда янтарный…

— Берег как берег. Интересно, девки у них тоже янтарные? — осклабился пилот.

— Между прочим, здешний янтарь высоко ценится.

— Чудак. Янтарь там внизу, и девки тоже внизу. Какая тебе разница — ценится, не ценится…

— Нет, все-таки интересно. Я, когда в новое место лечу, стараюсь разузнать о нем побольше. Помню, когда в Испанию летели…

— Кажется, подходим, — перебил пилот. — Это Либава. Говоришь, разузнать побольше? А я думаю, как бы взять побольше бомб. И горючего…

— Удивительно красиво расположена. Знаешь…

— Слушай, малыш, не заткнешься ли ты на пару минут? И следи за приборами… Я пошел!

Машина круто свалилась в пике. Один за другим самолеты устремились на спящий город, сбрасывая на него серии бомб.


В конторе бывшего акционерного общества толпились рыбаки. Они обступили Артура, который кричал в телефонную трубку:

— Алло! Алло! Начальника милиции Калниньша! Выехал. Куда выехал? Надолго? Не слышу… Тогда уком комсомола!..

В комнате толклись беженцы старики, женщины с детьми. Надсадно плакал грудной ребенок.

— Алло! Уком? Лаймон, ты, что ли? Да я тебя с утра добиваюсь. Что? Потише, товарищи. — Артур обернулся к людям и снова закричал в трубку: — Слушай, указаний мне хватает! Ты хоть немного представляешь, что тут творится? Да, да, именно! Прямо тут, в конторе, а часть по домам разобрали. А чем кормить? Где машины? Отправлять на чем? Это я уже слышал, ты скажи конкретно — когда транспорт будет? Что?.. Ну ясно, ясно, это мы уже сами делаем. Что можем, говорю, то делаем! Теперь насчет того… самого… — Он прикрыл трубку и распорядился. — Товарищи, попрошу всех выйти! Бирута, отведи людей на склад, пусть получат у Айвара продукты.