Бешенство было не то слово, каким можно было бы описать реакцию Тэйлор. С ее лица исчезла улыбка, она не сразу смогла прийти в себя и выдавить:

— Она, должно быть, шутила, или… или что-нибудь еще. Почему ты этому поверил?

— Потому что именно так поступают взрослые.

— Нет. Совсем не так, Ной. Тот, кто тебя любит, никогда тебя никому не отдаст.

— Но именно так сделала мама. А я ведь перед ней извинился. — Взгляд его серых глаз ввинчивался в нее, умоляя поверить. — Я же не хотел!

От этих слов Тэйлор похолодела, но она не могла себе позволить задрожать. Ной не должен думать, что его слова напугали ее или изменили отношение к нему. Ей стало страшно, как только она представила себе, что носил внутри и не выпускал наружу этот ребенок. По какой-то причине он оказал ей доверие, и она не имеет права его подвести.

Спокойными, размеренными движениями она кончиками пальцев попыталась навести на его голове подобие порядка, а затем спросила:

— Так чего ты не хотел?

— Спорить насчет сапожек.

Рука у нее замерла.

— Сапожек?

— Мне страшно не хочется носить сапожки. От них ногам становится жарко. — Ной упорно не смотрел ей в лицо, а сосредоточил взгляд на медальоне, висящем на филигранной золотой цепочке. — Я не хотел спорить, но забылся. Она предупреждала меня, а я позабыл.

— Предупреждала?

Он кивнул, а потом поднял голову. В уголках глаз застыли слезинки.

— Она сказала мне, что если я еще хоть один раз не послушаюсь, то она отдаст меня папе. Но я позабыл и не захотел надевать сапожки, и тогда она отдала меня папе. А теперь и папа меня не хочет.

До потрясенной Тэйлор, наконец, дошло что выстроилось у мальчика в мозгу. Вот почему он вел себя так тихо, вот почему он столь решительно старался делать все правильно. В голове у него идеальное поведение отождествлялось с любовью взрослых. Для Ноя все происшедшее цеплялось друг за друга так логично, так ловко, что ему даже в голову не могло прийти, что истинные причины, по которым мать бросила его, носили гораздо более сложный и запутанный характер, чем просто спор по поводу этих чертовых красных сапожек. Выводы мальчик мог делать, базируясь только на собственном опыте, и выводы эти оказались ложными.

Теперь она сняла его с колен, устроилась под углом к нему и взяла его за плечи, чтобы он понимал, насколько серьезен будет предстоящий разговор.

— Маленький, я не знаю твою маму, — «И надеюсь, никогда не узнаю», — добавила она про себя, — но я знаю твоего папу. Знаю его давно. И когда я была моложе, то считала, что он самый сильный и самый добрый человек на свете. И до сих пор так считаю. Для него не имеют значения сапожки или пряничные человечки. Для него имеешь значение ты. Он любит тебя и никогда, никогда не отдаст и не поменяет тебя на другого ребенка.

— Откуда ты знаешь, что это так? — Слезы из глаз перестали литься, и голос Ноя окреп, стал требователен, ибо мальчик хотел, чтобы его убедили. Он этого жаждал, и Тэйлор сочла это добрым знаком.

— Потому, что твой папа сказал мне об этом еще до того, как я с тобой познакомилась. А он всегда говорит только правду. — Растирая ладошки мальчика, Тэйлор добавила: — Точно так же, как и сейчас.

Ной сразу же закивал головкой, возбуждение его еще явно не улеглось.

— Только не сейчас! Я вел себя не очень хорошо. Кричал и брыкался.

— Тогда, наверное, тебе просто следует извиниться.

Он опустил голову, стал нервно дергать себя за указательный палец, боясь поддаться надежде и отчаянно желая верить, что решение, оказывается, до такой степени просто.

— И все будет хорошо?

— Да, если, как мне кажется, ты его при этом еще и обнимешь.

Тихо-тихо Ной произнес:

— Это я смогу сделать. Я очень хорошо умею обниматься. Папа меня научил. Хочешь посмотреть?

— Ага, давай.

Ной встал на коленки и обхватил ее ручками, прижимаясь и бормоча нечто вроде «Ум-ум-уы!». Тэйлор тоже прижала его к себе и оставила на усмотрение Ноя выбрать момент, когда отстраниться. Через несколько секунд он снова встал на ножки и проговорил:

— Вот видишь!

— Вижу: так хорошо меня никогда и никто не обнимал.

— Да нет. Лучше всех обнимается папа. Пусть он тебя обнимет. Когда он больше не будет на меня злиться, я попрошу его, чтобы он тебя обнял, если ты этого хочешь.

«Устами младенцев…» — подумала Тэйлор.

— Ладно, парень. Я сама его об этом попрошу. — «Ни за что!» И она улыбнулась.

— Хорошо. — Ной заерзал, чтобы высвободить башмачок из складки постели, а затем выбросил ножки вперед, чтобы соскользнуть на пол. — Теперь пошли. Папа считает, что мужчины должны уметь извиняться немедленно, если они что-то сделали не так или кого-нибудь обидели. А иначе они просто мразь. А я не хочу, чтобы папа думал, что я мразь.

— Ты никогда не будешь мразью, — заявила Тэйлор.

Когда Ной вцепился ей в руку и потащил вниз, Тэйлор думала только об одном: до чего же поразительно ведут себя дети, до чего же легко они преодолевают эмоциональную пропасть между отчаянием и рассудительностью. Возможно, оттого, что у них, в отличие от взрослых, эмоции не замешаны на гордости. Она готова была снять шляпу перед Дрю за то, что тот научил Ноя понимать, что никогда нельзя медлить с извинением от всего сердца. Если научить ребенка думать, быть добрым и отвечать за свои поступки, то все остальное выработается само собой.

Она чуть не споткнулась на лестнице, когда поняла, что этот совет ей следует отнести к самой себе. Время прекратить беспокоиться по поводу Майки — вернее Майка, — ибо Майки называла его теперь только она одна. Пора было спустить его с помочей и дать ему возможность сделать собственный выбор — жизненный и учебный. Ее работа окончена, и это удручало ее смертельно.

Что ей все время говорила мама? Одна дверь затворяется, а другая открывается. Что ж, пусть так, но это вовсе не означает, что ей обязательно следует входить в эту дверь, говорила она себе, когда Ной втянул ее в гостиную, в самое лоно семьи. Какое-то мгновение она даже подумывала о том, чтобы сбежать, но тут взгляд ее встретился со взглядом Дрю, и она очутилась в западне.

От пап не требовалось, чтобы они были сексуальны или ранимы. Но в Дрю было и то, и другое, и он в ней нуждался. Что бы потом ни случилось, она уже была к этому причастна.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда в дверях показались Тэйлор и Ной. Дрю почувствовал, будто мир вокруг него остановился, словно ничего нельзя будет больше решить и ничем насладиться, пока не настанет мир и покой в отношениях с сыном. Ожидание оказалось сродни пребыванию в чистилище — напряженное, одинокое, наполненное самоанализом. Три или четыре раза он выходил к лестнице — только для того, чтобы вернуться в гостиную. Каждый раз он напоминал себе, что его сын доверяет Тэйлор. Как и он сам.

А не доверять ей было невозможно. Она умела находить общий язык с людьми, и всем хотелось быть к ней поближе. Тэйлор была эмоциональным магнитом для потерянных душ; знала, что нужно людям, и старалась им это дать. Еще задолго до того, как стало модным помогать бездомным, она превращала предрождественские мероприятия в старших классах в соревнования по изготовлению игрушек для детей из малоимущих семей.

Когда Дрю увидел, как она стоит рядом с его сыном, то понял, что она всегда давала больше, чем брала взамен Как в это Рождество. Как в момент совершения им ошибки в отношении Ноя. Может быть, в этом-то и заключается тайна любви: давать больше, чем берешь.

Стоило Ною отпустить руку Тэйлор, как Дрю бросился на колени и раскрыл объятия. Ной кинулся туда и уткнулся в грудь отца. Дрю чуть не упал от толчка, но сумел сохранить равновесие.

Господи, до чего же хорошо обнимать сына, знать, что им не разрушена близость, которую он тщательно создавал по крупицам с того момента, как сын вернулся к нему. Он поднял голову и от всего сердца адресовал Тэйлор беззвучное «спасибо!» Она пожала плечами, словно ничего не произошло, но Дрю-то понимал. Для него это было все, и он этого не забудет.

С силой прижав сына к груди, Дрю произнес свою тщательно отрепетированную речь, ту самую, что он мысленно писал и переписывал в течение последних сорока пяти минут:

— Я никогда не собирался менять тебя на кого бы то ни было, Ной. Я хочу, чтобы ты был здесь, со мной. Ты мой сын, и я хочу, чтобы мы вместе были долго-долго, потому что я тебя люблю, и ничто этого не изменит. Никогда.

— Честно?

— Вот тебе крест! — заявил Дрю. И когда Ной вновь начал его обнимать, то Дрю подмигнул Тэйлор, а та кивнула в знак одобрения, что для него значило столь же много, как и наличие взаимопонимания с сыном.

— Я не знал, папа, что это просто игра, — сказал ему Ной, вновь требуя к себе внимания.

— Что ж, игра оказалась не из самых удачных, и больше мы в нее играть не будем.

— Нет, просто теперь я знаю, как в нее играть. Так что все в порядке. Тэйлор говорит, что когда меня переворачивают вверх ногами, не надо ничему верить. И о таких вещах мне нечего беспокоиться, потому что ты больше и сильнее. Это все равно, что ты скажешь: «Я тебя люблю», только задом наперед. — Ной повернул голову. — Правильно, Тэйлор?

— Абсолютно верно, — кивнула она.

— Вот видишь? — обратился Ной к отцу. И терпеливо продолжал: — Теперь понял?

— Понял. — Последние остатки мрака, глодающие душу Дрю, исчезли, когда он повторил: — Люблю тебя! — а затем произнес то же самое шыворот-навыворот.

— Да, сэр! А, я позабыл. — Внезапно вспомнив, как важно для него извиниться, Ной выпрямился: — Я не хочу быть мразью. Прошу прощения за то, что кричал, и еще я больше не буду брыкаться.

— А меня прости за то, что я тебя напугал. Постараюсь больше никогда этого не делать. — Дрю еще раз быстро обнял Ноя, прижав его к груди, ибо хотел лишний раз на деле удостовериться в том, что сын доверяет ему.