Марта смотрела на Артура, и в глазах ее светилось счастье. Этот свет заставлял забыть, что губы ее мертвенно-бледны, что в осунувшемся, исхудавшем лице ни кровинки, что серый больничный халат висит на ней, как на вешалке… Артур видел только этот волшебный счастливый взгляд любимых глаз. Марта была так же прекрасна, как в далекую пору их юности…

Они стояли в бедном, обобранном осенью больничном саду. Редкие пожухлые листья трепетали на почти голых ветвях. Тусклое солнце лишь изредка прорывало угрюмую серую пелену, стараясь подарить земле последнее, уходящее тепло.

— Они тебя насовсем отпустили? — со страхом и надеждой спросила она. — Или…

— Я же тебе сказал, — бодро заверил он, — почти все обвинения сняты.

— Почти все?!

— Ерунда остается. Во всяком случае, до суда меня больше…

— До суда? — испуганно отшатнулась она. — Какого суда? За что тебя будут судить?

— Я думаю, это просто формальность. — Он неопределенно пожал плечами. — В общем-то ничего плохого я не сделал.

— Господи, зачем ты мне-то объясняешь?! — Марта уткнулась ему в грудь и заплакала. Беспомощно, по-детски, как плачут от большой обиды и безысходности. Он гладил ее по волосам, еще недавно ухоженным, шелковистым, а теперь потерявшим всю свою красоту, как этот больничный сад.

— Ну что ты… Что ты, — однообразно приговаривал он, думая лишь о том, как бы не расплакаться самому. Наконец сообразил — неподалеку в аллее стояла скамейка. Он обнял Марту за плечи и довел до нее.

Понемногу она успокаивалась. Достала из кармана платочек, пудреницу.

— Не смотри на меня, — попросила она, наскоро приводя себя в порядок. — Не надо пока. Ты что-то принес?

— Да-да! — спохватившись, Артур кинулся за сумкой, забытой в траве, возле увядшей клумбы. — Дома у нас какая-то девушка, очень славная… Правда, я не понял…

— Я тоже, — вздохнула Марта, расстегивая сумку. — Вкусно пахнет!.. Эдгар — такой же молчун, как ты. Мог бы нам хоть слово о ней сказать.

— Он все еще за границей?

— Да, я уже тревожусь. Две открытки — и все. Как в воду канул.

— Это же заграница, — успокоил он. — Не так все просто… Слушай, а может, мне тебя отдадут? Пойти попросить?.. Может, дома тебе лучше будет?

— Вдруг с Эдгаром что-то случилось? — Марта испуганно прижалась к его плечу. — Господи, и за что только жизнь меня хлещет и хлещет?! Я ведь так немного у нее прошу! Чтобы только вы были — ты и Эдгар. Пускай все отнимут — одних вас оставят. Даже сейчас, когда ты вот он, рядом со мной, боюсь радоваться. Не смею. А вдруг судьба снова занесла надо мною свою плеть?

Он взял ее руки — они были ледяные — в свои. Подышал на них, прижал к щекам. Она смотрела на него так пристально, будто хотела запомнить навсегда.

— Знаешь, — горячо прошептала она, — если тебя опять заберут, я одна не останусь. Пойду за тобой — в лагерь, в Сибирь…

— Как декабристка? — он вымученно улыбнулся.

— А что? Этот путь мне хорошо знаком… Не для того я тебя столько лет ждала, не для того мы друг друга всю жизнь искали, чтобы…

— Марта Екабовна! Марта Екабовна! — из боковой аллеи к ним бежала молоденькая сестра. — По всей больнице вас ищу.

В руке сестра держала что-то громко бормотавшую «Спидолу». С недоумением и страхом Марта смотрела на девушку — разучилась ожидать хорошие новости.

— Что случилось?

— Да только что по «Маяку» про вашего сына говорили, — сестра отчаянно крутила ручку настройки.

— Про Эдгара?!

— Ну да, про Эдгара Бангу. Он же у вас во Франции? Оказывается, они там какие-то пожары тушили, стихийное бедствие ликвидировали…

— Эдгар?!

— Точно, Эдгар Банга! Он на своем вертолете…

— Что с ним? — выкрикнула Марта. — Он жив?

— Да жив, жив, все хорошо! Им французское правительство благодарность выражает…

Глава 25

Марлен Викторович внимательно вслушивался в телефонный разговор посла. Уши, как всегда профессионально настороженные, в подобных случаях напрягались до боли, чтобы выудить хоть какую-нибудь информацию. Скрывая досаду, особист делал вид, будто с большим интересом просматривает иллюстрированный журнал. Ничего примечательного в разговоре пока не было.

— Ну слава богу, пошел на поправку, — посол положил трубку и повернулся к особисту. — Говорят, что через пару деньков мы сможем навестить нашего сокола.

— А когда его домой можно будет транспортировать, они не говорят? — довольно мрачно поинтересовался особист. — Я, наверное, только тогда спокойно вздохну, когда он границу пересечет.

— Х-м, работенка у вас, ничего не скажешь, нервная, — откликнулся посол. Он закурил и предложил «Филип Моррис» особисту. Не торопясь, подбирался к щекотливой теме.

— Да-а, — протянул посол, задумчиво пыхая дымом. — Вам не кажется, что мы выглядим не лучшим образом по отношению к этому летчику?

Воцарилось тяжелое, напряженное молчание. Особист глубоко затянулся, пустил колечко и неожиданно спокойно ответил:

— Не будем спешить с выводами, поглядим.

— Да бог с вами, Марлен Викторович? Что глядеть-то? Они себя всему миру показали. Парня собираются к ордену представлять, чуть ли не Почетного Легиона! А мы… Вместо орденов, собак на него начнем вешать? Опозоримся перед Западом…

— Вот именно Легиона, — особист криво усмехнулся. — Национальный герой Франции. Ему орден, а нам груду металла вместо вертолета и контрактов.

— Ну знаете, так можно далеко зайти.

— А мы уже зашли. Во-первых, вертолет уже кто-то добросовестно раскулачил, а во-вторых, читайте, — особист вытащил из кармана газету и в сердцах бросил ее на стол. Оказывается, героизм пилота не вызывает сомнений, но что касается самой машины, то она единственная из авиасалона, которая погибла на пожаре. Так-то, Юрий Иванович.

— Но ведь это же… — растерянно протянул посол.

— Это означает, уважаемый Юрий Иванович, что наши с вами неприятности только начинаются.

— Вы полагаете, комиссия может сделать нежелательные выводы? — в голосе посла слышалась неуверенность.

— Пока могу сказать одно: вы тщетно домогаетесь доступа к нашему герою, а некая Марта Лосберг бывает там каждый день. Сегодня даже папочку с собой привезла.

— Вы это всерьез? — уточнил посол.

— Вполне.


Лосберг сам сидел за рулем и неторопливо вел свой «мерседес» по незнакомым пригородам Парижа. Чему-то загадочно улыбаясь, Марта указывала дорогу.

— Сент-Женевьев… Здесь налево.

Лосберг повернул. После шумной толчеи автомагистрали тихое, почти пустынное шоссе, обсаженное раскидистыми каштанами, казалось отдохновением для души.

— Слушай, папа, — заговорила дочь, — ты в самом деле ухватился за эту экстравагантную идею — насчет совместных проектов с русскими?

— Дорогая, твоя осведомленность иногда меня просто пугает, — он благодушно усмехнулся. — Но, бьюсь об заклад, ты не знаешь основного. Я уже встречался с конструктором этой поразительной машины. Господин Минк — интереснейший человек, и я пригласил его к нам на фирму, в Мюнхен.

Марта даже присвистнула от удивления.

— А ты не боишься, что дядя Фреди и его лысый шеф тебя не поймут?

— Да, с этим придется считаться, — согласился Лосберг, но до известной степени. Хотя, конечно, тупой ненависти и фанатизма у господ Блейфилов, а их предостаточно и по ту, и по эту сторону хватит, чтобы взорвать старушку Землю, не то что мой проект.

Заметив на дороге большой указатель с красным крестом, Лосберг повернул еще раз и продолжал говорить с глубокой убежденностью:

— Однако в мире, детка, начинают происходить прелюбопытнейшие события. Они внушают надежду, что «красный фашизм» тоже не вечен. Все больше людей понимает это с обеих сторон «железного занавеса». Смотри, какой мощной волной выплеснулись на Запад тысячи людей из коммунистического рая. Здравомыслящих, талантливых людей — писателей, ученых, деятелей искусства. Они бегут сюда не только за тем, чтобы прокормиться. Они несут миру правду о великой и несчастной стране. Россия еще очень больна, но в ней начинают пробуждаться здоровые силы. Запад, свободный мир должны помочь им…

— Папа, ты начинаешь напоминать мне Арви с его радиопроповедями, — с легким скепсисом заметила Марта. — Впрочем, подозреваю, что твои благородные порывы не вполне бескорыстны.

— Отчасти ты права. Я не прочь заработать на сделках с русскими. Но если бы мне сказали, что я… Пускай не я — ты, твои дети… увидят Латвию свободной, смогут, вернуться на землю наших предков, я, не задумываясь, отдал бы все, что имею, до последнего пфеннинга.

— Ты неисправимый идеалист, папа! Неужели ты веришь в химеру — свободную Латвию… Эстонию, Литву? Веришь, что Москва отдаст хоть пядь из того, во что вцепилась мертвой хваткой? Да она десять Венгрий раздавит своими танками, если от них будет исходить угроза ее владычеству.

— Россия возжаждет свободы, — тихо, но убежденно возразил Лосберг. Придет час, и она больше не сможет жить в рабстве, свобода станет нужна ей как воздух. И она потребует свободы для всех, кто сейчас порабощен, как она.

Они въехали в ворота парка, на которых красовалась эмблема ВВС Франции. Белое здание госпиталя стояло на изумрудной лужайке по берегу живописного пруда. Машина описала плавный вираж и остановилась возле подъезда.

— Ладно, папа, — буднично заметила Марта, торопливо поправляя прическу перед зеркальцем на кожаном козырьке ветрового стекла. — Я не умею мыслить так глобально. Однако постараюсь извлечь из твоих грандиозных проектов маленькую практическую пользу лично для себя.

— Да-да, я давно понял, что у тебя тоже довольно серьезные шашни с красными, — он усмехнулся.