– Я оставлю вас вдвоем ненадолго, мне нужно поделиться радостной вестью! – В голосе Теокла звучало ликование. – Посиди с моей супругой, пока она не придет в себя!

Она закрыла глаза, прислушиваясь к себе. Никаких изменений. Никаких отзвуков того нового, что теперь живет в ней…

«Матушка, если ты слышишь меня, попроси у предков милости и удачи для твоей дочери и ее чада!»

– Не будет ли невежливым задать тебе вопрос, достопочтенная? – произнес медик, когда они остались одни.

– Ну спрашивай, уважаемый… – ответила она, не глядя на него. Сейчас ей самой предстояло слишком много обдумать.

– Когда я осматривал тебя, – мысль, что чужой мужчина смотрел на ее наготу, заставила Гипсикратию подтянуть покрывало до самой шеи, – то заметил кое-что… Ты не похожа на обычную жену богатого эллина. Подобные тела я видел у рыбачек или крестьянок из зажиточных семей – тех, где ели досыта. Но твои мышцы… они развиты скорее как у воина. А ноги у тебя сильные, словно ты бегунья или танцовщица. Знаю, что Теокл привез тебя издалека. Поведай же мне, в каких это краях женщины не чуждаются воинских упражнений?

– Я родом из того края, который у вас называют Скифией… – пробормотала она, поняв, что иначе от врача не отделаться.

Лекарь изумился:

– Прости, но ты совсем не похожа на скифянку. За вычетом воинской мускулатуры тебя не отличить от эллинской женщины. Не обманываешь ли ты меня, почтенная?..

– Много ли ты видел людей нашей крови? – Она в свою очередь уставилась на лекаря с изумлением.

– Не доводилось… разве что одного старого раба в Афинах… Но великий Гиппократ, коего я чту как учителя, сообщал, что тела у скифов толсты, мясисты, нечленисты, сыры и немускулисты; живот у них в нижней части отличается чрезвычайным изобилием влаги… Благодаря тучности и отсутствию растительности на теле оба пола у них похожи друг на друга: мужчины на женщин и женщины на мужчин. А женский пол скифского народа отличается удивительно сырой и слабой комплекцией. Оттого скифянки и рожают мало детей.

Сфен явно цитировал наизусть заученный в юности текст.

Гипсикратия только головой покачала. Слова эти были столь нелепы, что даже не могли ее обидеть. Но слышать, как явно неглупый человек с умным видом несет околесицу, было… странно.

Она вспомнила мужей своего рода, вспомнила отца, который без труда одной рукой поднял бы этого толстяка под потолок…

– Почтенный, когда встретишь своего Гиппократа, скажи, что ему попадались какие-то неправильные скифы! – бросила она и сердито приподнялась на ложе, придерживая покрывало у груди.

– Гиппократ умер триста лет назад. И не знать этого действительно могут только в Скифии… – Медик покачал головой. – Впрочем, возможно, ты и права, почтенная: у вас там, я слышал, много разных племен.

Затем пришла повитуха, немолодая уже и сгорбленная, но с удивительной сноровкой в движениях. Почти ни слова не сказав, взглядом выдавила врача из комнаты: мол, теперь тебе тут нечего делать, уважаемый. Деловито сдернула с Гипсикратии покрывало и ощупала ее жесткими пальцами. Отчего это лекари всегда щупают человека, словно козу или гуся покупают?

Довольно цокнула языком:

– Когда придет срок, старой Лесме не будет много работы. Тебе ведь восемнадцать лет?

– Девятнадцать с половиной.

– Еще лучше. Слишком юные женщины, еще не вполне созревшие, мучаются родами и даже, бывает, помирают, но твой возраст наилучший. Да и бедра достаточно широки.

«Еще скажет, что, как кошка, рожу!»

Но кошку Лесма не упомянула. Зато посоветовала больше времени проводить в саду и есть мясо, а не рыбу.

* * *

Так все началось. И вот уже на дворе месяц таргелион.

Головокружение и тошнота отвлекли Гипсикратию от воспоминаний. Она ощутила испарину, мгновенно выступившую на всем теле. Захотелось встать и пройтись босыми ногами по холодному мраморному полу.

Женщина приподнялась – и вдруг ее словно бросили под копыта бешено скачущего табуна: боль, ужасающая, никогда ранее не испытываемая, обрушилась на нее ураганом, пронзила все тело…

Гипсикратия прикусила губу, но не смогла сдержать стон. Следующие схватки не заставили себя ждать, обрушившись на нее лавиной. Она снова мучительно застонала.

Дальше все словно утонуло в сплошном вопле. Пока Клеона торопливо несла в спальню стопку заранее приготовленных старых простыней и полотенец, пока Мосх бежал за повитухой, пока Геро с причитаниями разжигала жаровню у алтаря, моля Кибелу одарить милостью мать и дитя, Гипсикратия кричала почти непрерывно. Это она-то, стойко выдерживавшая розги мачехи, битая деревянными мечами, продолжавшая сражаться с раной от железного меча, а потом с ней же, еще не зажившей, скакавшая верхом…

– Перестань, госпожа… остановись… Госпожа, ты раньше времени измотаешь себя, – умоляла ее Ануш.

Наконец появилась повитуха, та самая Лесма, а с ней – вот уж диво! – тетушка Лаис. Только ее тут и не хватало!

– Тетя… – простонала Гипсикратия, едва сумев проглотить пару грубых слов.

– Я помогу тебе, племянница, мне доводилось помогать рожавшим женщинам…

Грохотала надвигающаяся гроза, молнии били все ближе, заряды ливня хлестали по черепице кровли, а под ней, внутри дома, билась на ложе женщина. Ее стройное сильное тело, мокрое от пота, выгибалось в родовых муках.

Скоро все кончится. Ведь через это проходят все женщины. Скоро ее дитя, ее сын, наконец появится на свет.

– Тужься, девочка! Тужься! – подбадривала ее Лесма.

– Тужься! – в один голос выкрикнули остальные женщины. – Тужься, племянница! Тужься, госпожа!

– А я что делаю? – огрызнулась Гипсикратия. И увидела, как повитуха и тетушка быстро переглянулись между собой. На лице жрицы Кибелы появилась одобрительная улыбка.

– Тогда тужься сильнее! – распорядилась Лаис, как полководец, который, увидев, что решающий момент настал, посылает в атаку засадный таксис[43] фаланги.

Скифянка вдруг почувствовала, как что-то выскальзывает из ее тела, словно опустошая его, и боль внезапно начинает утихать.

Лаис подхватила ребенка и, подняв его, объявила:

– Это девочка!

«Не может быть!» – пронеслось в помутившемся разуме Гипсикратии. И сразу же она устыдилась этой мысли.

Малышка громко закричала, оповещая мир о своем существовании.

– Я хочу… хочу видеть свою дочь! – прошептала скифянка искусанными губами.

– Пусть сначала Лесма обмоет ее.

Вскоре новорожденную, бережно запеленав, вручили матери и помогли приложить к груди. Пока девочка насыщалась материнским молоком, Клеона успела обтереть Гипсикратию губкой, смоченной прохладной водой.

– Красавица! – ворковала Лаис. – Ах ты, моя красавица!

Глазенки младенца были темны, а тончайший пушок светлых волос смешно поднимался вокруг красиво очерченной головки. Девочка вдруг пошевелила крошечными тоненькими пальчиками, и все женщины, очарованные, разом захлебнулись от умиления.

– Теокл темный, а ты – златовласая, – улыбнулась повитуха. – Ваше дитя, как и положено, смешало в себе все это…

Измученное тело и душу Гипсикратии вдруг пронзил непонятно откуда взявшийся страх. Она знала, что у эллинов муж властен над семьей даже больше, чем в степи, а среди его прав есть и право определить судьбу ребенка.

Вспомнила разговоры, звучавшие среди гостий на женской половине, пока их мужья пили в андроне с Теоклом. Нет-нет, да и вспоминали они бедняжку Лето или бедняжку Котию, которым мужья присылали с нарочными письма из затянувшегося воинского похода: мол, если будет мальчик, оставь его, если же девочка – выброси.

Теокл так не поступит! Нет, только не он!

Но… он ведь так ждал сына! И она тоже не думала отчего-то, что может родиться девочка, и не говорила с ним о судьбе возможной дочери…

«О, Мать коней, где был мой разум?!»

И вдруг громыхнуло совсем рядом. Звук и вспышка одновременно…

А затем, почти сразу, шум у дверей. Испуганный возглас Гнура – что-то об очистительных обрядах: «Как бы не оскверниться господину!»

«Что ж, пусть!» – ответил знакомый голос.

И вот она увидела его, своего мужа: в дверях, при свете нескольких факелов. Промокший насквозь, залитый дождем – с длинных волос и бороды на кожаный плащ стекала вода, – он стоял перед ней, словно неведомый эллинский бог, вышедший из моря…

– Теокл, – жалобно выдохнула она, – ты вернулся…

– Боги осчастливили тебя дочерью, племянник! – сказала Лаис.

– Дочерью?! – Он явно удивился.

– Да, мой господин, дочерью! – подтвердила верная Клеона, на всякий случай вставая так, чтобы оказаться между Теоклом и ложем.

Мгновения показались Гипсикратии долгими, как зимняя ночь. А потом на лице ее мужа появилась улыбка. Еще миг – и он расхохотался.

– Воистину, счастлив этот день! – воскликнул Теокл. И обернулся к стоявшим у входа: – Друзья, небеса щедро благословили сегодня меня, подарив дочку! Спасибо тебе, моя прекрасная жена! Спасибо тебе!

Теокл опустился на колени у ложа, чтобы лучше увидеть свое новорожденное дитя. На заросшем обветренном лице его отразилось глубокое изумление.

– Чудо… – произнес он тихо. И добавил: – Волосики, как серебро… Такие были у моей матушки.

Осторожно поднял свою дочь. И малышка, хныкнув было, вдруг успокоилась на его руках.

– Во имя богов и перед их лицом, – торжественно произнес Теокл, – нарекаю дочь свою именем Олимпиада – в честь матери моей!

Гипсикратия рассмеялась сквозь слезы счастливым смехом.


Говорит Гипсикратия

Таким я и запомнила тебя, Теокл, сын Леонтиска, – моя первая и единственная настоящая любовь… Таким вижу тебя сейчас. Высоким, могучим, держащим на руках нашу дочку и радостно улыбающимся мне, своей земной возлюбленной, словно сошедший в наш мир бог.

Три с небольшим года было отпущено нашему счастью – тебе и мне, чтобы прожить вместе. Я знаю: ты был злодеем в этом мире злодеев и убийц. Ты не только возил через море товары, ты грабил корабли, торговал рабами, убивал людей и разлучал семьи – но ты был моим мужчиной, и все остальное не значит ничего. И если и была я предназначена кому-то в подлунном мире, то только тебе.