– Удержусь, кирия Варка… – пробормотал тот, закашлявшись. – Я… я участвовал в Автоликиях, когда был такой, как ты…

«Потом расскажешь, что такое Автоликии?» – Зиндра поискала взглядом Меланиппу. Та молча кивнула. Она как раз стояла с плащом в руках: успела отыскать запасной в седельной сумке.

– Не Варка, а Зиндра. – Приняв у подруги плащ, новая ардара бросила его пленнику. Теокл стал торопливо сооружать из него себе опоясание, резко привстал – и тут же рухнул на колени, коротко застонав. Похоже, тело и впрямь слушается его еще плохо.

Не задумываясь, Варка – да нет, теперь уже снова Зиндра, прежнее имя отслужило свое, – протянула руку, чтобы помочь ему. А тот вдруг, стоя на коленях, схватил ее ладонь и истово поцеловал…


Ночь за слюдяным окном была как темное вино. Всплески зарниц недалекой грозы и рокот грома заставляли черепицу чуть вздрагивать, но внутри дома было сухо и тепло. Непостижимо сухо и тепло по меркам любого из степных обиталищ…

Стены расписаны белыми спиралями с розовыми цветами, а пол выложен красной и черной плиткой. Кровать из крепчайшего самшита и палисандра украшена бронзовыми завитушками. На ней покрывало из тонкой шерсти с пурпурной каймой…

На кровати посреди всей этой роскоши восседает, поджав ноги, молодая красивая женщина. Свободное одеяние не скрывает большого выступающего живота – женщине предстоит вскоре родить.

Встав, она подошла к зеркалу. Зеркало это было особо изящной работы: на подставке из кипариса – бронзовый диск поперечником в локоть с лишним; его держит на голове высокая фигурка обнаженной богини.

Вглядись – и увидишь в полированном металле при свете трех фитилей отражение прекрасной эллинки. Чуть выше среднего роста, голубые глаза сверкают изумительной чистотой. Слегка вьющиеся волосы необыкновенного цвета спелой пшеницы, струясь вдоль чуть угловатых скул, каскадом спадают на высокую грудь, обрисованную тонкой тканью платья. Это короткое домашнее платье до колен, которое подобает носить лишь перед супругом, ну и домашними рабами, которые воистину принадлежность дома и взгляд которых закрыт. Локоны перехвачены шелковой зеленой повязкой; брови чуть тронуты сурьмой, немного сурьмы и на ресницах. Вкус, воспитание, спокойное достоинство, которое усваивают с детства.

Как мало она, эта хозяйка большого богатого дома, похожа на прежнюю Зиндру… Ее и представить себе нельзя в расшитой узорами посконной рубахе, кожаных штанах и войлочном колпаке. А тем более с копьем в руках и луком за плечами!

Так ведь она уже и не Зиндра, тем более не Варка. Она – кирия Гипсикратия, супруга богатого и уважаемого гражданина Синопы. Солидные бородатые торговцы с золотыми ожерельями на жирных шеях подобострастно кланяются ей, когда она в сопровождении подобающей ее высокому положению свиты навещает их лавки.

Она еще раз посмотрела в зеркало. Ни отеков, ни пятен, какие столь обычны у женщин на сносях.

Грустно вздохнула: тяжело в такое время быть одной, без мужа. Но такова, видать, женская доля – что у жены пастуха из саманной мазанки или дымной юрты, что у жены богача и морехода из дома-дворца: проводить жизнь в ожидании, когда ее мужчина вернется…

Вспомнила слова матушки, как ей повезло, что ее муж – кузнец, а не пастух, потому он всегда с ней. Понадеялась, что родители ее сейчас из Йерея видят ее и радуются счастью дочери.

Подошвам стало зябко, и Гипсикратия надела войлочные босовички, вслепую нашарив их ступней под кроватью. Обувь была тем немногим, в чем она позволяла себе отступить от обычаев родины Теокла. Женщины тут – и знатные тоже – в своих домах обычно ходили босыми. Но у нее отчего-то мерзли ноги, словно бы греческий мрамор, признавая в ней некоренную гречанку, особенно сильно вытягивал тепло. В родном селении она, бывало, бегала босиком чуть не до снега, однако тут заказала себе несколько пар войлочной обуви с узором, тем самым умилив Теона до глубины души.

Да и на улицу она выходила в сшитых по особому заказу коротких сапожках из телячьей тонкой кожи. Сандалии ей тоже совсем не показались – особенно когда она вступила в собачье дерьмо, от которого на улицах эллинских городов не были застрахованы даже богатые и знатные. Тем более их жены.

Покинув спальню, Гипсикратия сперва прошла в андрон, «мужскую половину», куда в обычные дни, когда хозяин был дома, входить без нужды не полагалось… Но сейчас в нем оказалось пусто и холодно, как-то не по-хорошему безжизненно. Когда Теокл был дома, тут часто проходило то, что эллины называли «симпосии». На них полагалось вести умные беседы и умеренно употреблять вино, но куда чаще, на взгляд Гипсикратии, они напоминали простые пьянки. Это она понять сумела, хотя женщин на пиршества греки не допускали: выйди поприветствовать гостей и тут же удались к себе; если даже кто-то приходил с женой, то она отправлялась в гинекей и обязанностью супруги хозяина было ее принимать. Может, конечно, это и правильно, особенно если знать, какие песни доносились из-за дверей андрона и как потом дюжие рабы на закорках волокли участников по домам.

Иногда, впрочем, жены друзей и подчиненных Теокла приходили к ней в гости сами – и эти встречи оставляли у нее странное ощущение.

Обсуждали наряды, свои и соседок, перемывали кости развратницам, ругали глупых ленивых рабов. Говорили о детях – у кого они были. Злословили о гетерах и флейтистках, на которых мужья спускают серебро…

Как-то на такой вечеринке, когда речь зашла о снах и толковании их, она прочла стихотворение, которое любила повторять Меланиппа:

…все желания

И наши мысли, и предметов образы,

Которые храним в своей мы памяти, –

Все могут быть нам вовсе неизвестными,

Пока мудрец не установит истину…

– и изрядно удивила своих гостий.

Пожалуй, ее названая сестра, которую тут могли счесть только «дикаркой», воительницей-варваркой, оказалась бы самой образованной и умной среди всех женщин, что посещали дом Теона.

Привыкнув судить о гречанках по Меланиппе, бывшая Зиндра оказалась изумлена, узнав, что у греков не принято учить женщин. Немного читать-писать да считать на пальцах, чтоб общаться с торговцами на базаре, – и довольно. Конечно, иногда родители приглашали дочерям всяких там риторов и грамматиков, но по большей части образование доставалось только гетерам, продажным женщинам. Вот для них-то были учреждены особые школы.

Воистину – никогда ей не понять йованов!

Есть еще и жрицы. Хотя знания их не для чужих ушей, как с высокомерной улыбкой пояснила ей тетя Теокла, почтенная Лаиса. Точнее, уже, получается, и ее тетя – сестра покойной матери мужа… А еще главная жрица здешнего храма Великой Матери, которую тут зовут Реей-Кибелой.

…Их дом стоял на Перешейке, неподалеку от Северной гавани. Дом был отгорожен от улицы забором из битого камня, за ним располагался небольшой внутренний двор, напоминавший комнату без крыши. Его стены покрывали рисунки и надписи, которые отвращали от жилища воров и злую судьбу. По сторонам от главного входа – конюшня и комнатка, где обитал привратник. В конюшне было три стойла, но сейчас они пустовали, и из всех ездовых тварей в доме был только мул. От этого безлошадья степное сердце Зиндры больно сжималось в груди. В противоположной стороне дворика находилась дверь в дом. В нее гости стучали медным молоточком на медной же цепи, чтобы, войдя, попасть не во внутренние комнаты, а в другой, более просторный двор, окруженный с трех сторон галереей с колоннадой. В этом самом дворе в хорошую погоду даже спали, поставив ложа за колоннами. Здесь хозяин принимал гостей, здесь же накрывались столы и совершалась трапеза, если не мешали дождь и холод… точнее, то, что у эллинов было принято считать холодом. По углам – небольшие алтари Гестии, богини дома и гостеприимства, и Посейдона – бога, с которым ее мужа связывали особые отношения.


Теперь уже это воспоминание вызывало у Гипсикратии улыбку, но в первые дни она была твердо уверена, что именно об этом говорило предсказание, полученное неизвестно от кого в ту ночь на Старой Могиле… Разве капитан не царь на своем корабле? Даже в чем-то и повыше царя – ведь тот далеко! Богатство его тоже под стать царскому: был случай – она услышала об этом в разговоре мужа с кем-то из гостей и удивилась, – когда тридцать талантов прибыли только за один рейс трех кораблей! Даже промелькнула мысль: сумма выкупа, названная Теоклом, показалась сестрам немыслимым сокровищем, но они тогда явно продешевили.

И, конечно, таких роскошных жилищ наверняка не было даже у ксаев, что жили в городах вроде Таны и Гелона…

На первом этаже комнат было по числу пальцев на руках: пять на мужской половине, пять на женской. Главным помещением, конечно, был андрон. Его освещали потолочные окна со вставленными в них стеклами – роскошь неимоверная. Так что вечерами он был залит лучами заходящего солнца, от которого, по правде сказать, иной раз не знаешь, где укрыться. Разве что за перегораживающей всю комнату занавесью, розовой, с белым кораблем на фоне синего моря посредине.

Сейчас пустующий андрон словно бы заселяли ложа или, как тут говорили, «клинэ»: на высоких фигурных ножках, застеленные коврами и покрывалами с пестрыми узорами и подушками. Тут ели лежа – правда, это касалось только мужчин, чему Гипсикратия была втайне рада: сидя все же куда удобнее.

Она задумчиво опустилась на клинэ. Взяла со столика рядом пустую чашу для вина – одно из лучших изделий знаменитого мастера Диомеда, о чем ей сказал Теокл. Внутри чашу украшал рисунок с красными фигурами по черному полю: крылатый мальчишка с маленьким луком, преследующий зайца. Мальчишка – здешний божок любви, она уже знала, хотя смысл изображения от этого понятней не становился: съесть он, что ли, ушастого собирается? Этого Теокл объяснять не стал, но не искушенную в здешних преданиях быстро просветили гостьи: рисунок оказался иносказанием однополой любви, ибо любители смазливых юнцов издревле дарили своим избранникам зайца. Диомед, мастер глиняной посуды, был знаменит еще и этим. Впрочем, не он один…