Так. Нет-нет-нет. Не надо, уговаривала она себя. Ничего еще не случилось. Бывает и похуже…

Она поняла Бородина в тот момент так: он решил испытать себя. Сможет ли он без нее. А она? Он подумал о ней? Ей под силу подобное испытание? Она должна сидеть и дожидаться, когда он там что-то родит! Да кто он такой? Да она найдет себе не хуже! Да она…

Пришла из школы Лерка, заглянула в спальню.

— Болеешь?

— Да, что-то почка…

Лерка из школы может вернуться в двух состояниях: возбужденно-нервном, когда слова и эмоции начинают брызгать из нее фонтаном, или апатично-подавленном, когда она усаживается с булкой перед телевизором и молчит.

Сегодня Лерка, похоже, вернулась в первом состоянии и с порога начала:

— Мам, мне колготки нужны. Опять об этот стул в кабинете биологии зацепила.

— Возьми мои.

— Мам, если по черчению у меня будет в полугодии трояк, то я ни при чем! Она два моих чертежа где-то посеяла, я ей сдавала!

В другое время Наташа обязательно напомнила бы дочери, что та учится не для матери, а для себя, и что тройка по черчению в аттестате может сыграть роковую роль при поступлении. Не хватит одного балла, вот тебе и тройка по черчению. Уж по черчению-то можно и на пятерку постараться!

Не стала… Не до нравоучений. Не хотелось думать о том, на что станет учить Лерку, где возьмет денег на выпускное платье и туфли. Вообще думать о мелком не хотелось. И о Бородине думать было больно, но не думать о нем — не получалось. Он так и лез в голову со своими признаниями, стихами, мечтами.

— Мам, я твои колготки найти не могу, в шкафу их нет!

— Есть, посмотри хорошенько.

А если бы она тогда согласилась? Плюнула бы на все и на всех, уехала бы к нему в поселок? Что бы они поделывали сейчас?

Наташа ясно представила деревянный дом, огонь в камине. Женю в шлепанцах и теплом свитере, себя тоже в свитере. Диван, покрытый пледом. Морозом затянутые окна, скрипучая лесенка наверх, настольная лампа в углу… Весь этот выдуманный уют сжал ее за горло и перекрыл дыхание. Так. Стоп. Это все бабские выдумки. В реальности все по-другому.

Наташа стала отыскивать в памяти какой-нибудь неприятный момент. Что-то оставившее царапину в их отношениях.

— Мам, я возьму видеокассету с концертом? Аня просила.

Вот! Есть такой момент! Кассета!

Это свидание в пансионате, к которому они так долго готовились оба! Бородину, вероятно, было непросто забронировать номер в элитном пансионате на Рождество. А она так неделю просто находилась в полном мандраже. Готовилась, выбирала ему подарок, потом тряслась в вонючем междугородном автобусе, потом на рейсовом. Плутала, разыскивая этот пансионат. Но тогда она не думала об этих неудобствах, ведь они не виделись месяц! Целый месяц! В жизни обоих произошло столько событий — она только-только устроилась на радио, и все там для нее было ново и необычно, стольким хотелось поделиться! А у него состоялась творческая встреча, на которую она не сумела приехать, а он так ждал! И много еще всякого случилось, но самое главное — в ней, как заряд в аккумуляторе, кончался запас того света, что дарил ей Женя при встречах. Она просто жаждала насладиться его теплом, его запахом, его нежностью, его близостью. Она представляла, как Бородин станет тормошить ее, как обычно бывало при встречах, сжимать в тисках своих рук, как они долго-долго не смогут оторваться друг от друга.

Бородин приехал в пансионат одновременно с ней, они столкнулись в холле, и Наташу на миг ослепили его горящие возбуждением глаза. Она поняла, что под взглядами посторонних Бородин вынужден сдерживать себя. Хитро поглядывая на нее, Бородин взял ключи от номера и потащил ее за собой в коридоры пансионата.

— Я так соскучился! — говорил Женя, открывая ключом их номер. — У меня сюрприз! Сейчас я тебе кое-что покажу!

Наташа весело кивала, прижимаясь к его плечу. Шикарный номер с видом на заснеженный сосновый лес, с джакузи и видеодвойкой, не сразу впечатлил ее — настолько она была поглощена Женей, его присутствием, своими ощущениями. Она была, уверена, что он чувствует то же самое. Он, едва сбросив куртку, стал торопливо расстегивать свой портфель и нервно шарить там, что-то разыскивая.

Наташа наблюдала за ним. Он вытащил видеокассету и многозначительно посмотрел на Наташу.

— Вот. Ты не приехала, а зря. Было телевидение. Вообще я не очень уверен, что все получилось как надо. Хочу, чтобы ты посмотрела.

И он повернулся к ней спиной, поскольку телевизор стоял у окна. Жене пришлось усесться на корточки и изрядно повозиться с незнакомой техникой. А она все это время сидела в кресле и смотрела ему в спину. Она сознательно глушила в себе те неприятные чувства, что возникали внутри, рождаемые этим маленьким эпизодом. Конечно, ему необходимо поделиться, может — похвастаться. Дома не воспринимают всерьез его литературную деятельность, жена не понимает, зачем ему нужны все эти выступления на публике. А она, Наташа, воспринимает его таким, какой он есть. Да, он большой ребенок. Да, он немного наивен в своей погоне за славой. Но это он, Женя Бородин, и она его любит. И он любит ее. Вот и все.

Женя настроил звук и устроился на полу, у Наташиных ног.

— Посмотри, тут я некоторые вещи исполняю впервые. Не знаю, как получилось, мне эту кассету только что дали, я и сам ее еще не видел.

Женя говорил, не отрывая глаз от экрана. Он весь был там, даже его поза, устремленная к телевизору, говорила о том, как важно для него то, что там сейчас происходит.

Творческий вечер проходил как обычно. Наташа бывала на подобных, когда отдыхала в Женином санатории. Сначала выступил кто-то из литературного клуба, рассказал о Жене. Потом немолодая дама прочла его стихи. Затем на сцену вышел он сам и, перебирая в руках книжки с закладками, стал читать. Отвечать на вопросы.

Первые двадцать минут Наташа еще надеялась, что Бородин опомнится, хлопнет себя по лбу и скажет что-нибудь вроде:

— Вот осел! Ты же с дороги, устала, есть, наверное, хочешь, а я со своей кассетой…

И она покачает головой, засмеется и ответит:

— Мы это все, конечно же, посмотрим и обсудим, но позже. А сейчас я хочу смотреть на тебя. Не на телевизионного, на живого.

Но ничего подобного не произошло. Когда Наташа поняла, что Бородин намерен ей показать сразу всю встречу от начала до конца, а после устроить обсуждение, ей взгрустнулось. Точнее сказать, то неприятное чувство, которое вначале лишь чуть проклюнулось сквозь радость встречи, теперь разрасталось, как опухоль, начинало зудеть, портить настроение.

Они полтора часа, смотрели встречу, и за эти полтора часа за окнами успели повиснуть сумерки и в голове всплыл и вонючий автобус, в котором Наташе пришлось трястись два с лишним часа, и толкучка автовокзала. А та булочка, которую она впихнула в себя утром, чтобы не тошнило в транспорте, теперь отзывалась громким урчанием в животе.

Но Бородин ничего не замечал! Пока не стихли последние аплодисменты и экран не изрезали серые полосы, он не отрывал взгляда от телевизора. Потом он, конечно, спросил ее о самочувствии и кинулся наверстывать упущенное, но это потом. А сначала он поинтересовался Наташиными впечатлениями от творческой встречи. И той пришлось тактично, но объективно анализировать. И смягчать в своих оценках то, что уж слишком бросалось в глаза. А бросалась в глаза некоторая его суетливость на сцене. Хотя обычно все стихи у Жени бывали отмечены закладками, он всякий раз принимался перебирать страницы, терялся, перекладывал тетради. На это уходило время, внимание зрителя рассеивалось. И еще — читая стихи, Бородин часто начинал тереть переносицу, при этом закрывал ладонью рот, что, конечно, мешало восприятию. А в тот раз Наташе бросилось в глаза еще и то, что новые вещи Бородина чем-то напоминают старые. И словосочетания повторяются, а порой и целые строчки. Говоря об этом, Наташа уловила, что Жене не очень-то приятно слышать от нее критические замечания. Тогда она начала искать — что же ей понравилось в этом вечере? Ведь нужно же было сказать что-то приятное? Оказалось: маленькая ложка дегтя разлилась в душе настолько, что пришлось пересиливать собственное раздражение, дабы сказать приятное. Все же с обсуждением творческого вечера было благополучно покончено, они отправились ужинать, а потом испытали всю прелесть джакузи — сидели там вдвоем, смеялись и в завершение отправились гулять в занесенный снегом лес.

Все было именно так, как они и мечтали. Но это рождественское свидание оставило у Наташи в душе, как выяснилось, ту самую неприятную царапину, которую она сейчас с необъяснимым наслаждением ковыряла, превращая в рану. Память ей услужливо подбросила непонятно каким образом затерявшийся там эпизодик — день рождения подруги, на котором Наташа оказалась случайно, ибо не любит гулянок с родственниками, а происходила именно такая.

Там было много всякой разновозрастной родни, и к Наташе тут же приклеился полузасушенный дедок, оказавшийся бывшим военным. После второй рюмки дед признался, что балуется стишками и что готов представить на ее суд некоторые свои произведения, с которыми никогда не расстается, у поэта слегка тряслась голова и сильно дрожали руки. Наташа живо вспомнила свое немного брезгливое чувство, когда она брала из его рук смятые листки. По всей вероятности, дедок компенсировал на бумаге недостающие эротические переживания. Из его творений ей почему-то врезалась в память одна строка: “Я ласкал твои белые груди”. Наташа попыталась представить, как дедок с трясущейся головой ласкает чьи-то “белые груди” и едва сдержала приступ смеха. Она отдала стихи и, перебрав в голове все возможные варианты их оценки, сказала уклончиво: “В этом что-то есть…”

Этого оказалось достаточно, чтобы дедок не отходил от нее весь вечер, и Наташа не знала, куда от него деться. Сейчас, лежа на кровати с грелкой в обнимку, Наташа пыталась мстительно представить, как Бородин состарится, впадет в творческий маразм и, тряся головой, будет ходить со своими стихами за молоденькими девицами.