Не заметили опасности, пожалуй, только Эдгар и Марта, сидевшие в дальнем углу и увлеченные разговором. Да еще музыканты на эстраде как ни в чем ни бывало продолжали наигрывать на гитаре и аккордеоне немудреную мелодию популярной песенки.

А парни, в упор не видя никого вокруг, словно они были в пустыне, разболтанной походкой подошли к стойке, взяли себе по изрядной порции виски и расположились, кто на высоких табуретах, кто стоя, вокруг рослого блондина с отвратительным фиолетовым шрамом через всю левую щеку, как стая волков возле своего вожака.

Свинцовые, наполненные злобой глаза блондина бесцельно и нагло шарили по залу, по всей видимости, не находя для себя ничего интересного, и вдруг зацепились за парочку в дальнем углу, не затрепетавшую при появлении банды. Блондин решил, что его обидели и обидчиков следует наказать.


Эдгар в который раз задумчиво перебрал фотографии. Марта молча наблюдала за ним.

— Вы знаете, я сам о чем-то таком догадывался. Я вспомнил, где видел господина Лосберга, — у нас дома в Иркутске лет семь назад. Теперь я понимаю, зачем он приходил, — Эдгар вернул Марте фотографии, нервно постукивая пальцами по скатерти. — Так это и есть то важное, что вы хотели мне сообщить?

— Не совсем, это скорее преамбула. Главное же заключается в том, что эти и другие фотографии, сделанные в день нашей встречи в кафе на бульваре Сен-Мишель, вместе с разоблачительными статьями о ваших связях с западными конкурентами были подготовлены к публикации в немецких и французских газетах, — Марта выпалила все одним духом, боясь, что не хватит мужества договорить до конца, и теперь сидела, не смея поднять на Эдгара глаз.

Эдгар на секунду опешил. Он с трудом сохранил самообладание — вот и влип как последний идиот.

— Никогда не думал, что такие очаровательные девушки могут так грубо шантажировать. Что вам все-таки от меня нужно?

— Ровным счетом ничего. Я просто хотела вас предостеречь, предупредить.

— Допустим, вы решили предупредить меня из чистого человеколюбия. Но откуда вам-то все это так хорошо известно? Значит, вы не случайно затащили меня в кафе и познакомили со своим отцом? — Он испытующе смотрел на Марту. Она сцепила руки так крепко, что побелели пальцы. Потом подняла рюмку, но не сделала даже глотка. Эдгару показалось, что ее красивая рука подрагивает.

— Теперь мы подошли к самому важному. Только вначале я хотела бы вас спросить… — Ее щеки горели от волнения.

Девушка была прекрасна в своем искреннем порыве. И Эдгар почувствовал, что не может ненавидеть или презирать ее, окажись она даже агентом ЦРУ, специально нанятым для работы с ним.

— Месье Эдгар, вам когда-нибудь случалось совершать что-то недостойное, даже постыдное и затем раскаиваться в содеянном?

— Мадемуазель Лосберг, я не священник…

Эдгар не успел закончить, потому что к их столику бесцеремонно причалил один из компании рокеров, длинный прыщавый юнец.

Не обращая никакого внимания на Эдгара, он наклонился к Марте так близко, что она почувствовала противный запах перегара.

— А ты ничего, детка, — забормотал он. — Я думаю, в нашей компании тебе будет веселей, чем с этим недоделанным.

Не понимая ни слова, Эдгар напрягся, догадываясь, что затевается что-то грязное. Марта гневно сбросила руку прыщавого со своего плеча. Не отрывая глаз от происходящего, замерли люди за соседними столиками. Словно в предчувствии скандала, прекратили играть музыканты.

— Ты ведешь себя невежливо, птичка! Такие парни, как мы, не валяются на дороге! — Прыщавый схватил Марту за подбородок и приподнял ее голову.

Эдгар встал и подошел к юнцу почти вплотную. Компания у стойки и в особенности блондин со шрамом наблюдали, как звери, готовые к прыжку.

— А ну, отвали, чучело немытое, — негромко процедил Эдгар, забыв, что «чучело» не понимает по-русски.

— Не надо, Эдгар, — чуть слышно прошептала Марта, — они убьют вас.

— А твой недоделанный, оказывается, говорить умеет? — скорчил удивленную рожу Прыщавый. — Ну тогда, если он тебя не отпускает, нам придется поиграть с тобой прямо здесь, не отходя от кассы.

Одной рукой он, как клещами, сжал оба запястья Марты и что было силы рванул девушку на себя. Марта рухнула на колени у ног этого скота.

Забыв обо всем на свете, забыв о том, что он один против шестерых, повинуясь лишь древнему инстинкту мужчины — защищать слабого, Эдгар заехал кулаком в прыщавую морду. Юнец отлетел на несколько метров и врезался в стойку. Вскочив на ноги, прыщавый выхватил нож. Люди с криками бросились из-за столиков врассыпную. Неподвижной, как скульптура насилия и зла, осталась только компания у стойки.

И Марта замерла, не в силах от ужаса пошевелиться, даже позвать на помощь. Медленно, как во сне, на ее глазах разворачивалась картина схватки не на жизнь, а на смерть.

Вот они сходятся все ближе и ближе. Прыщавый заносит нож, и кажется, что страшный удар неминуем, но Эдгар в последний миг перехватывает руку бандита. Мощный удар снова отбрасывает прыщавого к стойке, и он сбивает с табурета блондина.

Теперь все шестеро кидаются на Эдгара. Чтобы задержать их, Эдгар переворачивает ногой два стола, звенит разбитая посуда. Опасливый бармен запирает кассу и ныряет в подсобку. Через несколько секунд Марта видит перед собой живой клубок, в котором, один против шестерых, яростно бьется Эдгар…

Марта очнулась, когда под завывание сирены в кафе ворвались несколько дюжих полицейских, чуть не сорвавших с петель дубовую дверь.


Эдгар сидел на металлическом табурете посреди камеры. Где-то далеко между стенами металось гулкое эхо шагов, лязгали стальные замки. На столике стояли две нетронутые пластмассовые плошки с едой. Эдгар не мог бы сказать, сколько времени он просидел в тупом оцепенении, не двигаясь с места.

Если бы он знал, что за тысячи километров отсюда точно так же терзается в камере его отец. Хотя здешняя камера больше напоминала своей чистотой и белыми стенами больничную палату, но тюрьма — везде тюрьма.

Наконец открылась пуленепробиваемая дверь с маленьким зарешеченным оконцем посредине, и Эдгар увидел серые отутюженные брюки и хорошо начищенные ботинки на тонкой подошве. Он поднял перебинтованную голову и встретился с холодным испепеляющим взглядом Лапина. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, понимая один другого, но не соглашаясь. Эдгар опустил глаза. Лапин бросил на белый, покрытый белой эмалью стол несколько свежих утренних газет. Первые страницы пестрели сенсационными кадрами побоища в кафе с портретами героев битвы. Заголовки с восклицательными знаками говорили сами за себя и не требовали перевода.

— Желаешь полюбоваться на свои подвиги? — Лапин сел напротив на узкую металлическую койку. — Отлично сработал. Лучшей рекламы для нашей техники не придумать. И главное, почти бесплатно.

Эдгар только крепче сцепил свои большие грубоватые руки, залепленные в разных местах пластырем.

— Как же теперь с главными испытаниями, Николай Сергеевич?

Лапин откашлялся. С языка едва не сорвалось крепкое словцо, но он сдержался. Парень и так переживает, а потом — что после драки кулаками махать.

— Тебе следовало подумать об этом раньше, — жестко отрезал руководитель полетов.

— Ну, не мог я иначе, — глухо проговорил Эдгар.

— Что ж, каждый делает, что может, — Лапин не изменил холодного, отчужденного тона. — У выхода ждет посольская машина. Она отвезет тебя в аэропорт. Билет получишь у представителя Аэрофлота. Вот все, что я мог для тебя сделать… — Лапин встал, прошелся по камере, помешкал секунду и бросил: — Ну, прощай!

Он вышел, даже не протянув Эдгару руку на прощанье. Эдгар последовал за ним в распахнутую настежь дверь. На столике в камере остались газеты с потрясающими кадрами драки в кафе — на память французской полиции о русском летчике.

В вестибюле, у застекленной стойки, дежурный протянул ему в окошечко документы и одобрительно подмигнул — а ты, мол, ничего, парень. У него на пульте тоже валялось несколько утренних газет. Эдгар рассеянно кивнул и шагнул на улицу. Узкая спина в сером пиджаке быстро удалялась от него. Лапин уходил, как совсем недавно уходил отец, а он постеснялся или поленился догнать, сказать что-то важное, нужное им обоим.

Запихнув документы в карман, Эдгар побежал.

— Николай Сергеевич!

Тот остановился. Эдгар чуть не налетел на него.

— Николай Сергеевич! — слова застревали у Эдгара в горле. — Спасибо вам… за все.

— Не меня нужно благодарить, а Юрия Ивановича. Ну да ладно. Беги, не то на самолет опоздаешь. — Лапин крепко стиснул руку Эдгара и пошел прочь.


Небольшой чемоданчик, застегнутый на все замки, стоял готовый в дорогу. К нему вальяжно привалился яркий пакет какого-то парижского супермаркета, скромный эквивалент командировочной валюты. Больше собирать было нечего, но Эдгар почему-то медлил. Присел на дорожку на край огромной четырехспальной кровати и погрузился в свои мысли. Он даже не услышал, как в дверь постучали.

Эдгар очнулся, лишь когда увидел перед собой Марту в распахнутом плаще и ярком шарфе, небрежно, но живописно обмотанном вокруг шеи. Золотистые пряди волос растрепались, разгоряченные щеки пылали.

— Вы?

Она кивнула в ответ. Они стояли друг против друга, до конца не сознавая, кто они — влюбленные или враги. Бесчеловечная система слежки, доносительства, недоверия запутала их, тяжким гнетом придавила естественное, человеческое, и все же их неодолимо тянуло друг к другу.

— Простите, Эдгар, я все понимаю и не должна была приходить. И я сейчас уйду, но… я не могла не сказать вам, — она мучительно искала слова, которые смогли бы убедить его, и в конце концов крикнула в отчаянии: — Эдгар, вам нельзя возвращаться в Союз.

Он смотрел на нее с сожалением и грустью.