Роксолана почернела от горя, не желала никого видеть и слышать, даже от Сулеймана шарахалась. Она знала виновных, а султан не хотел этого понимать. Разве можно просто страдать, не наказав за убийство?

Сулейман ответил мрачно:

– Мы платим за свою вину. Каждый платит…

– Но виноваты люди!

– Они будут наказаны Аллахом, не нами.

Каждый остался при своем. Мехмеда не похоронили в Бурсе, где обычно находили свое упокоение шехзаде, привезли в Стамбул. Мимар Синан начал строительство невиданной красоты мечети Шехзаде. Почему такое название? Султанша мрачно объявила:

– Если Повелитель не желает наказать виновного, значит, все мои сыновья один за другим последуют за Мехмедом. Когда убийц не наказывают, они продолжают свое черное дело.

Наблюдая за строительством, объявила:

– Я не умру, пока все не будет закончено.

Синан только качал головой. Что тут скажешь?

Но для Михримах и Рустема убийство Мехмеда (они тоже не сомневались, что это убийство; так не бывает, чтобы из всего города умер от оспы только шехзаде и один его новый слуга!) обернулось собственным горем.

Когда привезли весть о смерти любимого брата, Михримах была на сносях. Еще бы немного… Окажись рядом Рустем, он догадался бы не сообщать, взял все на себя, но визирь привычно занят делами на другом берегу Босфора.

У Михримах остановилось дыхание от услышанного. Мехмед?! Не-е-ет!

Очнулась от сильной боли внизу живота, скрутило так, что не вдохнуть. Акушерка уговаривала:

– Госпожа, нужно тужиться. Ребенок начал рождаться раньше времени, вы должны ему помочь.

Помочь… Кому помочь? Какому ребенку, чьему ребенку? Это ее ребенок начал рождаться? Рожала в полузабытьи, чуть приходила в себя, пыталась тужиться и теряла сознание.

Очнулась она на третьи сутки. На глазах плотная повязка, которую хотелось сбросить, но чьи-то руки не позволили сделать это. Рядом сидел Рустем, примчавшийся сразу после получения известия о смерти Мехмеда; он понял, что с женой может быть беда.

– Рустем…

Паша прижал палец к губам:

– Тсс! Лежи тихо и не шевелись. Нашего сына спасли, он борется за жизнь, ты тоже должна бороться.

– У нас сын?

– Да, любимая. Он маленький, но живой. А вот тебя изрезали, так что не шевелись.

– Что значит изрезали? Что случилось, Рустем? Я ничего не помню!

Рустем тихонько поцеловал жену в голову, но удержал, чтобы не поднималась.

– Тебе нужно лежать, не шевелясь. Нельзя садиться и даже поворачиваться на бок. Сейчас Бирсен даст лекарство, поспишь еще.

– Я не хочу спать, покажи мне сына.

– Его тоже пока нельзя трогать, за ним наблюдает Моше Хамон, он достойный врач, он справится.

– Рустем, мальчик может не выжить?

– Аллах милостив, выживет. А сейчас выпей лекарство и поспи еще.

Она пробыла в забытьи еще долго, просыпалась, мало понимая, что происходит, пила предлагаемую горькую настойку, снова проваливалась в сон. Это был сон без видений, хотя иногда прорывались голоса, звуки…

Голос Рустема требовал:

– Хватит поить ее настойкой опия, Михримах же будет зависеть от нее!

Чужой, незнакомый голос жужжал, убеждая неразборчиво, Михримах уловила только «еще пару дней» и снова провалилась в забытье…


Открыла глаза, но что-то не так… темно… совсем темно, без светильников, хотя слышно, как потрескивает фитилек, и запах от свечей чувствуется… Что это? Тронула рукой лицо – повязки не было, но света тоже.

Михримах охватила паника. Стараясь не поддаваться, тихонько позвала:

– Рустем?..

Он откликнулся сразу, почувствовала пальцы его руки на своей щеке, но не увидела его самого!

– Да, родная, я здесь. Лежи тихонько.

– Рустем, я… я ничего не вижу! Рустем?!

Он, видно, наклонился, прижал ее к себе, не позволяя встать:

– Тихо-тихо, все наладится, слышишь, я с тобой…

– Сын?

– Все хорошо.

– Как ты его назвал?

– Орханом.

– Я останусь слепой?

– Будем надеяться, что нет. Только не паникуй, Михримах.

Она лежала и плакала, слезы катились из незрячих глаз одна за другой. Вспомнились его слова «тебя изрезали всю»…

– У меня больше не будет детей?

– У нас есть дочь и сын.

Он старался быть бережным, говорил ласково, но она слышала суть: детей больше не будет, сама слепая…

Долго молчала, чувствуя, как его рука ласково гладит волосы, проводит по щеке, вытирая слезы, поправляет рубашку, снова вытирает слезу…

– Рустем, я отпускаю тебя…

– Что делаешь?

– Зачем я тебе – слепая, ни на что не годная?

– Разве я говорил, что буду любить тебя только здоровой и сильной?

– Не надо меня жалеть!

Нарастала истерика, еще чуть – и потоком хлынут слезы, она забьется в рыданиях. Но его рука снова легла на волосы.

– Михримах, ты нужна Хюмашах и Орхану, они еще совсем маленькие, нужна мне. И я жалеть я тебя буду, потому что нельзя не жалеть женщину, у которой беда. И уйти от тебя никуда не уйду потому, что ты моя женщина. Твоя беда – это моя беда, она у нас общая. Твоей вины в ней нет, моей тоже. Давай бороться за жизнь вместе. А негодные мысли из головы выброси.

– Рустем…

– О, Аллах! Моя жена впервые не возразила.

– Прикажи принести сына.

Принесли маленького Орхана, положили матери на грудь. Михримах старалась держать тугой сверточек как можно осторожней, прислушивалась к его дыханию. Из глаз снова брызнули слезы. Хикмат подхватила младенца, унесла, а Михримах рыдала:

– Рустем, неужели я не увижу своего сына?

– Увидишь, но только если не будешь плакать, тебе вредят слезы.

– Какой он? – бессильно прошептала несчастная женщина.

– Похож на тебя, надеюсь, что не будет столь строптивым. Прошу же не плакать. Михримах, ты должна слушать Моше Хамона и своих служанок, если действительно хочешь снова видеть. Ты справишься с этой бедой.


Узнав, что дочь очнулась, пришла Роксолана:

– Михримах, доченька!

В голосе только боль и нежелание жить. Она не могла утешать, у самой не было сил. Но Михримах не нужно утешение. Чем ее можно утешить?

После ухода матери долго лежала не шевелясь. Внутри еще все болело, но куда сильней болела душа.

Пришел проведать отец.

– Михримах, Аллах посылает нам такие испытания, чтобы укрепить наши силы.

Хотелось усмехнуться: какое укрепление, если она слепа?! Промолчала, отцу и без того тяжело. Погибла их с матерью надежда – Мехмед, любимец родителей и многих придворных. Почему-то поинтересовалась:

– А где Эсмехан?

– Она тоже приедет в Топкапы.


На следующий день Рустем приказал привести Хюмашах, та бросилась к постели:

– Мамочка!

Михримах ощупывала девочку, прижимала к себе, заливаясь слезами, целовала, снова ощупывала.

– Доченька моя!

Вкусный детский запах, маленькие ручки, нежные щечки…

Но девочку испугало такое поведение матери, глаза которой были широко раскрыты, но неподвижны.

– Папа, мама не видит меня?

– Мама пока не видит, ее глазки отдыхают. Чтобы они снова стали как у всех, нужно помочь. Погладь глазки ручками…

Хюмашах гладила, старательно вытирала катившиеся слезы.

– Ты красивая…

– Михримах, – позвал муж, – тебе нужно кушать. Много кушать, ты долго была без еды. Завтра пойдем в сад… Мы с Хюмашах тебя проводим.

– Я провожу! – обещала малышка.

– С такими провожатыми ничего не страшно, – сквозь ужас и боль улыбнулась Михримах.


Непонятно, день или ночь, горят свечи или солнце заглядывает в окна, разрисовывая тенью от решетки вязь узоров на полу.

Позвала:

– Рустем?

Откликнулась Хикмат:

– Что-то нужно, госпожа?

– Сейчас день или ночь?

– Ночь.

– Разбуди меня утром, я хочу попробовать посмотреть на солнечный свет.

– Врач сказал, что пока нельзя. Вам нужна повязка на глаза, чтобы они восстановились.

– Он сказал, что я могу видеть снова?

– Да, он так сказал.

Михримах вслушивалась, чтобы уловить ложь в голосе служанки, но ничего не услышала.

Откинулась на подушки:

– Хорошо, спи, я тебя разбудила…


Утром, стоило только умыться (какое мучение все делать наощупь!) и переодеться, пришел Рустем:

– Михримах, ты обещала сегодня с нами погулять.

Она сидела-то с трудом. Какие прогулки?

– Завтракай, Хикмат тебе поможет, и я отнесу тебя в кёшк. Хюмашах уже ждет нас. Или позавтракаешь там?

Рустем помог жене подняться, подхватил на руки:

– Повязку снимать нельзя, чтобы глаза не пострадали. И еще нельзя плакать, этим ты вредишь глазам.

– Рустем, я смогу идти, меня нужно только поддерживать.

– Сможешь, сможешь, только не сейчас. Обними меня за шею.

Паша отнес жену в дальний кёшк, где к ним бросилась Хюмашах:

– Мамочка!

– Мама хочет кушать. Ты будешь вместе с ней?

Хюмашах сидела на коленях у Михримах и пыталась кормить ее. Немного погодя они были вымазаны уже обе. Зато весело, Рустем смеялся:

– На ком я женат?! Она даже кушать не умеет красиво, вся перемазалась.

– И я! И я! – кричала Хюмашах, размазывая по лицу еду.

– Ай-ай! Еще одна грязнуля! Полный дом грязнуль, что мне, бедному, делать?!

Хюмашах заливалась звонким смехом, заставляя улыбаться и Михримах.

Рустем поцеловал жену в щеку, шепнул:

– Наконец, увидел улыбку…


Зрение возвращалось медленно. Сначала Михримах поняла, что различает, светло или темно в спальне. Не поверив самой себе, позвала Хикмат:

– Занавески на окнах отдернуты?

– Да, госпожа, закрыть?

– Нет, не надо, я вижу свет. Не все, но различаю свет из окон.

– Госпожа!

– Пока ничего не говорите Рустему-паше, пусть это будет неожиданностью.

Не получилось. Рустем, заметив, что жена ведет себя как-то не так, присмотрелся внимательней и вдруг встал между ней и окном. Михримах невольно сделала жест, чтобы отошел.