– Вот это да! – Ардара хлопнула в ладоши. – Прикончила третьего человека во вражеском войске и не знаешь даже?

– Я не помню… – покачала головой Зиндра. Она и в самом деле не могла вспомнить никакого знатного воина, с которым бы сражалась. Или он погиб от ее стрелы? Но как тогда это выяснили? На стрелах нет ее знака, никто из воинов там свои знаки не ставит, слишком уж часто обновляются стрелы в колчанах. Копье или дротик – дело другое. Но разве…

– Этого сына жабы и шелудивой свиньи ты проткнула джеридом через горло аж до спинного хребта!

– А, этого… Я вообще думала, что он йован… – пробормотала Зиндра, по-прежнему не в силах думать о воинской славе.

– Ну вот видишь, – улыбнулась Аксиана. – Будет с тебя толк! А мне ведь о нем еще отец говорил, ему не раз с ним переведаться доводилось. В битве с Гриллом брат мой сгинул. Так что я должница твоя. По чужим девкам горевать нечего, пусть их в собственных йерах оплачут. А сестер мы проводим как положено – в нашем йере.

– Разве уже…

– Да, уже все. Вожди договорились, – в голосе Аксианы прозвучало злое презрение. – Перемирие на год. Кроме того, Булуну вернут пастбища на Дан-Абре. На что только рассчитывал Скилур, собираясь с такими силами воевать Ольвию, да на три племени… Ну да ладно. Добычи нет – значит, и нет…

– И пира не будет? – осведомилась Хунара.

– А ты что, проголодалась?

– Нет, но… Разве можно без пира после битвы? Ведь надо же почтить богов возлияниями и тризной. Полагается так. По обычаю. А то они обидятся, в другой раз победы не дадут…

– Да какая победа?!

И Аксиана выругалась так, что тащившие бесштанного мертвеца дружинники, обронив тело, уважительно посмотрели на ардару.

* * *

Через два дня на востоке от их селения они все вместе рыли могилу для Анты и Дараны – одну на двоих.

Яму начали копать с раннего утра. Слежавшийся чернозем, пронизанный корнями, тяжело поддавался заступам, но, когда солнце встало, могила была готова. Аксиана самолично спустилась туда, чтобы убедиться, что раскоп достаточно велик и там поместятся не только тела девушек, но и их кони.

Убитых воительниц уложили на погребальные носилки и собирали их в могилу так, как собирают в дальнюю дорогу. На Дарану надели ее длинную шелковую рубаху, янтарные и сердоликовые бусы, на Анту – золотой браслет, а еще зажали в ее ладони дивной красы золотистую раковину, какие иногда привозят караванщики с давних южных морей.

Там, куда девушки отправляются, тоже могут быть враги, поэтому без доспехов в загробном мире – ни шагу. Анту обрядили в копытный панцирь, такой же, какой спас жизнь Зиндре; на Даране сама Аксиана застегнула ее боевой пояс, украшенный серебряными и золотыми бляхами.

Шлемы – деревянный с обкладкой из кабаньих клыков и грубой ковки железный с конским плюмажем – лежали рядом; наденут на головы покинувших их уже в могиле.

А вот теперь и вправду пришло время поминального пира, на котором все сестры, живые и мертвые, будут вместе в последний раз. Рядом с Антой и Дараной на медных блюдах были возложены зажаренные ягнята, осыпанные кориандровым семенем, и кумыс в окованных серебром кубках из турьих рогов. Все это отправится с девушками в могилу. Когда Вийу придет к ним в гости, им будет чем приветить его.

Запылал огонь. Живые устроились вокруг костра на обычных местах и начали говорить похвальное слово об ушедших.

Девушки осушили поминальные рога, а Аксиана еще и вылила в могилу кубок со старым хмельным медом – в честь подземных хозяев. Так издревле в Степи провожают воинов – и сейчас все происходило в предписанном старым обычаем порядке. Каждая из амазонок поднималась со своего места, вспоминала бои, кочевки, приключения, которые делила с Антой и Дараной. Дошла очередь и до Зиндры.

– Если бы не Дарана, – сказала она, поднявшись с полным рогом кумыса в руке, – я была бы уже мертва. Она учила меня владеть оружием… Пусть каждый убитый мной враг будет жертвой Вийу во имя ее, и…

Не договорив, Зиндра вдруг расплакалась.

– Ну, ну, – похлопала ее по плечу Аксиана, – не реви! Наши сестры сейчас еще с нами – не оскорбляй их слезами…

День потухал, клонясь к вечеру. Пора было расставаться.

Укладывала девушек в могилу Аксиана – таков долг военного вождя. Потом ей сверху подали шлемы и гориты уходящих сестер, их бронзовые зеркала, которые ардара уже там, внизу, в преддверии Подземного Мира, сомнет ударами своего меча. Зеркала, в которых отражались их лица, должны умереть со своими хозяйками, чтобы с ними же вместе воскреснуть в царстве Великой Матери и по-прежнему служить им.

Тарса принесла к краю могилы подарки, собранные оставшимися сестрами для уходящих.

Вот каменный флакон с благовонным маслом – дар Меланиппы. Вот перстень и браслет Хунары, вот стеклянная брошь Бинки – ее единственная ценная вещь…

Зиндра протянула свой кинжал и оселок наксосского наждака – полезный дар. На этом свете он, может, и годится лишь на то, чтобы править клинок, но в загробной жизни, которая полна опасностей, способен предохранять от дурного глаза и лечить загробную рану, нанесенную отточенным лезвием…

Аксиана, лишь пару мгновений помедлив, сняла с пояса нарядный кошель, расшитый золотом. Высыпала в погребение пригоршню серебряных монет, бросила за ними следом и опустевший мешочек…

Затем к могиле подвели оставшихся без хозяек скакунов, оседланных и в сбруе. Один из них, мышастый красавец, прядал ушами, тоскливо ржал, чувствуя судьбу, но не пытался убежать. Две девушки придержали его за седло, Тарса за уздечку потянула голову, склоняя шею вниз. Точным и сильным движением меча Аксиана рассекла горло. Хлынула алая кровь; конь шарахнулся, передние ноги его подломились, он еще некоторое время постоял так, сонно закатывая глаза, а потом рухнул в яму.

Несколько мгновений – и второй конь последовал за ним.

– Кости наших сестер прорастут травой… – печально сказала ардара, стоя у могилы.

– Как и наши кости порастут травой… – в один голос ответили все.

– Но души наши будут пировать в Йерее! – выкрикнула Аксиана. Ее шатнуло от выпитого, но голос был тверд.

– Но души наши будут пировать в Йерее! – согласно грянули воительницы.

Девушки сбросили в зев могилы глину и чернозем, двумя кучами сложенные рядом, утрамбовали и накрыли срезанной дерниной. Теперь разве только истоптанная земля и кострище могли поведать, что здесь погребли их сестер.

Пройдет год, и место это, как и все вокруг, зарастет ковылем и полынью, а на могиле будут пастись сайгаки и тарпаны… И не останется даже следа, вроде бы и не жили на свете Анта и Дарана.

«Так будет и со мной… – подумала вдруг та из живых сестер, которая никак не могла решить, Зиндра ее зовут или Варка. – И меня так похоронят… Через месяц или год. Но, может быть, это и правильно. Может, именно такую судьбу мне определила Великая Мать».

Печаль грызла сердце, ныла рана под несвежей повязкой, и не было отчего-то прежней веры, что завтра будет лучше.

А еще она подумала, что, наверно, надо будет все же воспользоваться старым советом Зарины. И в следующий раз, хлебнув вина покрепче, пойти с подругами на празднество с караванщиками… или уж с кем придется. Чтобы хоть не забрать девичество с собой в могилу, как бедная Анта!

Вот только Зарина сейчас постанывает от раны в развороченной скуле и вряд ли вспоминает тот свой совет…

Глава 4

Она бежала сломя голову. Сердце бешено колотилось, воздух проникал в легкие с трудом, причиняя боль, словно кипящее масло, а ноги были тяжелы, как колоды. Но она бежала, не смея оглянуться, хоть и не слышала позади топота погони.

Потом оказалось, что она лежит ничком. Откуда-то взявшаяся старая демоница в вытертом тулупе из шкуры северного зверя-медведя, со сверкающими глазами и единственным желто-черным зубом, напевая что-то грубым, хриплым голосом, облила ее спину обжигающей жидкостью. Зиндра могла только вскрикнуть – сил пошевелиться не было. Демоница в ответ довольно рявкнула и намазала рану (рану? Да… раненую спину) вонючей зеленой кашицей.

Боль вспыхнула с такой силой, что Зиндра словно бы улетела куда-то, выпорхнула из собственного тела. Наверно, так и было, потому что она вдруг оказалась в незнакомом мрачном месте – мертвом болоте, поросшем мертвыми же деревьями, сухими, изломанными, обгоревшими…

По земле стелился зловещий туман, усугубляя подступившую вплотную темноту. Зиндра, зажмурив глаза, вновь попыталась бежать куда-то наугад, спасаясь от ужасных видений, но ничего не помогало, они не отступали, и в какой-то момент вдруг стало ясно: все, конец земной дороги!

…На пятый день после погребения Дараны и Анты воспаленная рана на спине неожиданно открылась. А Меланиппы в крепости как раз тогда не было – ускакала с товарками продать что-то из прежней добычи и купить целебных снадобий.

Зиндра решила, что обойдется без целительницы, не впервой. Но ей становилось все хуже и хуже. Всего сутки миновали – и она уже не могла заставить себя есть. Вино и кумыс, на которые подруги советовали налечь как следует, не давали облегчения. Пластыри из жеваного подорожника тоже не помогли. Похоже, рана не просто воспалилась, но начала гноиться.

Как-то утром, еще через четыре дня, Зиндра, заспорив с остальными эорпатами – мол, она не совсем так плоха, как они выдумали! – взгромоздилась на Джигетая… и вдруг ощутила, что мир вокруг медленно накренился. Уже и не помнила, довелось ей позорно рухнуть с седла или она сумела все-таки слезть, как подобает воительнице. После этого она провалилась в какое-то мутное болезненное забытье, выйдя из которого, вдруг снова обнаружила себя на спине Джигетая… вот только уткнувшейся в гриву и привязанной к седлу. Ее куда-то везли.

Последней внятной мыслью было то, что точно так же везли тела Дараны и Анты с поля битвы. Ну что ж, она ведь знала это…

Тьма клубилась над ней, наваливалась, обволакивала, давила. Но это не было обычным ночным мраком – в темноте блуждали какие-то бесформенные пятна, тени, слышались голоса, окликавшие ее по имени.