Взять в любовники не просто мужчину, а индийца, да еще намного моложе себя, – это было немыслимо! Даже здесь, на задворках империи, условности английского общества соблюдались весьма строго.

Джейсон не ожидал, что Флора заговорит о своей племяннице, и потому отчасти угодил в ловушку. Девушка вызвалась собственноручно подать чай, и молодой человек остался наедине с ее теткой.

– Бедная девочка пока так и не освоилась с тем, что на нее свалилось. Казалось бы, вот оно – пиршество жизни, сияние солнца! Но Грейс выросла в лондонских туманах, и в ней слишком мало веры в счастье. Понятно: деньги порабощают, чувства тоже, и лучше не иметь ни того, ни другого…

– В таком случае лучше всех приходится мертвым, – пошутил Джейсон.

– Я охотно стала бы мертвой еще при жизни, но мне этого не дано! В моей душе все еще что-то теплится. Вы не поверите, но мой возраст благодатен: теперь я могу думать и заботиться о других. Скажем, о моей племяннице. За это время я успела ее изучить. Грейс необходима надежность. Не празднество, не риск, а именно тихая гавань. Семейная жизнь с порядочным и честным человеком. Таким, как вы.

Не ожидавший подобной прямоты Джейсон страшно смутился. Флора усмехнулась. Ее взгляд был таким же цепким, как тонкие сухие пальцы.

– Вы же знаете, у меня ничего нет.

– Зато у меня есть все. Или почти все. А чего нет у меня, есть у вас.

– Возможно, мне придется вернуться в Лондон.

– Возвращайтесь. Может, и мне пора повидать родные края?

Представив свою мать, у которой тоже был сложный характер, рядом с Флорой, Клайв Джейсон подумал, что этому никогда не бывать. Но старуха была начеку.

– Я пошутила. Я не намерена удерживать Грейс в Индии. Она вправе поехать туда, куда пожелает.

Джейсон молчал, обдумывая ситуацию. Впрочем, он размышлял обо всем этом уже давно. Непростительно давно.

Он вновь вспомнил Ратну с ее знойной красотой и тайной преданностью во взоре. Он не выдержал изнурительной борьбы с самим собой и все еще думал о ней. Оковы этих безнадежных, наверняка ошибочных отношений оказались слишком крепкими.

Флора угадала его мысли.

– До меня дошли слухи, что у вас была связь с индианкой.

Джейсон посмотрел ей в глаза, а потом вспомнил о шрамах на своих ладонях. Он никому не рассказывал об этих метках, как и о старых ранах в сердце, все еще продолжавших ныть.

– Это правда.

Флора усмехнулась.

– Понимаю… Обычная интрижка молодого белого мужчины, который…

– Я не назвал бы это интрижкой.

Старуха выдержала паузу.

– Надеюсь, эти отношения в прошлом?

– Да.

Джейсон вложил в свой короткий ответ очень многое, но Флора Клайв услышала только то, что ожидала и хотела услышать.

В комнату вошла Грейс с подносом в руках. На ней было платье из солнечно-желтой тафты, выглядевшее празднично и ярко, но лицо девушки казалось осунувшимся и бледным. В эту минуту Джейсону почудилось, что она никогда не сравнится с Ратной ни красотой, ни живостью.

Спустя две недели Грейс Уоринг отправила своей подруге очередное письмо.

«Дорогая Эйприл! Свершилось то, на что я втайне надеялась, о чем давно мечтала: я выхожу замуж. Мы уже разослали приглашения. Я не думала устраивать пышное торжество, Джей-сон – тоже, но тетя настаивает.

К слову, я узнала сногсшибательный секрет своей тетушки, но не рискую об этом писать, а лишь намекну: Флора Клайв не совсем та, за кого себя выдает. Нет-нет, она в самом деле богата и пользуется уважением в обществе, но у нее есть свои тайные пороки. Потому я вдвойне рада, что, став женой Джейсона Блэйда, смогу избавиться от теткиной опеки. Возможно, мы, как я уже писала, вернемся в Лондон. Если это случится, уверяю, дорогая Эйприл, тебе больше не придется искать место гувернантки или горничной.

Итак, у нас будет обитый яркой тканью свадебный шатер, куча цветочных гирлянд, блюда английской и индийской кухни, танцовщики, музыканты и множество гостей. Мы с Джейсоном проедем по улицам на лошадях, чьи хвосты и гривы будут украшены лентами (тетя предлагала слонов, но я сочла, что это уж слишком!), под дождем из розовых лепестков!

Свой брачный наряд я пока держу в секрете от жениха. Это не совсем обычное платье из знаменитого местного шелка, вышитое золотыми и серебряными нитями, в котором я надеюсь выглядеть настоящей принцессой. У меня будет специальное украшение для волос – цепочка с медальоном, проходящая через пробор в центре головы, золотое ожерелье и серьги.

После свадьбы я все подробно тебе опишу. По-моему, я наконец стала получать удовольствие от того, что богата! Думаю, моя бедная мама порадовалась бы, увидев все это! Никто не ожидал, что в моей жизни возможно такое.

Надеюсь, я буду счастлива с Джейсоном. Он написал своей матери о предстоящей свадьбе, но едва ли она сможет приехать, так что со свекровью мы увидимся в Лондоне. По правде говоря, я немного трушу; мне кажется, Патриция Блэйд – настоящая английская леди, но тетя уверяет, что ее сердце дрогнет, как только она меня увидит (и узнает, сколько я стою).

Мой жених держится довольно сдержанно (признаюсь тебе, что мы даже ни разу не целовались!), но это в его характере. К тому же, думаю, он переживает из-за того, что у него нет денег. Но уверяю тебя, он обладает чем-то более важным, и это признает даже Флора Клайв, а она, насколько мне известно, больше всего верит именно во власть золота.

Пожалуйста, порадуйся за меня, дорогая Эйприл, а я помолюсь о том, чтобы тебе тоже улыбнулось счастье.

Твоя Грейс Уоринг (без пяти минут миссис Блэйд)»

Глава XXIII

Тюрьму опоясывали высокие каменные стены. Внутри были унылые коробки зданий с железными дверями и решетчатыми окнами, дворы, где гуляли заключенные и где совершались казни.

Аруна посадили в отдельную камеру, расположенную в верхнем этаже, под железной крышей. Здесь не было отсыревших склизких стен и влажной соломы, зато за день помещение нагревалось так, что напоминало раскаленную печь. На прогулки его не водили. Окошко было слишком высоко, и узник мог видеть в него лишь крохотный кусочек неба.

Умываться заключенным не полагалось. Раз в день из камеры выносили отхожее ведро, дважды подавали узникам пищу. Утром это была отвратительная на вкус чапати с кружкой чайной бурды, вечером – похлебка, в которой плавали очистки, или каша, сваренная непонятно из чего. Тюремщики были мрачны и не отвечали на вопросы, потому Арун не знал, что его ждет.

Каким-то чудом царапина на лице не загноилась; она почти не болела, и все же он ее чувствовал и никогда о ней не забывал: она, словно граница, отделяла его нынешнее существование от прошлого.

Арун думал о том, как тонка грань между жизнью и смертью, счастьем и горем, любовью и потерей любимой. К нему пришло осознание, что он побежден. Когда любовь превращается в муку, в когтистую лапу, терзающую сердце, – это конец. Флора все-таки добилась своего: растоптала его душу, отняла у него самое дорогое.

Однажды в его притупленном жарой сознании возник какой-то посторонний звук. Иногда Арун слышал леденящие чудовищные крики, издаваемые преступниками, которых вели на казнь, но они доносились издалека, а это был близкий стук, тихий и осторожный.

Нехотя поднявшись с пола, он подошел к стене. Звук доносился именно оттуда. Арун постучал в ответ, и тут же услышал негромкий голос:

– Кто ты?

В соседней камере сидел индиец. По каким-то признакам молодой человек догадался, что тот находится тут уже давно, гораздо дольше, чем он сам.

– Меня зовут Арун.

Он не знал, что бы еще мог или хотел сообщить о себе.

– Приговор знаешь?

– Нет.

– За что тебя сюда?

– Хотел убить… – Арун помедлил, подбирая нужное слово, – своего врага.

– Помешали?

– Не хватило духу, – признался Арун и спросил: – А ты кто?

– Раджпут[96].

Это означало, что собеседник Аруна брошен в тюрьму, скорее всего, по политическим причинам.

– Давно ты здесь?

– Три месяца.

– Как тебя зовут?

– Допустим, Санджит[97].

Судя по голосу и речи, собеседник был человеком довольно молодым, грамотным и сдержанным. Сам того не желая, Арун почувствовал к нему расположение. Ему стало легче, оттого что он был не один.

– А почему ты не постучал сразу? Я здесь тоже почти месяц.

– Из осторожности. Я тебя не знал.

– А теперь знаешь?

– Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы понять, что они из себя представляют. Я слышал, как с тобой обращались надзиратели и что ты им говорил.

С неделю они общались через стену. Как ни странно, Арун рассказал о себе гораздо больше, чем его собеседник, и эти переговоры подействовали на него намного благотворнее, чем он ожидал. Разговаривая с Санджитом, он не так сильно ощущал бремя бесплодного и бессмысленного пребывания в этих стенах. Это общение помогало отвлекаться и от гнева, который было опасно выражать, и от безысходной сердечной тоски.

Санджит отнесся к истории Аруна с сочувствием, хотя было ясно, что его куда больше занимают совсем другие проблемы.

– Что бы ты стал делать, очутившись на свободе? – как-то спросил он.

– Не знаю. Отныне я не вижу для себя никакого пути.

– Как ты относишься к англичанам? – продолжал расспрашивать Санджит.

– Я не из тех, кто когда-либо интересовался политикой, – ответил Арун. – Полагаю, далеко не все англичане – убийцы и воры. Я близко знал одного из них – его звали Бернем-сахиб, – и он был очень хорошим человеком. Он считал, что образованные индийцы составят новую элиту.

– Индийцы с мозгами, начиненными тем, что туда решили вложить белые. «Удобные» индийцы, – усмехнулся Санджит и добавил: – Прежде элиту составляли раджи. А потом англичане одним росчерком пера отменили то, что создавалось и охранялось веками. Конечно, иные раджи, особенно пожилые, рады английским пенсиям и думают только о том, как бы спокойно дожить свои дни, но другие мечтают о мести за попрание своих прав! Клянусь, война не закончена. Если б я смог убежать отсюда, а потом добыть достаточно денег для вооружения армии, тогда…