Леркина подружка Аня ввалилась в квартиру. Она тряслась, стучала зубами и не могла выговорить ни слова. Ее дубленка была распахнута, шарф болтался до колен.

— Что с Лерой? — заорала Наташа и отметила: вот он, удар. — Говори сейчас же, что с Лерой?!

Наташа сама испугалась своего крика. Рожнов соскочил с дивана и в два прыжка оказался в прихожей. Они вдвоем втащили Аню в комнату и усадили на диван.

Анька тряслась и затравленно смотрела на родителей подружки.

— Это они, теть Наташ, это они, я их сразу узнала… Мы с Леркой сидели в кафе, а они…

— Да кто они? — Рожнов тряхнул Аню за плечи. Его лицо мгновенно стало красным. На скулах заходили желваки.

— Те двое, которые меня увезли. Я не сказала вам, мне бабушка не велела. Но они… Они меня изнасиловали тогда, теть Наташ! — Аня говорила торопливо, спотыкаясь и с трудом выговаривая ненавистное слово.

— Где Лера?! — заорала Наташа, срывая голос. Рожнов кинулся одеваться.

— Мы в кафе сидели, в “Хрусталике”, они зашли и — к нам. Меня увидели и говорят: “Старая знакомая”. Я испугалась, меня просто парализовало. А Лерка им хамить начала. А тот амбал, который ближе к ней сидел, он за руку ее схватил и говорит: “Сиди тихо, а то мы твою подружку пришьем”. И пистолет показал. У них оружие есть, дядь Сереж, я видела!

Рожнов был сизо-красный, на лбу выступили капельки пота. Наташа опомнилась, кинулась в спальню, стала одеваться. Рожнов переспросил название кафе.

— Меня толстый вывел, там предбанник есть, в кафе. Меня от страха вырвало. Он меня в туалет отпустил умыться. А я окно открыла. Я в окно убежала, теть Наташ, и сразу к вам… Скорее надо…

— Они на машине? — хрипло спросила Наташа, натягивая пальто.

— Кажется, нет. Толстый сокрушался, мол, такие девочки, жаль, тачка сломалась, прокатить не на чем.

Рожнов вылетел из квартиры, хлопнув дверью. Наташа с Аней кинулись следом.

— Ты иди в милицию, — бросил Рожнов на ходу, — а я сразу туда. Быстро!

Наташа послушно побежала в сторону пункта милиции. Рожнов мчался по улице в развевающейся куртке, без шапки. Шарф вился за ним как флаг. Он влетел в кафе и, не найдя там Лерки, схватил за грудки бармена.

— Эй, папаша, полегче! — Мальчик-бармен от неожиданности выронил стакан.

На звук разбитого стекла обернулись посетители. В заведении тусовались подростки.

— Здесь двое были. Два амбала. С ними девчонка. Где они?

Рожнов приподнял бармена над полом. Тот задергал ногами, покраснел до кончиков ушей.

— Они увели ее, — сказал кто-то из зала. Рожнов бросил бармена и развернулся на сто восемьдесят градусов.

— Куда?

Все молчали.

— Это дочка моя, понимаете вы, волки тряпочные?! Это дочка моя! Куда они ее повели?

Девчонка не старше Лерки сползла с барной табуретки и подошла к Рожнову.

— Идемте.

Она вывела его в закуток-курилку.

— Я их знаю. Они скорее всего ее в Строительный повели. Там подъезды с кладовками.

Рожнов судорожно сглотнул и вырвался на морозный воздух.

Строительный переулок был недалеко, у рынка. Он отличался особенно темными дворами и сложной конструкцией подъездов. На каждом этаже возле лифтов имелись подсобные помещения. Рожнов не помня себя долетел до ближайшего дома. Торкнулся в первый попавшийся подъезд — кодовый замок. Следующая дверь — домофон.

Сердце бешено стучало, ныряя в живот. Третий подъезд был обычный, с обшарпанной дверью. Рожнов влетел и остановился внизу. Достал спички и трясущимися пальцами стал зажигать их. Наконец пламя вспыхнуло. На миг осветило клочок подъезда. Никого. Рожнов поднялся на второй этаж. Прислушался. Рядом было тихо. Он уже собирался спуститься, когда услышал откуда-то сверху сдавленный крик.

Рожнов похолодел нутром, но не позволил себе раскрыться раньше времени. Он мягко, подобно тигру, пробрался на этаж выше. Теперь из закутка за лифтом явственно слышалась возня. Вновь Рожнов услышал что-то между писком и стоном. Словно кричать пытался человек с плотно зажатым ртом. Он не разобрал, не узнал Леркиного голоса. Он нутром почуял, что это Лерка.

Рожнов вышел на лестничную площадку. Откуда-то сверху, этажа с седьмого, сочился слабый, еле различимый свет. Рожнов встал напротив двери в подсобку. Он отступил два шага, набрал в легкие побольше воздуха и рванул вперед, вложив в силу удара все свое напряжение, нервы и злость. За дверью кто-то вскрикнул, та едва не слетела с петель.

— Лера! — заорал Рожнов, продолжая бить по замку уже ногой. — Лера, я здесь!

Рожнов вышиб ненавистную дверь и в синем свете луны, глазеющей в окно подсобки, сразу увидел перекошенное от ужаса бледно-голубое лицо дочери. Рот ее был заклеен скотчем. Рожнов это тоже успел разглядеть. Он дернул дочь за руку, и она пролетела мимо него на лестничную площадку, где уже кто-то из жильцов осторожно приоткрыл железную дверь. Рожнов тяжело дышал, бросая удары во все стороны. У него работали руки и ноги. Его тоже били, но он не чувствовал боли. В темноте было не разобрать — кто и что, но Рожнов, как разъяренное животное, нутром существа своего различал тепло человеческих тел, вцеплялся всем, чем мог, и бил, топтал, грыз. И даже когда почувствовал острую, пронзившую его боль в левом боку, он не остановился. Хватал ртом воздух, а руками — ноги обидчиков. Его ударили ножом еще и еще. Но Лерка этого уже не видела, она вылетела из подъезда с диким, душераздирающим криком.

— Мама-а! — кричала она. В высокой, как башня, шестнадцатиэтажке разом вспыхнуло несколько десятков окон. — Ма-ма!

Со стороны проспекта к ней бежала Наташа в пальто и без шапки, а сзади прыгала через сугробы расстегнутая лохматая Аня. С другой стороны дома во двор въезжали две милицейские машины.

Выскочившие из них люди в форме слаженно и быстро оцепили дом, и вывалившиеся из подъезда амбалы сразу попали в руки милиции. Наташа трясла дочь, ощупывала ее, заглядывала в лицо. Лерка была как каменная.

— Там отец… — наконец очнулась она и вдруг завизжала истошно: — Там папка! На третьем этаже! Скорее!

Она ринулась назад, в подъезд, за ней Наташа и Аня. За ними — двое в форме. Лестничную клетку осветили фонарями.

— Папка… — Лерка осела по обшарпанной стене. К ее ботинкам подползала тонкая полоска крови, убежавшая из лужицы, в которой лежал Рожнов. Лерку оттаскивали, а она билась и кричала. Вырывалась, стремясь к безжизненному телу Рожнова. Ее отнесли в одну из квартир, Наташу к мужу тоже не подпустили. Они с Аней сидели возле Лерки и держали ее за руки. Лерку колотило. Подъехавшая “скорая” уже ничем не могла помочь Рожнову. Зато Лерке сделали укол, и она перестала биться в истерике. В этот день для нее кончилось детство.

Глава 22

Два месяца Лерка молчала. Она не отвечала на вопросы матери, не болтала по телефону с одноклассниками, не смотрела телевизор. Лежала на кровати, отвернувшись к стене, и водила пальцем по ковру.

Ковер этот когда-то смастерила своими руками Наташина мама. Наташа считала, что от ковра исходит доброта маминых рук, она так это чувствовала и очень надеялась, что ковер как-то по-своему сообщит Лерке тепло и утешение. Наташа пыталась что-то говорить дочери, просиживала за ее спиной часами, иногда ложилась рядом и гладила по волосам. Но Лерка к проявлениям материнской ласки оставалась безучастна. Да и не было сейчас у Наташи той силы, той энергии, которая смогла бы помочь Лерке. Наташа сама нуждалась в утешении и поддержке.

Она сама долго пребывала в полной прострации и, пожалуй, не справилась бы со всеми похоронными хлопотами, если бы не помощь друзей. Первым приехал Королев и организовал весь процесс. Приехали какие-то люди, тихо переговорили с Королевым на кухне, потом они же забрали Рожнова из морга и обрядили его. Приехала Юля и привезла денег. Рожнов лежал в гробу кроткий и смиренный. Лицо его приняло то просветленное выражение покорности, которое бывало у него, когда он после страшных загулов просил у Наташи прощения. Увидев Рожнова таким, Наташа ощутила всю безвозвратность своей потери. Горе навалилось на нее, родив чувство вины.

— Я ведь ничего и не покупала ему последнее время, — причитала она на плече у Юли, — ходил в чем придется, как сирота…

— Ну, ну, ну… — Юля не знала, чем утешить подругу. Рожнов сейчас казался добрым и несчастным. А все они — в чем-то повинными в его несчастьях, его безрадостной жизни.

— Не жалела его! — обливаясь слезами, сокрушалась Наташа. — Иногда доброго слова не хотела сказать, только злилась. Ой, Сережа, прости ты меня!

Она то рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону, то принималась гладить холодные щеки Рожнова, поросшие щетиной, то надолго замолкала, вглядываясь в родные и одновременно уже чужие черты его лица.

Все пришедшие проститься с Рожновым уважительно относились к горю Наташи и Лерку. Соседки сокрушенно кивали, вспоминая, незлобивость Рожнова. Его друзья, кивали в такт Наташиным причитаниям — Серега любил свою жену, и она правильно убивается по нему, как положено. Серега мужик был что надо — дочь спас, себя подставил.

Леркины одноклассники смотрели на все боязливо, скованно. Толпились вокруг застывшей изваянием Лерки, переминались с ноги на ногу.

Приехали деревенские и привезли плакальщицу.

И когда она тонким голосом запела свое “и на кого ты нас покинул, сокол ясный”, затряслись в рыданиях все — и соседи, и сослуживцы, и безработные бесприютные рожновские друзья.

Свекрови стало плохо, пришлось вызывать “скорую”. А на улице, когда выносили гроб, вдруг разом загудело несколько машин. “Уазики” и “пазики”, на которых довелось поработать Рожнову, прощались с бедолагой-водителем как полагается, как принято в шоферской братии — гудком. За гробом вместе с Наташиными сослуживцами и Леркиными одноклассниками шли многочисленные рожновские друзья, которых когда-то Наташа с трудом отучала бывать у них в доме. А в тот день она была рада их видеть. Каждый из них сказал о Рожнове что-нибудь хорошее, и за это Наташа им все простила и на поминках следила, чтобы их хорошо накормили и чтобы всем хватило водки.