Вскоре после полуночи их сменила фракийка.


Говорит Гипсикратия

Разные люди встречались мне. Кто-то был просто прохожим, а кто-то задерживался и оставлял след в моей жизни. Кто-то шел по пути со мною рядом, пока воля Небес вела нас одной дорогой, а кто-то, натолкнувшись на меня, изменил свой путь или вообще упал в бездну небытия. И у каждого из них я старалась научиться чему-то полезному. Не только ухваткам мечного боя или другим, даже более ценным. Тем, которые победят даже самого сильного мужа. Искусствам, применимым лишь на ложе и превращающим мужчину в самца, делая его из повелителя женщины ее рабом.

Но есть умения и высшей ценности…

Я научилась слушать людей. Не просто слышать произносимые ими слова, но и понимать, что витает в разговоре между фраз, несказанное. Я научилась ставить себя на их место и предугадывать, что они сделают. И среди первых своих наставников или наставниц я отмечу Меланиппу, у которой не только выучилась бегло болтать по-эллински и на память произносить десяток стихов эллинских поэтов: знание, которое сильно тебя поднимает в глазах окружающих, но на самом деле стоит немногого. Даже то, что потом я у нее же основы чтения переняла, само по себе тоже малого стоит.

Главное – у нее я начала учиться думать. Не просто орудовать затверженными чужими словами и мыслями, но сравнивать, сопоставлять, подмечать и приходить к своему пониманию жизни.

И еще одно… Когда судьба занесла меня в Рим, там я узнала о богине-охотнице Диане и вспомнила Девану, о которой говорила моя сестра по мечу.

* * *

«Хотела же я в Ольвию попасть – вот, считай, и дошла. Два лета с лишком шла…»

Зиндра окинула взглядом широко раскинувшийся лагерь степных племен, решивших примерно наказать наглых торгашей. Ее одолевали невеселые предчувствия. Но такие опасения надлежало скрывать. Лучше всего – за внешним спокойствием и презрительной усмешкой.

Именно с такой усмешкой на лице она с другими эорпатами проезжала мимо огромных шатров и ветхих юрт, мимо сотен уже прогоревших костров. Пахло чесночной похлебкой. Еще резче был запах подгорелых лепешек, что пекут наскоро на углях. А запах жареного мяса витал лишь вокруг немногих кострищ.

Над станом разномастных отрядов, пришедших к стенам полиса, развевались на шестах сшитые из цветных лоскутьев змеи-драконы. Порывы ветра заставляли их биться, словно живых, а когда ветру вторили костяные свистульки на древках, то и вовсе казалось, будто змеи те грозно шипят…

Вдалеке кто-то горланил песню про вдову, которая так уродлива, что мужчины ею брезгуют и она поневоле пользуется мутовкой для сбивания масла. Поближе – другую песню… да не такую уж и другую: про длинное копье воина, которое все же короче некой части его тела. Из-за шатров слышались женское повизгивание и грубый гогот нескольких мужчин. Похоже, кто-то там пускал означенное оружие в ход прямо сейчас.

От костров доносились смех и ругань, на разостланном кафтане воины бросали кости. А вот уже один из них взял другого за грудки, подозревая, видать, в нечистой игре.

Зиндра чуяла смешанный с ароматом степи, ковыля, полыни и донника иной запах – едкий, ядреный смрад. Почему-то толпа воинов, собранная в одном месте, пахнет не так, как, например, кочевье или селение пахарей – и даже торжище, казалось бы, столь же пестрое, разноплеменное… Словно бы из смеси красок мастер делает новую, вот только тут из смеси терпимых запахов рождается ярая вонь…

И снова всадницы ехали мимо нарядных шатров и белых юрт важных вождей и ксаев, мимо кибиток простых воинов, мимо шалашей, едва прикрытых дырявыми шкурами, и палаток из ветхого тряпья, принадлежащих беднякам. Казалось, этой дороге не будет конца. Тем не менее даже река или степь понемногу менялись, да и лагерь изменился тоже: сейчас они приближались к его «темени», главной части. Ржали кони, на огромных кострах жарилось по полдесятка баранов разом. Воины подходили, срезали, обжигая руки, кусок-другой с туши и тут же принимались за еду. Одни – косматые, длинноволосые, другие – бритые наголо, у третьих на голой голове оставалась длинная прядь. Были и украсившие себя косами: разный обычай у разных родов. Почти все в доспехах, но железных было немного, в основном стеганые кожаные кафтаны с высокими воротниками, прикрывающими шею, усиленные роговой и копытной чешуей, изредка – пластинчатым нашейником.

Много-много сотен тяжелой конницы привел под стены Скилур и всех присягнувших ему. Богатую добычу обещал и большое дело затеял.

Желал Скилур не только получить выкуп с ольвиополитов и привести к покорности держащих их сторону степняков, но и нечто неслыханное – чтоб Ольвия признала его царем и платила дань, какую он прикажет, а не отдаривалась мелкими подарками.

Воины собрались в три больших отряда, и одной только одоспешенной конницы насчитывалось тысяча человек при трех тысячах коней, считая сменных и запасных… Несокрушимый кулак. Позади войска собрался резерв, всего почти целая тысяча, наполовину конница, наполовину пешцы. Тоже много, столько степь иной раз и на полнокровную войну выставляет – лишь по сравнению с тяжеловооруженными всадниками эта сила выглядела невеликой.

На «темени» у девушек, слава богам, не было причин задерживаться, и вскоре они наконец выехали к окраине лагеря. Вот и город, а за ним – море. Кто-то из девушек ахнул при виде уходящей к горизонту синевы, прежде невиданной. И сама Зиндра тоже невольно задержала взгляд, хотя раньше уже бывала на берегу великого Тэнга[25]. Но куда важнее вражеский лагерь, похожий на их как две капли воды. Разве что вместо драконов над отрядами реют квадратные стяги с изображением быка, совы, дельфина – тамги эллинских общин. А еще – чаши и плуга.

К этим тамгам Зиндра старалась не присматриваться. Знала, что под ними стоят ее сородичи. Вот там они – и здесь они же…


За окраиной стана девушки встретили свою ардару. Аксиане подобало быть там, где собирались предводители этого воинства, приведшие сюда свои отряды: «балы» и «расмы». Зиндра быстро огляделась, ожидая увидеть среди них Гнура, но его отчего-то не было.

Амазонок вожди удостоили мимолетного взгляда, да еще кто-то отпустил двусмысленную шутку. Почти всех этих военачальников, кроме, конечно, Аксианы, словно в одной кузне отковали: крепкие мужчины в годах, с тяжелыми золотыми гривнами на шеях, золотыми бляшками в виде причудливых зверей на кожаных поясах и золотыми же (кто бы сомневался!) накладками на ножнах. Хорошо хоть доспехи на них железные. Впрочем, один из вождей, сидевший прямо на земле, скрестив ноги, как раз стащил с себя панцирь. Над его броней сейчас торопливо хлопотал доспешных дел мастер, проверяя крепления, а сам вождь подставил солнцу полуголый торс, сплошь расписанный вгрызающимися друг в друга синими и красными чудищами: полуконями-полулюдьми, оленями с орлиной головой, крылатыми львами.

Из всех собравшихся Зиндра сразу выделила одного, не похожего на прочих. Высокорослый и худощавый, обветренное лицо окаймляет черная с проседью борода… сломанный нос, узкогубый рот, внимательные серые глаза… Вся степь знает тебя, Скилур, верховный ксай семи племен!

Скилур как раз беседовал с их собственной предводительницей. Над ним (а получалось – над ними обоими) великан в кожаной стеганке держал на высоком шесте скалящийся львиный череп со шкурой. Льва, судя по всему, убили давно: кажется, в здешних степях эти звери перевелись еще во время отца нынешнего царя. Но только глупец произнесет такое вслух.

– Судя по кострам, их там тысяч шесть, – говорил Скилур Аксиане.

– Долгое ли дело – лишние костры развести…

– Верно, дочь моего побратима. Но многие наши боятся. Это нехорошо… нехорошо…

Зиндре и прочим амазонкам надлежало молчать и внимать, во всяком случае, пока Аксиана не отдаст им какой-либо приказ. Или пока сам Скилур не обратит на них внимания, что, конечно, вряд ли.

Она еще раз посмотрела на вражеский лагерь, где как раз сейчас протрубили трубы и началось движение. Непрошеная мысль билась в голове: «Ведь бессчетные века стояли люди вот так же в степи друг против друга – верхом на лошадях и на колесницах, пешие, вооружившись еще медью и бронзой, а то и, как по сей день воюют в отдаленнейших племенах, костью и камнем… Сарматы против скифов, скифы против киммерийцев и персов, киммерийцы – против вовсе неведомо каких племен, живших тут до них…

А сейчас степняки с недобрыми усмешками следят, как греки готовятся к бою».

Первым, на что стоило обратить внимание (хотя вожди, возможно, не согласились бы с Зиндрой), была эллинская пехота. Выйдя из города, она встала фалангой по македонскому образцу: сомкнутым строем шеренг, каждая в одиннадцать человек глубиной. Над рядом щитов – частокол длинных копий.

Зиндре вообще не полагалось даже знать, как называется этот строй. Но вот знала. Забыть это, что ли, в угоду предводителям? Нет уж, пусть сами забывают!

С флангов пехоту прикрывали конные. А ведь много их… Не столько, как пришло со Скилуром, но все равно немало.

Предводители наконец поскакали к своим отрядам, на ходу выкрикивая приказы. На месте осталась чуть ли не одна только Аксиана, ну так ее отряд весь был при ней.

– Друзья йованов… – процедил невесть зачем спешившийся шагах в десяти от них сармат, кивнув в сторону ольвийской конницы. – Ну откуда у них столько друзей, а?

Судя по доспеху, это был мелкий вождь, а судя по чертам лица – ализон, потомок киммерийцев, чья кровь проявляет себя и через тьмы веков.

– Скорее недруги нашего владыки… – Слова Аксианы с высоты седла прозвучали как-то особенно зловеще. – Но и друзья йованов тоже: те, кто кормится от торговли. И еще из Неаполя Таврического царь прислал четыре сотни…

– Вот трупоеды, – буркнул ализон. – Чуть что, сразу готовы под чужаков лечь…

– А греки-то тут живут подольше сарматов… – обронила Меланиппа.