Витольд Недозор - Дочь Великой Степи

– Нет, почтеннейший, я из народа сколотов.

– Вот как? – удивился высокий. И продолжил: – Арвант аспа ти казар ан мрга – ос![40]

– Я прибыла сюда с мужем, почтенный господин, и не верхом, а морем! – сдержав удивление, ответила она.

– Это внучка царицы Амаги, – пояснил кто-то, – ее взял в жены купец Теокл, которому она спасла жизнь…

– Теокл… Двенадцать кораблей и склады в Бизантии и Ольвии… – «Перс» как бы заглянул в пометку на невидимой вощеной табличке. А происхождению Гипсикратии он совсем не удивился, словно степнячки, ставшие женами эллинских кораблевладельцев, встречались ему каждый день.

Уточнять свою действительную степень родства с Амагой она, конечно, не стала.

– Ты оказалась тут очень кстати, Гипсикратия, – продолжил высокий уже на койне. – Мы как раз спорили о том, как следует обучать лошадей, а твой народ, известно всякому, искусен в конных делах. Как вы учите своих скакунов?

– Боюсь, почтенный господин, не смогу дать тебе полезный совет… – удрученно сообщила она. – У нас их вообще не обучают в том смысле, как это принято понимать у эллинов.

– То есть? – непритворно изумился «перс».

– У нас воин обычно берет себе молодого жеребчика из табунов и сам объезжает его, как умеет. А если тот не слушается, такого коня убивают и съедают. Вот так.

Высокий несколько мгновений молчал, и она уже забеспокоилась: не сказала ли чего глупого или неподобающего? Ведь перед ней наверняка важный человек, наделенный большой властью…

Но тот вдруг расхохотался.

– Воистину, живущие по древним обычаям народы умнее, чем иные болтуны, обучившиеся суемудрию у модных философов. Если твой враг упорен и не хочет повиноваться, нет смысла пытаться его переделать. Надо решить дело мечом – раз и навсегда. Не слушая философов, которые за плату возьмутся наставлять в чем угодно, хоть в игре на арфе, хоть в виноделии.

Его свита одобрительно, но без подобострастия пророкотала.

– А теперь, уважаемый Горгий, – бросил «перс» бородачу, – я оставлю тебя. Меня ждут дела, и ты, друг мой, лучше многих знаешь, какие именно…

Повинуясь взмаху его руки, один из рабов подвел коня – того самого, на которого Гипсикратия уже ранее обратила внимание. Только сейчас она рассмотрела, что конь был в персидской упряжи…

Горгий проводил взглядом высокого «перса». Затем повернулся к скифянке.

– Воистину, почтенная, запомни этот день! – в голосе его звучало уважение, сдобренное, похоже, толикой недоверия ко всему только что случившемуся. – Ты сумела удивить нашего и твоего царя.

– Как?! – Она почувствовала, что челюсть ее отвисает.

– Это был наш базилевс Митридат Дионис! Владыка Понта и иных земель… Помолись своим и нашим богам, чтоб он запомнил тебя. Твой супруг может стать навархом – нашему флоту не хватает моряков.

– Он и так наварх, – ошеломленно ответила Зиндра, в то время как Гипсикратия неслышимо шептала ей изнутри головы: «Молчи, молчи же, сущеглупая!»

– Есть разница, женщина: наварх на своем корабле, пускай таких кораблей у него целая дюжина, и наварх понтийского флота. Помолись об этом. Ну или… – усмехнулся вдруг Горгий и, оглянувшись по сторонам (рядом с ними уже никого не было), добавил вполголоса: – Помолись о том, чтоб базилевс забыл навсегда. Тебя и твоего мужа. Ибо царская любовь может быть столь же тяжкой, как и царский гнев…

* * *

Домой она возвращалась под воркование благополучно нашедшейся Геро, но ей было невесело. И чем дальше, тем больше.

Вот, значит, каков он, здешний царь. Не какой-то ксай, не князь-ардар и не архонтишка выборный, а сам базилевс! Хорошо еще Митридат был в благодушном настроении, а то вдруг бы она брякнула что-то неугодное государю?

И главное – надо ли рассказывать это мужу? Что скажет Теокл?

Но все же решила рассказать. Не разозлится же он – на нее Теокл злиться просто не умеет! А вот если узнает от кого-то другого, не дай боги, тут по-всякому может повернуться.

Супруг вернулся уже назавтра. За скромной утренней трапезой она, собравшись с духом, произнесла:

– Теокл, любимый… Надеюсь, ты простишь меня, но я вчера пошла на Автоликии…

– Ну, если только ты не попросила у распорядителей разрешения выступить, то прощу! – улыбнулся он.

– Нет. Но я встретила базилевса Митридата… и он со мной говорил, – сказала она, ощутив вдруг, как замерло сердце.

– Ты говорила с… с… самим базилевсом? – Гипсикратия даже испугалась: лицо Теокла стало вдруг очень напряженным. – Но… как?!

Тут же решив, что рассказывать совсем уж все, как было, не стоит, она напустила на себя виновато-растерянный вид.

– Я же говорю, пошла посмотреть Автоликии, о которых ты мне рассказывал, и случайно увидела его… я даже и не знала, кто это! Один из приближенных сказал ему, что, мол, это внучка скифской царицы и жена купца Теокла…

– И… любимая, что он сказал?! – Теокл явно был чем-то встревожен, причем куда больше, чем следовало из встречи его жены с властительным базилевсом, сколь бы тот ни был грозен. Гипсикратия просто не могла поверить своим глазам и ушам.

– Он спросил, как у меня на родине обучают коней.

– А ты?

– Я ответила, что коней мне обучать не довелось и оттого ничего дельного рассказать не смогу. А он рассмеялся и зачем-то обругал философов, которые учат всяким глупостям. Потом сказал, что кони – это не люди. Кажется, так… Может, я чего-то не поняла?

Теокл долго молчал.

– И все? – наконец осведомился он.

– Все… – кивнула она.

– Дай все боги, и Великая Мать, и отец Посейдон, чтоб он забыл об этой встрече… – В голосе супруга все еще звучала озабоченность. – Я верный подданный нашего базилевса, но… моя тетка, как ты знаешь, – главная жрица нашего храма Кибелы. Ее учитель Ариарт был в стане врагов Митридата. Тогда она была всего лишь маленькой девочкой, однако вспоминала, что творилось, когда свергли благочестивую Лаодику и Ариарта. Многих ее подруг, храмовых служительниц, поклонники царского бога Ахурамазды в те дни обесчестили и убили… Надеюсь, он не вспомнит больше о тебе и обо мне. Ибо слишком многие из тех, кто был у него в милости, потом лишились всего из-за одной ошибки… или даже… Будем же молить Великую Мать!

И обнял жену – не страстно, а так, как будто хотел от чего-то защитить.

Говорит Гипсикратия

Среди умных мыслей, которые любят повторять эллины к месту и не к месту, есть и такая: «Рок – хозяин всех людей». В тот день я встретила свой рок в облике Митридата, как и он встретил свой рок: меня. Совсем скоро его року предстоит свершиться. А мой, считай, уже свершился, ибо среди сонма богов нет ни одного, кто щадил бы предателей и клятвопреступников. Мне даже думается: может быть, высшие силы свели нас тогда, чтобы лишний раз показать свое всемогущество и что от неизбежного нет путей?

Это произошло за обедом, в один из дней месяца боэдромиона[41].

В доме Теокла по части еды придерживались старых обычаев. Чуть свет вкушали легкий завтрак из нескольких ломтей хлеба, вымоченных в вине или молоке. Второй раз ели после полудня, когда прислуга приходила с рынка, а хозяин заканчивал дела и беседы с друзьями или компаньонами. На обед подавали похлебку, гороховую или чечевичную, рыбу разных сортов, белый хлеб, смоквы и яблоки. Пили разбавленное водой вино.

Трапеза проходила в кругу семьи, то есть Теокл да Гипсикратия. Одновременно с ними пищу принимали и слуги – но на кухне: ячменную похлебку и ячменные лепешки, кашу из бобов да еще соленую рыбу, запивая все дешевым вином, а скорее уж подкрашенной им водой.

Столовая посуда была глиняной и у слуг, и у господ: тарелки, кубки, блюда, солонки, специальные рыбницы. Их, эти широкие блюда, нарядно расписанные изображениями различной морской живности, Гипсикратия особенно любила, даже больше, чем то, что на них подавалось…

Вот и сейчас они уселись вокруг немудрено накрытого стола. Снедь на нем все же заслуживала того, чтобы зваться господской: лопавшиеся от спелости фиолетовые смоквы, яйца, жареная камбала, миноги и маленькие румяные хлебцы в плетеной корзинке. Розовое ионийское вино было налито в восьмиугольный сосуд драгоценного стекла ливанской работы. Гипсикратия придвинула его поближе, удивившись непривычной тяжести; она еще успела плеснуть вина в бронзовую чарку, даже потянулась к черпаку с водой для разбавления, как…

Живот скрутило болью, и дом поплыл вокруг нее, накреняясь, будто корабль на штормовой волне… Да, точно так же ей было дурно, когда на пути в Синопу их корабль раскачивали волны.

Желудок прыгнул едва ли не к самым губам. Но почти сразу боль обратилась в тепло – в добрый, обволакивающий все тело огонь. Непонятным образом Гипсикратия еще оставалась в полном сознании, но ее окружала непроглядная темнота, иногда прерывающаяся яркими вспышками, ритмичной музыкой, переходящей в гул, мягким убаюкивающим покачиванием и чьими-то голосами…

«Должно быть, миноги несвежие!» – промелькнула мысль. Глупая мысль…

Глаза открылись сами по себе. Гипсикратия увидела каменный потолок своей спальни, расписанный знакомыми узорами.

Рядом с ее ложем сидел Теокл: не испуганный, а выглядевший странно довольным.

– …Я же говорил тебе, сын Леонтиска, что ничего страшного не ожидается, – объяснял ему невесть откуда взявшийся незнакомец, одышливый толстячок старше средних лет. – С женщинами, носящими дитя, бывают обмороки. Что до остального, то в этом лучше разбираются повитухи.

– Теокл, что… – Загнав внутрь дурноту, она посмотрела снизу вверх на спокойное лицо гостя и радостное – мужа.

– Любимая, все хорошо! – воскликнул он и тут же снова повернулся к незнакомцу: – Ты уверен, уважаемый Сфен?

– Если я чему-то научился за тридцать лет врачевания, то несомненно. Супруга примерно в начале следующего таргелиона[42] подарит тебе сына или дочь. Тебе и ей нечего опасаться: твоя жена молода, здорова, а телом напоминает спартанку старых времен.