Р. Дж. повела ее на балет «Спящая красавица», а потом на первый осенний симфонический концерт, отдав ей свое место в седьмом ряду партера.

— У тебя только один билет?

— Том не ходит на такие мероприятия. У нас разные интересы. Он любит хоккей, а я нет, — ответила Р. Дж., и Элизабет задумчиво кивнула и заметила, что ей понравилось, как дирижировал Сэйдзи Одзава.

— Следующим летом будет выступать оркестр «Бостон Попс». Тебе должно понравиться. Люди сидят за маленькими столиками, потягивая шампанское и лимонад, и слушают музыку. Очень gemütlich[1].

— Нам пора, — сказала Беттс.


Послушать «Бостон Попс» ей было не суждено. В начале зимы болезнь начала прогрессировать. Она прожила на Массачусетс-авеню всего семь недель. В больнице Миддлсекс Мемориал ей выделили частную палату на этаже для важных персон и усилили радиационное лечение. Очень скоро у нее выпали все волосы, она начала худеть.

Она была такой чувствительной, такой спокойной.

— Знаешь, получилась бы очень интересная книга, — сказала она Р. Дж. — Только у меня нет сил ее писать.

Между двумя женщинами возникла приязнь, но однажды поздно ночью, когда они втроем сидели в ее палате, Беттс посмотрела именно на Тома.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Поклянись, что не позволишь мне страдать.

— Клянусь, — почти торжественно произнес он.

Элизабет хотела пересмотреть завещание и составить документ, в котором она отказывается от того, чтобы ее жизнь поддерживалась искусственно с помощью специального оборудования или препаратов. Она попросила Р. Дж. найти ей адвоката, и та пригласила Сюзанну Лорентц из конторы «Вигодер, Грант и Берлоу», в которой она когда-то сама работала непродолжительное время.

Пару вечеров спустя Р. Дж. вернулась с работы, когда Том уже поставил машину в гараж, и обнаружила, что он сидит на кухне, пьет пиво и смотрит телевизор.

— Привет. Тебе звонила эта Лорентц? — спросил он, выключив телевизор.

— Привет. Сюзанна? Нет, не звонила.

— Она позвонила мне. Она хочет, чтобы я стал агентом Беттс по медицинскому уходу. Но я не могу. Я и так ее лечащий врач, потому может возникнуть коллизия, верно?

— Да, может.

— Ты возьмешься за это? Станешь агентом?

Он немного располнел, и казалось, что не высыпается. На его рубашке она заметила хлебные крошки. Ей было грустно, что важная часть его жизни вот-вот должна умереть.

— Да, я не против.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — ответила она, пошла в спальню и легла спать.


Максу Роузману предстоял долгий период восстановления, потому он решил уйти на пенсию. Сидни Рингголд ничего не говорил Р. Дж. по поводу давешнего предложения и не делал никаких официальных заявлений. Однажды к ней подошла улыбающаяся Тесса. Она не сказала, откуда получила эту информацию, но Р. Дж. готова была поклясться, что ей разболтала Бесс Харрисон, секретарша Роузмана.

— Ходят слухи, что ты в числе претендентов на место Роузмана, — сообщила она. — Ура! Я думаю, у тебя есть все шансы. Ты сможешь сделать карьеру. Кем ты хочешь стать? Деканом в медицинском институте или директором больницы? Ты же не забудешь о бедняжке Тессе, верно?

— Перестань, Тесса. Я не получу это место. Но о тебе я не забуду. Ты же знаешь так много сплетен и носишь мне по утрам кофе, глупышка.

Она часто слышала об этом от разных сотрудников. То и дело кто-нибудь подходил к ней и с заговорщицким видом сообщал, что миру известно об этой новости. Она не удивлялась. Она не знала, хочет ли эту должность и сможет ли принять ее.


Вскоре Элизабет так похудела, что Р. Дж. смогла представить, как она выглядела в молодости, когда жила с Томом. Ее глаза казались больше, кожа стала почти прозрачной. Р. Дж. знала, что она на краю.

Между ними существовала странная близость, усталость от мира. Они стали почти как сестры. Отчасти виной тому были воспоминания об одном партнере. Р. Дж. не могла представить Тома в постели Элизабет. Интересно, тогда он был таким же хорошим любовником? Он так же нежно гладил ее ягодицы и целовал пупок? Вероятно, у Элизабет возникали подобные мысли, когда она видела Р. Дж., однако в них не было ревности. Женщины были близки. Несмотря на тяжелую болезнь, Элизабет была очень чувствительной и проницательной.

— Вы с Томом собираетесь разойтись? — спросила она однажды, когда Р. Дж. заехала к ней по дороге домой.

— Да. Думаю, очень скоро.

Элизабет кивнула.

— Мне очень жаль, — прошептала она, найдя в себе силы для утешения. По всей видимости, она не была удивлена. Жаль, что они не познакомились раньше.

Они стали бы прекрасными подругами.

4

Принятие решения

Четверги.

Когда Р. Дж. была моложе, ей было проще. Теперь же казалось, что у нее остались только четверги.

Она любила младенцев, потому ей не доставляло никакой радости делать аборты. Это было отвратительно и грязно, некоторые коллеги не одобряли ее занятие. К тому же Тома пугали возможные последствия этой работы для их репутации.

В Америке шла настоящая война из-за абортов. Многие доктора вынуждены были увольняться из-за отвратительных угроз организаций, выступающих против абортов. Р. Дж. считала, что женщина имеет право принимать решение относительно собственного тела, потому каждый четверг утром она ехала на Джамайка-плейн и заходила в клинику с черного хода, избегая демонстрантов с плакатами, распятиями и эмбрионами в банках.

В последний четверг февраля она подъехала к клинике. Дорожка была расчищена от снега Ральфом Айелло, который жил по соседству и зарабатывал тем, что расчищал территорию вокруг клиники. Его же собственный двор был засыпан глубоким свежим снегом. Задний двор клиники находился с другой стороны ворот. От него шла узкая дорожка к черному ходу.

Р. Дж. всегда старалась быстро попасть в здание, опасаясь, что демонстранты могут обогнуть его и увидеть, как она заходит в клинику. Она злилась и почему-то стыдилась того, что ей приходится проникать на работу тайком.

В тот четверг со стороны главного входа не доносилось никаких звуков — ни криков, ни проклятий, но Р. Дж. была очень озабочена. По дороге в клинику она заехала к Элизабет Салливан.

Элизабет уже потеряла всякую надежду и вступила в царство непрерывной боли. Кнопка, которую ей позволяли нажимать для того, чтобы в кровь впрыскивались необходимые препараты, была бесполезна практически с самого начала. Когда она приходила в сознание, то испытывала такие страдания, что Говарду Фишеру пришлось назначить ей лошадиные дозы морфия.

Она спала без движения.

— Привет, Беттс, — громко поздоровалась Р. Дж.

Она приложила два пальца к теплой пульсирующей шее Элизабет. Спустя мгновение, почти против своей воли, она взяла ее за руку. Каким-то образом Р. Дж. почувствовала, что в Беттс осталось очень мало жизненных сил и этот запас потихоньку улетучивается.

— Ах, Элизабет. Мне очень жаль.

Губы Элизабет дрогнули. Р. Дж. наклонилась, пытаясь расслышать, что хочет сказать подруга.

— …зеленую. Возьми зеленую.

Р. Дж. рассказала об этом одной из медсестер, Беверли Мартин.

— Бог любит ее, — сказала медсестра. — Обычно она никогда не просыпается настолько, чтобы говорить.


В ту неделю, казалось, мир сошел с ума. Ночью кто-то поджег клинику абортов в Нью-Йорке. То же нездоровое поветрие обнаружилось и в Бостоне. Массовые демонстрации осадили две клиники в Бруклине. Одна из этих клиник принадлежала компании «Планирование семьи», а другая — компании «Претерм». Это вызвало паузу в обслуживании клиентов, вмешательство полиции и массовые аресты. Предполагали, что клиника на Джамайка-плейн должна стать следующей.

Гвен Габлер пила кофе в ординаторской. Она была на удивление молчалива.

— Что случилось?

Гвен поставила чашку на стол и потянулась к сумочке, достала из нее сложенный вдвое листок. Когда Р. Дж. взяла его, то увидела, что это листовка, стилизованная под полицейские объявления о розыске преступников, какие обычно вывешивают на почте. Там было имя Гвен, ее адрес, фотография, расписание работы. Было написано, что она оставила прибыльную практику во Фрамингэме, «чтобы разбогатеть на абортах». Также указывалось ее преступление: убийство младенцев.

— Там только нет приписки «живым или мертвым», — горько произнесла Гвен.

— Они и про Леса сделали подобную листовку? — Лешек Устинович двадцать шесть лет проработал гинекологом в Ньютоне, прежде чем присоединиться к их коллективу. Он и Гвен были единственными врачами, работавшими в клинике полный день.

— Нет, козлом отпущения здесь сделали меня, хотя, я так понимаю, в больнице Диконесс подобной чести удостоился Уолтер Хёрст.

— Что ты собираешься с этим делать?

Гвен разорвала листовку пополам, потом еще раз и выбросила обрывки в корзину для мусора. Она поцеловала кончики пальцев и нежно похлопала Р. Дж. по щеке.

— Они не смогут выжить нас отсюда, если мы этого не позволим.

Р. Дж. допила кофе, одолеваемая грустными мыслями. Она работала в клинике уже два года. Лес Устинович, отличный наставник с огромным жизненным опытом, учил ее правильному прерыванию беременности. Если все делать четко и правильно, то оно было абсолютно безопасным, потому она очень старалась всегда делать все правильно. Однако каждый четверг она была так напряжена, будто ей предстояла сложная операция на головном мозге.

Она вздохнула, выбросила бумажный стаканчик, встала и пошла работать.


На следующее утро в больнице Тесса торжествующе взглянула на нее, протягивая рогалик и кофе.