Марта кивнула и хотела уже отойти, как предписывает регламент непринужденности на светском рауте. Тем более что она увидела входившего в зал Зингрубера, который, заметив ее в обществе Эдгара, игриво сделал ей ручкой. И все же она продолжала стоять рядом с Эдгаром. Тот тоже не двигался с места, хотя спиной чувствовал, как недреманные глаза особиста буквально просверливают ему спину.

— Боюсь, что жертв уже не понадобится, — грустно заметила она. — Меня выставили из фирмы. — Легонько коснувшись бокала Эдгара, она продолжала: — Так что теперь я не представляю для вас никакой опасности… Выпьем за свободу.

Эдгар внимательно смотрел на девушку. Сегодня она была совсем другой, чем в Лувре или во время их прогулки по городу.

— Хороший тост, но мне почему-то кажется, что свобода не слишком вас радует.

Красивые припухлые губы тронула все та же нечаянная, будто не к месту, улыбка.

— Месье Эдгар, мне не хотелось бы показаться назойливой, но у меня к вам просьба. Если возможно, мы должны увидеться с вами где-нибудь в более спокойном месте, желательно тет-а-тет.

Эдгар едва не поперхнулся шампанским. Решительно, она переходила всякие границы. Какого черта она к нему прицепилась, эта настырная девица, да еще вместе со своим папашей. С капиталистами нужно и в самом деле ухо держать востро.

Но «настырная девица» смотрела кротко, почти умоляюще. И вдруг заговорила горячо, торопливо, словно боялась, что он сейчас повернется и уйдет, не выслушав ее:

— Я никогда не испытывала симпатий к красным. Думаю, так будет и дальше. Но даже в моей циничной журналистской душе есть сентиментальные уголки. Поверьте, нам необходимо встретиться, я не могу не сообщить вам кое-что. Я запишу вам свой телефон. — Марта уже открыла сумочку, чтобы достать блокнот, но Эдгар поспешно сказал:

— Не нужно ничего писать. Я запомню, говорите.

Глава 20

Фрачная пара отменно сидела на сухощавой фигуре бывшего солдата третьего рейха. Зингрубер оживленно болтал и чокался с дамами, когда увидел, что прямо на него целеустремленно шагает Лосберг.

Лучшая оборона — нападение, поэтому Зингрубер бросил дам и пошел навстречу старику.

— Так ты еще в Париже, дружище? — он изобразил на лице удивление и радость. — Говорили, будто ты решил хлопнуть дверью.

— Конечно, ты чувствовал бы себя вольготнее, улети я в Мюнхен, — ворчливо заметил Лосберг.

— А твои дела, кажется, идут на лад, — Зингрубер качнул головой в сторону Марты. — Пока я придумывал разные пошлые фокусы, ты, не иначе, скоро породнишься с конкурирующей фирмой! Ха-ха-ха.

— Не будь мы так стары, Фреди, я с большим удовольствием набил бы тебе морду, — совсем нелюбезно осадил его Лосберг. — Я ведь просил, чтобы ты оставил гнусную затею с «желтой» прессой… На себя мне, конечно, наплевать, но Марта… Она сама решила выйти из игры, и я не позволю плескать ей вслед дерьмом.

Зингрубера несколько обескуражил такой решительный наскок.

— Честное слово, Рихард, если бы я не знал тебя с сорокового года, голову бы дал на отсечение, что ты платишь партвзносы на Лубянке.

— Не скоморошничай, Фреди, в нашем возрасте это несолидно, — еще сильнее разозлился Лосберг. — Ты знаешь, мне совершению безразлично, во что вкладывать деньги, лишь бы они давали доход. Но есть вещи…

— Дружище, — Зингрубер ханжески поморщился, продолжая подшучивать, несмотря на гневливый настрой патрона, — твой политический цинизм не имеет границ.

Он внимательно огляделся по сторонам и, взяв Лосберга под руку, аккуратно вывел его из зала, предчувствуя серьезное объяснение. Они вышли на один из балконов, вспугнув устроившеюся там шальную парочку.

— Ну так вот, — заговорил Лосберг, — есть вещи, которые нельзя оправдать никакими деньгами и прибылями. Короче, ты должен немедленно остановить возню в прессе или завтра же забирай свой пакет акции и катись из фирмы к чертовой матери. А чтобы у тебя не было соблазна, ты передашь мне все имеющиеся у тебя материалы вместе с негативами.

Зингрубер внимательно посмотрел на Лосберга, как бы прикидывая, насколько серьезна угроза могущественного компаньона. И, видимо, сочтя ее достаточно весомой, спокойно сказал:

— Отчасти я понимаю твой пафос, Рихард, но с чего ты взял, что у меня остались какие-то материалы на твоего обожаемого летчика? Я думаю, тебе известно, как твоя любимая дочь обошлась с негативами. Наверное, под твоим педагогическим нажимом. Все же остальное, без фоторепортажа, сам понимаешь, не более чем подтирки. Даже внимания твоего не стоит.

Лосберг недоверчиво взглянул на Зингрубера. Бог знает, что именно на уме у этого старого лиса. Хотя его угроза настолько серьезна, что вряд ли из политических амбиций Зингрубер пренебрежет возможными последствиями своих действий.

— Не могу поверить — старый забияка так легко сложил свое оружие? — спросил Лосберг, чтобы прощупать компаньона. — Хотя, на мой пацифистский взгляд, это было бы самым благоразумным.

Зингрубер недовольно насупился, ему всегда претил мягкотелый либерализм.

— Узнаю старую песню. Поэтому вы и получили под зад от большевиков и они хозяйничают в вашей Латвии.

Лосберг не обиделся. Он лишь горько, по-стариковски усмехнулся, ибо приходит время, когда все понимаешь, но изменить уже ничего не в силах:

— Ну, а вы со своей химерой мирового господства? Вы добились большего? Те же коммунисты перепилили вашу Германию пополам и орудуют за Берлинской стеной не хуже, чем в Прибалтике. Может, пора кончать с истерическими имперскими претензиями?

Зингрубер вздохнул и, скучая, посмотрел на звездное небо. Разговор, на его взгляд, начал принимать нежелательное направление, и позиция Лосберга была ему глубоко антипатична.

— Знаешь, Рихард, чрезмерное чадолюбие не доведет тебя до добра. Ты, верно, забыл, что русские вертолеты связаны не только с большой коммерцией, но и с большой политикой. Тут никто не станет считаться с твоей ностальгической щепетильностью.

Лосберг посмотрел на него с удивлением и даже некоторым интересом.

— Никак ты угрожаешь мне, Фреди?

Зингрубер долго молчал. Он занялся раскуриванием сигары, предоставив Лосбергу самому решать, что означает его молчание.

— Ну, что ты… Просто на правах старого друга считаю своим долгом предупредить, чтобы ты не совал голову туда, где ее легко лишиться. Ладно, мне пора, — он взглянул на часы. — В мои годы отступления от режима могут дорого стоить.


Однако Зингрубер не покинул Ле-Бурже и не отправился в отель, как мог подумать Лосберг. Он лишь спустился несколькими этажами ниже. Сюда не долетал шум приема, было темно и тихо. Он вошел в пустой кабинет. Не зажигая света — хватало прожекторов на летном поле, — сел к стелу, подвинул поближе телефонный аппарат.

— Алло, Клебер, это вы?

— Добрый вечер, шеф, — раздался в трубке предупредительный голос.

— Я вас попрошу немедленно позвонить… Нет, лучше поехать в редакцию. Если уже начали печатать наши материалы, немедленно арестуйте весь тираж и уничтожьте… Набор необходимо рассыпать, все оригиналы и негативы забрать.

— Да, шеф.

— Поняли? Все до последнего негатива.

— Я понял вас, господин Зингрубер. В печать не просочится ни одной буквы. Через час все будет лежать в вашем сейфе.

— Не совсем так, Клебер, — понизил голос Зингрубер. — Через час, в крайнем случае через два это должно попасть к нашим коллегам… С той стороны. Вы хорошо меня поняли, Пьер?

— Понял, шеф. Только, боюсь, это не покажется нашим «коллегам» вполне убедительным.

— Черт возьми, не мне вас учить. Обставьте все так, чтобы им показалось, — рявкнул Зингрубер. — За это я плачу вам деньги. О’ревуар.


Даже современная японская аппаратура, казалось, вот-вот не выдержит яростного рыка Владимира Высоцкого. На столе под лампой был разложен неразрешимый пасьянс из фотографий и текстов, которые всего несколько часов назад разглядывали в другом месте Зингрубер и шеф-редактор.

Закрывшись в своем кабинете, Юрий Иванович в обществе фирменный литровой бутыли «Посольской», правда, наполовину уже «уговоренной», погрузился в тяжкие размышления. Дверь тихо отворилась, и впорхнула жена, одетая, как «ночная бабочка», в новый пеньюар. Она убавила звук у разгулявшегося магнитофона. В таком наряде ее южнорусские формы могли соблазнить кого угодно, но только не посла. Не до того было.

— Ты, Маша, иди ложись. Мне тут нужно еще немного… покумекать.

Оставив без внимания его мимический протест, Маша властным движением убрала бутылку в бар и зажала в ладошке ключ от него.

— Хватит, накумекался уже. Забыл, что прием завтра? Что у тебя могут быть за мировые проблемы?

Посол устало взглянул на жену и уже хотел отправить ее спать в более доходчивых выражениях, как вдруг его осенило.

— А ты, между прочим, глянула бы, Машуля. Может, на свежую-то голову…

— Ладно, завтра с утра и взгляну.

Она стояла напротив, выжидательно сложив на груди руки и еще надеясь привлечь внимание мужа. Но не тут-то было. Неприятное дело поглотило его целиком.

— Эх, Машуля, завтра поздно будет. Диппочта уже уйдет… Нужно сегодня решать. Если промахнемся, зашлют нас с тобой в какой-нибудь Занзибар. Или, не дай бог… на родину.

При упоминании родины сытая и довольная Маша переменилась в лице. Даже побледнела как будто, что было почти невозможно при неистребимой алости ее щек.

— Что ты говоришь, Юрочка, господь с тобой. Неужели так серьезно?

Она с опаской склонилась над его столом, словно там лежала бомба замедленного действия, взрыв которой в одночасье мог зашвырнуть ее на родную Тамбовщину.

— Ну, давай, давай посмотрим. Что это у тебя за снимочки?