Теперь ей оставалось только ждать. Ждать знаменательного дня.


Время это Изабель провела в тревоге и беспокойстве. Все ее мысли были в Сен-Море, где Конде, одолеваемый окружавшими его демонами, никак не мог принять твердого решения и колебался то в одну, то в другую сторону. От президента Виоле Изабель знала, что принц дважды приезжал в Парламент, чтобы подтвердить свою верность королю и королеве-регентше, но его голос прозвучал весьма неуверенно. Франсуа сообщил ей, что в Сен-Мор пожаловала не только Лонгвильша, но еще и Клер-Клеманс с сыном, и теперь обе женщины в четыре руки подливают масло в огонь и раздувают в принце недовольство. От молодого Рику, деверя Агаты, Изабель тоже получила кое-какие сведения. Оказывается, в середине августа принц наведался в замок Лимур, летнюю резиденцию герцога Орлеанского, который на этот раз был преисполнен миролюбия, призывал к примирению и предложил принцу себя в качестве ходатая перед лицом королевы.

У Рику были на удивление большие уши и такой же удивительный талант слышать все, что и где только возможно.

Ненадолго навестил сестру в очередной раз Франсуа и, видя ее волнение, поспешил сообщить новость, которую Изабель сочла внушающей надежду: в сопровождении одного только Бутвиля Конде отправился в замок Три к своему шурину, герцогу де Лонгвилю. Там он встретил твердое противостояние всем безумным планам, что было совершенно естественно. Герцог растратил последние искры молодого задора, ему больше не хотелось ввязываться в опасные авантюры, и он настойчиво уговаривал зятя тоже оставить их.

– Чем вам поможет кардинальская шапка, которую получит де Гонди, и что принесет брак вашего младшего брата Конти с дочерью герцогини де Шеврез? Эта дама, кстати, любовница коадъютора. А что до моей жены, то она просто безумна. Она вообразила себя Антиопой, царицей амазонок, и мечтает только о сражениях!

Изабель страстно хотела увидеть того, кого она любила, но мысль, что ей придется столкнуться со многими неприятными ей людьми, ее пугала.

К тому же она не была уверена, что любимый брат искренне разделяет ее желание примирить принца с королем, слишком уж он любил драться. Можно было сказать, что он родился с воинственным пылом в крови.

Но судьба приготовила Изабель неожиданную радость. В доме госпожи де Бриенн Изабель встретила Мари де Ла Тур, свою давнюю подругу, они дружили в те счастливые времена, когда составляли маленький двор неунывающей принцессы Шарлотты и были полны радости и надежд. С тех пор Мари жила в отдалении от королевского двора. Сначала она стала виконтессой де Сен-Совёр, а потом овдовела, как Изабель, с той только разницей, что ее муж, Эммануэль де Сен-Совёр, погиб на дуэли, где был секундантом. Детей у нее не было, имущества и доходов тоже, и она вернулась жить в дом госпожи де Бриенн, своей крестной матери, с которой ее связывала взаимная нежная дружба.

Приезд Мари обрадовал Изабель тем больше, что у нее без малейшего с ее стороны недоброжелательства, только из-за ее красоты и острого ума, появилось немало завистниц, и ни одной подруги. Самым ярким примером такой зависти стала дочь Месье, мадемуазель де Монпансье, двоюродная сестра короля и, без малейшего сомнения, самая завидная невеста Франции, правда, несколько обделенная красотой. Мадемуазель де Монпансье охотно приглашала к себе герцогиню де Шатильон, ценя ее веселость и остроумие. Можно было бы даже сказать, что она подпала под чары герцогини. Но как только они расставались, мадемуазель спешила сказать об Изабель что-нибудь нелестное или даже унизительное.

От Мари невозможно было ждать подобного коварства. Если у Изабель были темные волосы, то у Мари золотые, очаровательное личико и чудесные синие глаза. Вместе они составляли прелестный контраст. Мари никогда не жаловалась на отсутствие поклонников. Первым среди них был брат Изабель, он нашел, что молодая вдова совершенно в его вкусе, и осаждал ее настойчивым вниманием.

В эти несколько летних недель, которым приближающееся совершеннолетие короля придавало волнующую атмосферу предвкушаемого праздника, их часто видели вместе и в гостиных, и у Ренара, кондитера и мороженщика, державшего свое заведение на окраине парка Тюильри. Ренар был так знаменит, что сама королева не брезговала порой побывать у него и полакомиться его пирожными.

В начале сентября в Париж прибыли все, или почти все, кто летом отдыхал на природе в своих замках. Изабель же отправилась ненадолго в Мелло, чтобы показать замок Мари и, наконец, расцеловать сына, которым весьма гордилась, так он был хорош!

Там Изабель узнала, что Шантийи в эти дни напоминает гудящий улей, что туда съезжаются все недовольные – как желающие пожаловаться на власть, так и не имеющие такого права – в надежде на новую Фронду, которая принесет им немало выгод.

Де Конде, однако, пребывал по-прежнему в Сен-Море вместе с сестрой и младшим братом. В особняке Бриенн, где Изабель бывала постоянно, говорили, что госпожа де Лонгвиль, как и прежде, поглощена бурной деятельностью, тогда как господин принц пребывает словно бы в полусне.

– Невозможно понять, о чем он думает, – вздыхал Франсуа. – Даже со мной он не обмолвился ни словом!

– А со своей сестрой?

– И с ней тоже. Он запирается у себя в покоях. Иногда слышно, что берется за гитару.

– И Лонгвильша терпит это?

– Она знает, что подчас досаждать принцу бывает опасно в буквальном смысле этого слова.

За день до судьбоносного события Изабель передала Франсуа письмо.

– Оно для господина принца, – уточнила она.

– Не беспокойтесь, никто другой его не прочитает, – пообещал молодой человек, целуя сестру.

И затем, став очень серьезным, прибавил:

– Имейте в виду, Изабель, что, какова бы ни была судьба принца, я последую за ним.

– Я знаю, – ответила Изабель. – И мне остается только молить Господа, чтобы Он вас хранил!

Она смотрела вслед любимому брату, и на глазах ее выступили следы…

В письме было всего несколько строк: «Я люблю вас и буду вашей в тот же вечер, если прежде вы поклянетесь в верности Франции и ее королю. Изабель».


Ослепительное солнце затопило Париж ранним утром в седьмой день сентября. Весь город высыпал на улицы. Толпу сдерживали длинные цепочки гвардейцев-швейцарцев и гвардейцев-французов, растянувшиеся по обеим сторонам улиц, которые вели из Пале-Рояля к зданию Парламента. Стоит ли говорить, что парижане облепили все крыши, высовывались из каждого окна, а придворные находились в парке королевского дворца. В первых рядах стояла и герцогиня де Шатильон рядом с госпожой де Бриенн и Мари де Ла Тур. Присутствовали все главные офицеры и военачальники короны. Все, кроме одного, чье отсутствие разрывало сердце Изабель.

– Юный Конти здесь, – прошептала ей на ухо госпожа де Бриенн. – Может, его присутствия окажется достаточно?

– В том только случае, если принц де Конде находится при смерти, – язвительно отозвалась Изабель.

Волнение ее возрастало с каждой минутой.

Появился король, его приветствовали рукоплесканиями и криками. Тонкий, стройный, изящный, в наряде, затканном золотом настолько, что невозможно было разобрать его цвет, он весь светился на солнце. На шляпе колыхались белоснежные перья. Он улыбнулся своему двору, к нему подвели буланого тонконогого марокканца.

Король был готов уже вспрыгнуть в седло, но тут к нему приблизился принц де Конти и с низким поклоном протянул письмо от своего старшего брата, произнеся несколько слов, которых Изабель не расслышала. Сердце у нее в груди билось так сильно, что удары отдавались в ушах.

Король нахмурил брови, взял письмо, но читать не стал, а протянул одному из конюхов.

– Господину де Вильеруа! Просмотрю позже.

Он вскочил в седло и, как положено искусному наезднику, поднял на дыбы свою лошадь, а выезжая из ворот дворца, снял шляпу. Юный король держал ее в руке всю дорогу, «приветствуя свой народ», как сказал он позже. За всадником следовала карета, тоже сиявшая золотом. В ней сидели – та, что с этого дня станет королевой-матерью, младший брат короля и Месье, его дядя, герцог Орлеанский. Король выехал из-под арки, и его приветствовал восторженный рев горожан, который не смолкал до Парламента. Король был юн, красив, сиял, как ослепительная надежда, и недавно еще несговорчивый и враждебный народ пал к его ногам.

В Парламенте короля принял канцлер, затем королева-регентша передала ему монаршью власть, произнеся короткую речь.

На ее речь король ответил, кратко сказав:

– Мадам! Я благодарю вас за заботы, которые вам было угодно взять на себя, воспитывая и обучая меня и управляя моим королевством. Я прошу вас и впредь не лишать меня ваших добрых советов и желаю, чтобы вы были главой Совета, который будет служить мне.

Все присутствующие, все парламентарии преклонили колени и воздали честь своему государю. Королева тоже хотела преклонить колено, но король не дал ей этого сделать, обнял и поцеловал ее.

После церемонии в Парламенте Изабель оставила своих подруг, которые поехали на празднество в Пале-Рояль, и вернулась домой. Гнев и боль раздирали ее сердце, но слез не было. Глядя перед собой сухими глазами, она терзала перчатки и хотела бы завыть в голос, чтобы избыть невыносимую тяжесть, что давила ей на сердце.

– Глупец! – цедила она сквозь зубы. – Безумец, которого надо опасаться! Неужели он не понимает, что своим поведением он толкает страну к новой гражданской войне, рискуя погубить Францию?! Не понимает, что, поставив свое оружие на службу врагу, он, победитель при Рокруа, запятнает свою честь и доблестную шпагу?!

Она дорого бы дала, чтобы узнать, что содержится в проклятом письме, но нисколько не сомневалась, что написано оно было под диктовку. А это означало, что в письме не было не только просьбы о прощении, но тон его, скорее всего, был дерзок и граничил с откровенной глупостью, какую являла его сестрица! Так что можно будет считать, что Конде повезло, если нынешним же вечером два десятка мушкетеров не возьмут его под стражу!