– Я хотела бы помогать Хуррем Султан в Фонде.

– Думаю, она будет только рада такой помощи.

Роксолана в ответ на вопрос, в чем больше всего нуждается Фонд, вздохнула:

– В деньгах всегда. Я передаю туда почти все, что имею в качестве содержания, но этого мало.

– Разве никто не жертвует?

– Жертвуют, но не слишком охотно.

Михримах на мгновение задумалась:

– Будут охотно!

Уже на следующий день Рустем с изумлением выяснял у жены, что такого она наговорила женам Исаака-паши, что тот интересовался, как передать деньги Фонду. Михримах самодовольно пожала плечами:

– Навестила его жен, чтобы поздравить с благополучными родами одну из них, и там сказала, что Повелитель приветствует пожертвования в Фонд и считает просто недостойным, если кто-то делает это неохотно, напротив, отмечая тех, кто жертвует активно и добровольно.

– Разве можно говорить от имени Повелителя?

– Мне можно!

Рустем только вздохнул, подумав, что так и есть.

– А если Исаак-паша сам поинтересуется у Повелителя?

– Пусть интересуется. Я уже поговорила с отцом. Он согласен время от времени хвалить тех, кто будет жертвовать активно, нужно будет только называть ему такие имена.

– Думаю, это будет нескоро…

Михримах фыркнула:

– Ошибаетесь. Жены Исаака-паши – одни из самых больших любительниц слухов; уже завтра все гаремы будут знать, что надо жертвовать, а если знают гаремы, то знают и их хозяева.

– Но им скоро надоест.

– Придумаем еще что-нибудь. Например, скажем, что очень почетно предоставлять работу нуждающимся в ней или участки земли тем, кто хотел бы их обрабатывать. Я найду, как выманить деньги у тех, у кого их много, не беспокойтесь.

У Рустема-паши оставался только один вопрос: как скоро надоест ей самой? Вопрос существенный и правильный, потому что уже через два дня деньги действительно постоянным ручейком потекли в Фонд, этот ручеек все увеличивался, но сама принцесса еще через неделю потеряла к этому интерес.


И все-таки удивительно: визирь и его супруга вечерами обсуждали дела если не империи, то Стамбула. Михримах начинала смотреть на благотворительную деятельность матери несколько иначе, понимая, что просто дать средства, например, мечетям мало, нужно организовать правильное использование этих средств.

Роксолана объясняла дочери:

– Большая общественная столовая способна накормить хорошим обедом тысячу человек в день. Но для этого нужно привезти мясо и овощи, муку и воду, много что, а потом все варить и раздать, убрать места, где ели, вымыть все и снова готовить назавтра.

– Тысяча человек – это же так много!

– И так мало одновременно. Но для столовой много, потому и дел много. И делать все нужно каждый день.

Повелитель, узнав, чем занимается дочь под присмотром супруга, смеялся:

– Хуррем, я впервые слышу, чтобы сердце женщины завоевывали вот так. Рустем Михримах то в седле держал неделями, то теперь разумные беседы ведет и заставляет делом заниматься.

– Думаю, с нашей дочерью так и нужно. С ней простыми подарками и разговорами о любви не обойдешься. К тому же Рустем-паша, насколько я знаю, и о подарках не забывает.

Сулейман покачал головой:

– Я знаю, в кого она удалась. Я тоже одной такой удивительной женщине привозил вместо украшений из похода возы книг.

Султан говорил об этом не зря. Уходя в первый свой поход, он спросил юную наложницу, что ей привезти. Роксолана несказанно удивила Сулеймана, попросив… книги. Он привез захваченную в Буде библиотеку Матьяша Корвины, вторую по величине и ценности после Ватиканской и лучшую из светских. Разве мог кто-то в гареме оценить такой подарок? Роксолану немедленно назвали ведьмой.

Михримах такое не грозит, никто не рискнет осуждать странности поведения любимицы Повелителя. Но главное – не осуждает муж, напротив, помогает юной женщине проявить себя не в болтовне и сплетнях, а в делах на пользу общества.

Роксолана подумала, что повезло не только Михримах, но и ей самой. Зять куда быстрей дочери становился помощником. Рустем быстро схватывал все, что узнавал, так же быстро решал проблемы, а потому помощь визиря была неоценимой.

Стамбул привычно приписал Хуррем Султан едва ли не роман с зятем, а уж ставленником обозвал и того быстрей. Для чего юную дочь за старика замуж выдала? Чтобы своего человека Великим визирем сделать! Причем прямо из конюхов.

Кому было дело до того, что Рустему-паше всего тридцать девять, до старости еще далеко, что Михримах восемнадцатый год – возраст для невесты совсем не юный, что паша всего лишь третий визирь и назначен таковым как управляющий всей Анатолией раньше, чем попросил руку принцессы?

Но Роксолана привыкла ко всеобщему осуждению, видно, судьба такая, людскую молву не переломишь, хоть головой о стену у всех на виду бейся, хоть кайся, хоть о своей невинности кричи. Пусть, главное чтобы сама знала, что невиновна ни в чем да чтобы Сулейман знал.

А еще чтобы у Михримах с Рустемом все сложилось. Это трудная наука – налаживать отношения между мужем и женой, тем более если жена султанская дочь, а муж поднялся из конюхов до визиря сам. Это хорошо, что они что-то делают вместе, это всегда сближает.


Но никакой сбор средств, никакие беседы не изменяли главного – Михримах и Рустем пока не были вместе. Одна-единственная ночь не в счет.

Он водил её на рынок и дарил украшения, возил (в женском седле!) на прогулки и преподносил книги, рассказывал занимательные и поучительные истории, приглашал лучших поваров, привозил из поездок разные диковинки, но ночевал в отдельной спальне.

Семейная жизнь султанского зятя отличалась от любой другой. Любой мужчина империи мог иметь гарем, в котором было не больше четырех жен и сколько угодно наложниц. Любой, но только не муж дочери Повелителя или мужья его сестер.

Именно это погубило брак Ибрагима-паши. Чтобы жениться на сестре Сулеймана Хатидже Султан, он развелся с первой супругой, но сердцу не прикажешь, в египетском походе влюбился и не устоял, тайно привез возлюбленную в Стамбул. Тайное рано или поздно становится явным, Хатидже не простила мужу измены, хотя разводиться не стала, но и защищать его перед Повелителем позже не стала тоже.

У Рустема-паши гарема тоже не было, только Михримах Султан.

И вызывать к себе султанскую дочь, сестру или племянницу мужу тоже не полагалось. У Михримах и Рустема просто была общая спальня, в которой ночевала жена, а муж должен приходить.

Но он не спешил, боясь спугнуть зарождавшееся доверие, желая, чтобы близость больше не приносила Михримах боли, разочарования, не вызывала отторжение. Рустем помнил её обвинение: «Это вы во всем виноваты!»

Не спешил не потому, что боялся новых обвинений, а потому, что любил свою беспокойную супругу.

Они открывали друг в друге человеческие качества, любовную страсть еще предстояло разбудить. Рустем помнил горячие объятья Михримах, знал, что этот огонек не погас, но раздуть его нужно бережно.

А потому все чаще дарил жене стихи. Нет, не свои – не был талантлив в стихосложении настолько, чтобы тягаться с великими, но каллиграфы переписывали для визиря лучшие образцы арабской и персидской поэзии, чтобы их старания потом, будучи перевязанными красивой ленточкой, Михримах находила на своей постели почти каждый вечер.

Или красивый цветок… или занятная безделушка, привезенная каким-нибудь предприимчивым венецианцем или французом, которые зачастили в Стамбул, – небольшое зеркальце в изящной оправе, резная шкатулка для украшений, подставка для калама или чернильницы…

Все это говорило о его внимании и любви. Все обещало будущее счастье. Только когда?

Михримах снова скучала, потому что заниматься делами Фонда каждый день надоело, Рустем-паша без конца занят, Эсмехан все же уехала в Эдирне, получать милые подарки, конечно, хорошо, но ей было просто мало. Дни в одиночестве казались такими длинными…

Михримах успокаивала себя только тем, что акушерка пока не разрешала быть с мужем, это опасно для здоровья самой принцессы. И невольно все чаще и чаще вспоминала ту первую и единственную их ночь.

Войти дважды в одну реку

Прошло два месяца после рождения ее ребенка; акушерка сказала, что все наладилось и она может вернуться на ложе к мужу.

Михримах вида не подала, но тихонько вздохнула: куда вернуться, если муж сторонится?

Отправилась к матери, не намереваясь ни жаловаться, ни советоваться; что тут посоветуешь? В кабинете султанши, к своему изумлению, застала Рустема-пашу, он разбирал какие-то чертежи. Рустем почти испугался:

– Что-то случилось, Михримах Султан?

– Нет, просто я все время одна… А это что?

– Это чертежи будущих медресе и мечети. Мимар Синан будет строить. Посмотрите вот это…

– А почему вы с этим разбираетесь? Где Хуррем Султан?

– Хуррем Султан ушла куда-то с Аббасом-агой, у нее дел в гареме полно. Я давно ей помогаю в Фонде.

Вернувшаяся в кабинет Роксолана застала дочь и зятя голова к голове разбирающих чертежи будущих построек.

– Михримах, как я рада тебя видеть.

– Я тоже буду помогать.

– Хорошо, нужно подобрать тебе дело, чтобы было интересно.

– Я с Рустемом-пашой.

Конечно, это вовсе не то, что могла бы делать Михримах, но мудрая мать возражать не стала. Приставленная к принцессе Чичек пересказывала Роксолане все, что происходило с дочерью; Роксолана не меньше самой Михримах страдала из-за потери ребенка и от того, что отношения с Рустемом не налаживались. Пусть чем угодно занимаются, лишь бы вместе.

Когда пришло время расходиться, все же у паши были свои дела, да и женщинам пора заняться своими, Рустем взял руку Михримах в свою.

– Я приду сегодня вечером?

Она лишь коротко кивнула.


Ждала, как в первый раз, впрочем, первый был так давно, что из воспоминаний остался лишь огонь страсти, пожиравший обоих.