— Нет! Мне больше некуда идти!

Этот душераздирающий визг пронзил Дрю, точно раскаленная сталь, и лишил его душевных сил. Он мигом перевернул и обнял ребенка. Стал искать нужные слова, пока глухие рыдания все еще по-прежнему сотрясали тельце сына. Умоляющий взгляд, брошенный им на Тэйлор, встретился с ее понимающим взглядом, подтвердившим худшие его опасения. Он искал у нее поддержки, а почувствовал себя таким опустошенным, каким был и его сын. Хороший отец никогда такого не допустит.

Как он мог позволить себе до такой степени перепугать сына? Как он мог не знать? Он совершил ошибку, которую ни в коем случае нельзя было совершать, а теперь он мог лишь шепотом произносить извинения, которых Ной не в состоянии был услышать, и пытаться приласкать ребенка, который не в состоянии был утешиться.

— Прости меня, Ной! Прости меня, мальчик! Я никогда ни на кого тебя не променяю. Я люблю тебя, сынок, больше всего на свете Разве ты этого не понимаешь?

Маленькие ручонки и кулачки уперлись ему в грудь, и ребенок криком позвал Тэйлор, стал искать ее глазами, безнадежно умолять:

— Тэйлор, ты возьмешь меня к себе? Я хочу уйти с тобой. Пожалуйста! — он весь выворачивался из объятий Дрю и просил умоляющим голосом: — Вы любите деревья, которые не выглядят совсем красиво. Вы же не отошлете меня никуда, если я буду вести себя плохо. Неужели вы не можете полюбить и меня? Ведь у вас же нет своих мальчиков. Ну пожалуйста!

Последние его слова оборвались на всхлипе и взорвались в ее душе. Но еще больше рыдания сына сокрушили Дрю. Лицо его исказилось душевной мукой, а глаза потускнели от горя. Она видела, как напряглись мускулы его лица в борьбе с подступающими слезами. Тихая, жалобная мольба Ноя вырвала у него сердце из груди, и кровотечение ничем остановить было невозможно.

— Тэйлор! — Ной протягивал ей ручки, брыкаясь, чтобы освободиться от объятий отца.

Признав свое поражение, Дрю отпустил его, позволив сползти на пол, и наблюдал за тем, как его сын бросился в объятия Тэйлор, как она обняла ребенка и стала его утешать. Во второй раз за один вечер он почувствовал себя абсолютно беспомощным. За пару дней она узнала гораздо больше о том, как надо любить Ноя, чем он за два месяца. И когда он больше не в состоянии был на это смотреть, то ушел. Он оказался не нужен. Пусть даже непреднамеренно, но он причинил боль единственному доброму началу в своей жизни.

Эмоционально опустошенный, Дрю остановился подле камина, опершись локтем о каминную доску, положил ладонь на бедро и, зажмурившись, переживал болезненный провал. Со стороны кухни доносился голос Тэйлор, мурлыкавший какие-то милые пустячки уверенно и нежно, преисполненный любви. Он услышал, как — она вошла в комнату у него за спиной, продолжая спокойно утешать Ноя, но не обернулся. Он знал, что является лишним. Тэйлор, как всегда, взяла все в свои руки. Затем он услышал, как она вышла, направилась к лестнице и стала подниматься наверх, в комнату Ноя.

Самообвинения стали столь же яростно переполнять его душу, как яростное животное, попавшееся в стальной капкан, пытается, невзирая на боль, отгрызть собственную ногу. Дрю снял с каминной доски сосновую шишку и изо всех сил запустил ее в противоположную стенку. Она расплющилась, отколов краску и оставив на стенке след. Блестящий след. С отвращением к самому себе, покачивая головой, Дрю слишком поздно вспомнил, как Ной прилежно и тщательно подклеивал блестки к чешуйкам шишек после того, так Тэйлор намазала их клеем. И теперь он испортил одну из этих шишек.

Тишина в доме давила его, таила в себе невысказанный упрек. В конце концов, он подобрал испорченное украшение и взял его в руки, размышляя, почему так легко что-то сломать и так трудно сделать. Но это было неправдой. По крайней мере, для Тэйлор. Она умела любить; она никому не причиняла боль. Тело ее не несло в себе разрушительных импульсов.

Дрю поднял голову и посмотрел на закрытую дверь, ведущую в комнату сына. «Она сейчас там, пытается собрать осколки разбитого доверия ребенка, — подумал Дрю. — Неудивительно, что она боится меня, боится возникновения между нами интимной близости». Смог же он уничтожить доверие к себе пятилетнего мальчика глупым, бездумным замечанием! Он никогда не умел никого любить.

Дрю с силой сжал лежавшую в ладони сосновую шишку, до того сильно, что целые чешуйки врезались в кожу, но он не замечал этого.


Тэйлор окинула взглядом комнату Ноя в поисках теплого, уютного местечка, где можно было бы свернуться клубочком и переждать грозу, но ее постигло очередное разочарование. В комнате не было качалки, не было мягкого кресла, не было уютного, спасительного уголка, где можно было бы пристроиться, а она даже не представляла себе, как об этом можно будет сказать Дрю. Это только добавит новое бремя к взваленному им на себя грузу вины, независимо от того, что все предусмотреть физически невозможно.

Похоже, он вбил себе в голову дурацкую идею, будто хорошие родители не совершают ошибок. Что ж, она выбьет у него из головы подобные мысли, как только спустится вниз. Потому что правильная мысль заключается в том, что хорошие родители не делают одну и ту же ошибку дважды. Или хотя бы делают эту ошибку не так часто.

Громко шмыгнув носом, Ной переменил положение рук, держащих ее за шею, что она восприняла с облегчением, так как затылок уже начал болеть. Когда Тэйлор уселась на постель, раскачиваясь из стороны в сторону, до нее дошло, что блузка у нее в буквальном смысле мокрая от слез. А, возможно, у мальчика, в дополнение ко всему, текло из носа. Она чуть не расплылась в улыбке, вспомнив, как нечто подобное случалось у нее в прошлом.

И, вместо того, чтобы отодвинуть ребенка, она плотнее прижала его к себе. Плечи у нее и прежде бывали мокрыми, и как бы смешно это ни звучало, она тосковала по подобным ощущениям. Не по мокрым блузкам, но по сопутствующим обстоятельствам: возможности взять в руки и прижать к груди маленькое, теплое тельце, ощущая, как сквозь кожу внутрь проникает испытываемое ребенком доверие к ней, делающее ее кем-то особенным. Ной стал привязываться к ней, как и она к нему. Она надеялась, что в основе этого лежит тот простой факт, что они оба потеряли мать.

Время шло. Она покачивалась и выжидала, не желая торопить Ноя. В данный момент и ему, и его отцу требовалось время и надежное место, где можно было бы избавиться от боли. Оба представляли собой эмоциональный эквивалент ходячего раненого. Ей оставалось лишь успокоить младшего и надеяться на то, что второй не будет слишком усердно себя казнить и что она вовремя успеет спуститься и поправить вред, нанесенный мечтой стать идеальным родителем.

Качая головой, она не могла не признаться самой себе, что рассуждает, точно настоящая Флоренс Найтингэйл, — даже нет, она рассуждает, как настоящий Доктор Праздник; она стала квинтэссенцией всех сильных женщин Юга, становящихся опорой семьи во времена кризиса. То есть, тем, кем она дала себе обещание никогда больше не быть.

Тогда почему ты не отдашь Ноя отцу и не побежишь ко всем чертям?

Потому, что ни один человек, в котором есть хоть капля порядочности, не убежал бы на ее месте, уговаривала себя она.

Ложь. Ной — это проблема Дрю, а не твоя.

Продолжая спор с самой собой, она качала ребенка на руках, находя в этом действии утешение. Почему она попросту не ушла? Что в ней сидит такое, что не позволяет сказать «нет» этим двоим?

Глядя на светлую головку ребенка, она вынуждена была признать, что Ной ей нравится. Как и его отец. За несколько недолгих дней им удалось прорваться через ее оборонительные рубежи. Они были ей небезразличны. Не до такой степени, чтобы посвятить им всю оставшуюся жизнь, быстро успокоила себя она, но в достаточной мере, чтобы желать им счастья.

— У тебя теперь все хорошо, парнишка? — рискнула она, наконец, задать вопрос.

Ответом было очередное хлюпание носом и нерешительный кивок.

— Ты можешь привстать и поговорить со мной?

Он оторвал руки от ее шеи и проговорил:

— Да, мэм.

Иногда от воспитанных детей мороз бежит по коже, подумала Тэйлор. Ее мальчики сказали бы «Ага!» или «Если тебе так надо!» Но только не Ной. Даже в минуты кризиса он помнил о правилах хорошего тона, и это делало его таким хрупким… она попыталась снять его с колен, но он так напрягся, что она поняла, что он вот-вот готов вновь ухватиться за нее. И тогда она аккуратно усадила его к себе на ногу. Пять лет — трудный возраст: уже не сосунок, но еще не подросток.

— Думаю, что мне пора рассказать тебе про своих младших братьев, — начала Тэйлор и стала рассказывать мальчику о своей семье, о том, как они вместе с мамой всегда переворачивали братьев вверх ногами, щекотали их и дразнили, когда они совершали какую-нибудь глупость или им просто было нехорошо на душе. — И мальчики всегда знали, что слова, сказанные, когда их переворачивали вверх ногами, ничего не значат. Это была своего рода игра, и братья делали вид, что они огорчены и обижены, и тогда я брала их на руки. Твой папа просто решил поиграть с тобой в эту игру, которой он научился у нас дома.

— Он сказал, что такому старому человеку, как он, не нужен в доме плохой мальчик, — прошептал Ной, уткнувшись в собственные колени.

— Но он же сказал это не всерьез, понарошку. Ты же в это время был вверх ногами, — напомнила ему Тэйлор. Просунув пальцы под подбородок, который словно приклеился к груди, она приподняла ему лицо. Волосы его в тех местах, где он прижимался к ней, торчали под странным углом, но Тэйлор удержалась от того, чтобы их пригладить. Перехватив его взгляд, она продолжала: — А теперь он очень переживает от того, что произошло. Он страшно тебя любит. Я-то в этом разбираюсь!

Ной стал покусывать нижнюю губу.

— Мама сказала, что если я буду плохо себя вести, он меня отдаст.