По правую руку от нее – подруги, все, кроме Саны: лучница их оставила, сказавшись больной. (Ну, в ее положении понятно и простительно.) А по левую – ОН.

Ростом едва не в четыре локтя[30], сероглазый, смуглокожий и золотоволосый, сложенный как… как молодой конь – в устах степняков нет высшей похвалы. Облаченный в пурпурный гиматий[31] с золотой каймой, бронзовая грудь и левое плечо открыты. Умыт, причесан и умащен оливковым маслом. С подстриженной бородой и венком на волосах.

И рядом с ним она – в эллинском платье и химатионе, в сандалиях, украшенных серебряными пряжками.

Минувшие недели пролетели быстро, хотя иной из дней временами тянулся, как застывший мед. Ее сестры купили у городских архонтов прижавшуюся к стенам усадьбу, хозяин которой, торговец кожами и мехами, сгинул в степи два года назад. Почти талант отдали! Меланиппа договаривалась с хозяином постоялого двора в предместье о продаже его заведения. Тот уже давно задумал, прихватив семейство, перебраться в Пантикапей, откуда был родом. А еще они все были вписаны в городские списки как «жительницы». А еще…

А еще Зиндра услышала от подруг, что она сошла с ума, что йованам нельзя доверять, что Теокл обманет ее, бросит, отдаст на потеху команде, как только они отплывут от берега, продаст в бордель, что греческий пес не пара скифской волчице… Но потом все смирились с решением своей ардары – хотя так ее называла лишь Ница.

Да, собственно, она ведь уже и не была их предводительницей…

Зарина и Тарса были слишком увлечены собой, спали по полдня, а оставшиеся полдня не выходили из своей каморки, насыщаясь друг другом. Словно бы здесь, на земле, где эта любовь не запретна, с них сняли некие невидимые путы. Алана почти все время проводила с Меланиппой, как умела, помогала ей в делах. Сана… Сана думала о будущем ребенке, больше ничего ее не волновало. Даже Джигетай, которого отдала ей Зиндра, – потому что в ее нынешней, тем более будущей жизни не могло найтись места степному коню, а Сане он все-таки не чужой, да и ее он тоже признавал, пускай не так, как Зиндру, но ведь так и не должен…

Может быть, лучница еще сына на него сажать будет – Джигетай не так уж стар.

Оставалась Ница. Она то ходила собачкой за Меланиппой, то напрашивалась в гости к Зарине и ее подруге, надеясь, не иначе, что те ее возьмут в наложницы (или как это лучше назвать?). А потом обошла всех восьмерых ольвийских свах, три из которых печали бесприютной юной степнячки приняли близко к сердцу и тут же назвали несколько заведений, хозяева которых будут очень рады взять ее на работу… а работа там совсем не тяжелая…

На эти их ответы она не преминула горестно пожаловаться «ардаре». Но Зиндре было не до того – она готовилась к свадьбе.

С этим вдруг возникли неожиданные затруднения. Давно уже браки эллинов со степнячками перестали быть чем-то необычным, а понтийские эллины, случалось, и дочерей своих за степняков выдавали, не было законов и обычаев, воспрещающих это. Но тут случай был особый.

Обычно брак совершался в храме Афродиты, однако у скифов такой богини не было. Это как раз помехой не стало: сочетаться браком можно, дав клятву перед ликом Великой Матери. Она уж сумеет заступиться за них с Теоклом перед богиней любви и прочими богами! Правда, ее жрица очень уж подозрительно расспрашивала Зиндру, не давала ли та прежде клятв богине, что никогда не выйдет замуж, или обещания кому-то другому.

Важнее было не это. По эллинским обычаям в доме невесты обязательно совершали жертвоприношения и обряд отлучения девушки от родительского очага, а в доме жениха ее подводили к очагу с пением пеана[32] богам, тем самым обозначая ее рождение в новой семье. Как тут быть, если родительский очаг Зиндры давно остыл и превратился в руины, а очаг Теокла – за морем? Жрец Посейдона даже предложил тут только объявить помолвку, а брак заключить уже в Синопе. Но этому дружно воспротивились все: и Теокл с Зиндрой, и ее спутницы, и даже приближенные Теокла – Лисимах с Нисеем.

Но вопрос благословения их союза хоть какими-то богами и в самом деле очень волновал Теокла. Он даже настоял на том, чтобы они с Зиндрой пока не делили ложе – до самой свадьбы. Поэтому основное время она проводила с Меланиппой, расспрашивая ту о жизни, которая ей предстоит, – жизни эллинки и жены эллина.

– Прежде всего помни: у них муж всегда прав, – поучала она Зиндру. («А у всех остальных неужто иначе?» – грустно улыбалась та.) – Поэтому не спорь с ним. Можешь потом сделать по-своему, как моя хозяйка всегда норовила, но сперва соглашайся. Также не спрашивай про дела. И вообще… больше слушай и кивай. Ну… еще из дому жене такого, как твой Теокл, нельзя выходить одной, только со слугами или рабами. Это бедня́чки могут делать что хотят: торговать чем-нибудь или шить на продажу, – до того и заботы нет никому. А еще…

– Меланиппа, ты ведь умеешь читать? – вдруг спросила Зиндра. – Ну, по-йовански…

– Умею, конечно. Я же рассказывала тебе.

– А меня научишь?

– Но… я училась два года, – та уставилась на нее, – а тебе замуж через месяц…

– Ну хоть буквы покажи!

– Да буквами-то не обойтись… Чтению по слогам учатся!

С этим и вправду ничего особо полезного не вышло. Меланиппа, как умела, начертала на наборе вощеных табличек буквы и отдельно слоги, а напротив каждого – предмет, имя которого начинается на этот слог… Но первый урок Зиндре не дался. И второй тоже. Таблички, впрочем, она сохранила.

А еще Меланиппа дала ей новое имя.

– Почему он так тебя зовет? – как-то раз спросила она, став свидетельницей их с Теоклом разговора.

– Ликаона? Это перевод моего родового имени с йова… эллинского, – поправила саму себя Зиндра.

– «Волчица»… – с сомнением протянула Меланиппа. – Что ж, оно тебе подходит… Но это имя не для жены достойного горожанина, корабела и купца. Оно бы скорее мне подошло…

И тут Зиндра подумала: «А что, если…»

– Послушай-ка, сестрица, ведь когда девушка выходит замуж, она, бывает, берет новое имя… Что, если ты возьмешь мое, а я стану Меланиппой? Для эллина понятно и знакомо!

– Нет, – вдруг качнула головой Меланиппа. – Понятно, что знакомо, но мое имя подойдет тебе еще хуже, чем «Волчица». Оно ведь тоже меняное. Я его взяла, когда к Аксиане попала, в честь древней амазонки, сестры царицы амазонок.

– Сильна! – восхитилась Зиндра. – А как тебя на самом деле зовут? Ну, по рождению.

– Гипсикратия, – дрожащим голосом вымолвила подруга. – «Высокодержавная». Так меня назвал отец, управитель у… господина. Он был уверен, что мне суждена высокая судьба. Хотел выкупить меня и маму, уже почти скопил деньги, но умер от горячки…

Она всхлипнула, и Зиндра подумала, что Меланиппа ни разу не рассказывала ей, через что прошла, пока была рабыней.

– Не плачь. – Она ласково коснулась плеча полугречанки. И, подражая старшим женщинам своего йера, нарекавшим дочерей в отсутствие отцов, произнесла: – Во имя Вечного Неба и Земли-Апи даю тебе свое имя и нарекаю тебя Варкой.

– Во имя всех богов даю тебе свое имя и нарекаю Гипсикратией, – нараспев подхватила оторопевшая Меланиппа и вдруг, снова всхлипнув, порывисто обняла подругу.

«Я теперь Гипсикратия – высокодержавная, – подумала Зиндра. – Теоклу, наверно, понравится».

* * *

И вот настал день, когда началась подготовка к свадьбе. Вначале ее повели в баню – темное каменное здание, жарко натопленное, с большими круглыми чанами, наполненными водой горячей, теплой и прохладной, где отдали под опеку Маре, старой тощей женщине.

Мускулистый одноглазый раб молча внес несколько связок тонко наколотых поленец, поставил к очагу. Затем окатил из ковша раскаленную каменную печку, ударившую столбом пара, что-то буркнул и вышел. Старуха, держа под мышкой веник из дубовых веток, внимательно осматривала Зиндру.

– Раздевайся, пригожая моя! Мыться будем! – пояснила она. – К свадьбе ты должна быть чистой и красивой.

Зиндра стряхнула рубаху, развязала пояс на штанах… Сразу вернулось воспоминание о том, как его совсем недавно, но будто в другой жизни развязали пальцы Теокла…

Старуха помяла живот Зиндры неожиданно твердыми пальцами, потерла кожу, ощупала груди. Девушке это не очень-то понравилось – словно козу щупают на базаре, – но она решила смолчать. А Мара явно осталась довольна.

– Мальчик нашел драгоценный камень… – заключила она. – А какие бедра! Как кошка, родишь.

Кошек Зиндра видела всего пару раз, поэтому не стала спорить. А еще подумала, что, наверное, Мара раньше знала Теокла, – вот только по какой надобности их пути пересекались?

…Два часа спустя Зиндра сидела на дубовой скамье, розовая, распаренная, прихлебывала из большой чашки взвар и наблюдала, как служанки раскладывают на скамье рядом всякие мази и притирания. Тело она ощущала восхитительно гладким: волосы под мышками и в потайном месте почти начисто сошли от какой-то пасты, оставившей лишь небольшое раздражение, а оставшиеся служанки и сама Мара повыдергивали серебряными щипчиками. Больно было, хоть визжи по-девчоночьи, зато сейчас все красиво, как у настоящих эллинок.

– Хорошо тебя заштопали… – Старуха еще раз осмотрела шрам на ее боку. – Впрочем, ночью его все равно не видно, а посреди дня мужу жену без одежды видеть тем паче не полагается, поди, не продажная женщина… Но шов ровный: рука мастера видна.

– Мастерицы, – зачем-то добавила Зиндра. – Почтенная Паса постаралась…

– Знаю Пасу, – к ее удивлению, кивнула старуха, – толковая лекарка. Только она так и сидит в своей норе, а я… я тут. Была на то причина… Ладно, девочка. Пойдем-ка к оконцу, глянуть на тебя надо еще раз.

Зиндра (или теперь уже следует называть себя Гипсикратией?) потаенно улыбнулась. Она знала, что та увидит. Гладкая молочно-белая кожа – там, где ее не касалось солнце; узкая талия, сильная спина, вдруг расширяющаяся к бедрам. Губы, полные и розовые, как бутоны. Вздернутые груди, соски которых торчат упругими остриями.