– Вдовствующей принцессе, не забывайте!

– Если этим уточнением вы хотите сказать, что ей пора выйти из игры, то советую вам вооружиться очками. Ей всего-навсего пятьдесят семь лет, и у нее ясная и трезвая голова. Вам не удастся убедить ее нарушить данную клятву под предлогом, что она дана Мазарини. Она ненавидит его, как ненавидим мы все, но не он король Франции, и во имя Людовика XIV…

– Ребенка…

– Который достигнет совершеннолетия в будущем году. Я советую вам приглядеться к этому мальчику более внимательно, если вы удостоитесь чести быть в его присутствии! Я буду крайне удивлена, если он окажется королем, которым будет легко управлять! Но каким бы он ни был, вы никогда не уговорите нашу принцессу нарушить данное ею слово. Тем более что это не послужит на пользу сыновьям, которых она нежно любит. Станьте вновь тем, кем были всегда, господин Лэне! Добрым и верным другом и советчиком дома Конде, и мы все будем вам рукоплескать. Я – в первую очередь!

Лэне стал уверять Изабель в том, что хочет помочь прежде всего тем, кто больше всех нуждается в его помощи: маленькому герцогу Энгиенскому, которому всего семь лет и его такой юной и хрупкой матери. Но пообещал следовать распоряжениям, которые получил в Шатильоне, и без промедления покинул замок. Но, прибыв в Монтрон, поостерегся передавать приказ о капитуляции. Крепость не была лишена стен, и в ней сохранили оружие[27].

Успокоившись тем, что вопрос с Монтроном решен, Шарлотта и Изабель вновь занялись главным делом: освобождением де Конде и де Конти из заточения. И тут они получили предложение от наместника провинции Бурбонэ, виконта де Сен-Жерана. Оно было изложено в письме графа де Шаваньяка, близкого друга семьи Валансэ, человека, заслуживающего полного доверия. Де Сен-Жеран выражал уверенность, что с помощью некой, весьма внушительной, суммы он сумеет добиться желанного освобождения узников.

Не имея возможности собрать в Шатильоне обозначенную сумму в двести тысяч экю, Шарлотта решилась заложить свои драгоценности. Встреча с Шаваньяком для передачи денег была назначена в Анжервиль-ла-Ривьер. Принцесса приехала на встречу в сопровождении Изабель и надежной охраны, передала графу деньги и письмо сыновьям и, окрыленная новой надеждой, вернулась в Шатильон.

Но и эта надежда оказалась недолговечной. Спустя две недели посредник вернул принцессе деньги. Он узнал, что шпионы Мазарини следили за ним, что получен приказ о его аресте, и тогда он спешно покинул Париж, чтобы вернуть доверенную ему сумму.

Принцесса не вынесла нового удара, слегка встревожив не на шутку Изабель и госпожу де Бриенн. Да и как им было не беспокоиться, если, судя по всему, местный врач мало что смыслил в ее болезни?

– Нам нужен Бурдело! – вынесла вердикт Изабель. – В Монтроне ему некого лечить, а здесь он необходим, как воздух! Я отправлю Бастия с письмом… принцессе. Будет более чем уместно, если она приедет навестить свекровь, привезет ей внука, а заодно и врача.

Но Бастий вернулся ни с чем, вернее, привез коротенькое письмо от Клер-Клеманс, в котором она извещала, что тоже болеет, и боится своей болезнью усугубить болезнь свекрови. Что касается Бурдело, то сейчас он в Бургундии, навещает свою семью.

Неожиданно в Шатильон приехал де Немур. Не получая от Изабель никаких известий, он было взялся за неотложные дела в своем поместье, но все же прискакал в Шатильон, где нашел Изабель и госпожу де Бриенн в страшном беспокойстве. Понимая прекрасно, что от обитателей Монтрона помощи им ждать нечего, они написали письмо королеве, прося отправить в Шатильон для консультации королевского врача, господина Вотье, с тем чтобы он сам удостоверился в тяжелом состоянии принцессы.

– Ответа мы не получили, но до нас дошел слух, что кардинал подвергает сомнению чистоту моих намерений. А ведь я взывала лишь к милосердию Ее Величества, надеясь, что она позволит мне привезти нашу принцессу ко двору или хотя бы в Шантийи, где лесной воздух может оказаться для нее целительным. А если не воздух, то сознание, что она у себя дома! Черт бы их всех побрал! – внезапно возвысила голос охваченная гневом Изабель. – Если я прошу прислать господина Вотье, то для чего, спрашивается? Для того, чтобы он собственными глазами убедился, как серьезно она больна! А у вас что за глупый смех? Вы что, тоже мне не верите?

– Простите! Как я могу вам не верить? Но я впервые слышу, как вы ругаетесь.

– И вы находите это смешным?

– Не очень, – ответил он, вновь становясь серьезным. – Вы должны быть очень встревожены, чтобы позволить себе…

– Признаем, господин герцог, что у нас есть все основания быть встревоженными, – вмешалась в разговор госпожа де Бриенн. – Мало того, что мы волнуемся о судьбе принцев, мы встречаем со стороны остальных членов семейства полное равнодушие, и на наши приглашения приехать навестить нас нам неизменно отвечают отказом. А принцессе бы очень хотелось повидать внука. Но из Монтрона Лэне нам пишет – потому как госпожа принцесса не соизволит взять в руки перо! – что погода недостаточно хороша для того, чтобы отправляться в путь с ребенком. Стоит конец ноября, я не спорю, но вряд ли в Шатильоне холоднее, чем в Монтроне.

– А что госпожа де Лонгвиль?

Изабель презрительно передернула плечами.

– Похоже, она воюет на востоке, окруженная целым штатом высокородных идальго, ослепленных ее белым плюмажем и искусной ездой на лошади! Уж я не говорю о маршале де Тюренне и де Ларошфуко, готовых убить друг друга ради нее. До матери ли ей?…

Вполне возможно, что приезд де Немура подействовал на больную благотворно, она питала к нему дружеские чувства, и в ближайшие два дня ей стало настолько лучше, что воспряли духом и Изабель, и госпожа де Бриенн. Молодой человек держал себя деликатно и, видя, как расстроена его подруга, усмирил свою страсть, окружив ее только нежностью старшего брата, протягивая руку, чтобы поддержать, подставляя плечо, чтобы выплакаться, когда душевные силы оставляли ее.

Но в этот день Изабель была преисполнена надежды. Как только ее дорогая принцесса сможет выдержать дорогу, она отвезет ее в любимое Шантийи. Пусть Шарлотта проведет свои дни в окружении красоты, которую словно бы создали специально для нее. А этих дней, как считала Изабель, осталось совсем немного.

– Когда я отвезу ее в Шантийи, – сказала она в доверительном разговоре Немуру, – вы проводите меня к королеве. Пусть она распорядится заключить меня в тюрьму, я согласна, у меня впереди еще есть время – я молода, – но ради их старинной дружбы пусть королева позволит Шарлотте умереть в своем любимом доме.

– Я, конечно же, поеду с вами и буду очень удивлен, если королева отправит вас в Бастилию. Но до этого, может быть, стоит написать еще одно письмо в Монтрон, чтобы невестка, наконец, решилась и привезла внука?

– Я отправила письмо позавчера с Бастием, просила не задерживаться, так что, думаю, он скоро вернется.

Прошло два часа, и Бастий возвратился… вместе с… Лэне.

– Если мы кого-то и ждали, то не вас, – сердито встретила его Изабель. – Ваш приезд означает, что молодая принцесса не приедет! Какую отговорку она выдумала на этот раз?

– Она изложила все в этом письме, – ответил Лэне, протягивая листок, запечатанный печаткой с гербом Бурбонов-Конде. – Я могу только предполагать, поскольку не получил никаких разъяснений. Только приказ отвезти его.

Изабель сломала печать, пробежала глазами письмо, состоявшее из нескольких строчек, а потом дрожащим от гнева голосом прочла его вслух.

«Прошу госпожу свекровь и всех моих друзей и подруг, которые находятся подле нее, оказать полное доверие всему, что скажет от моего имени господин Лэне, который знает все мои намерения. Клер-Клеманс де Майе»[28].

– Ее намерения! – взорвалась Изабель, швыряя письмо в лицо Лэне. – Какие еще намерения могут быть у этой умалишенной, которая вконец свихнулась после своих эскапад в Бордо в окружении испанцев. Отправляйтесь и передайте ей, что здесь у нее друзей нет!

Де Немур подобрал письмо и молча протянул его гонцу, который находился в видимом затруднении.

– Я клянусь вам, госпожа герцогиня, что понятия не имел, что написано в этом письме. Никогда в жизни я не взял бы на себя передавать такое!

– Так отправляйтесь и передайте ей мои слова.

– С вашего позволения, я в ближайший же час сам напишу ей письмо, которое отвезет гонец помоложе. Я старею, госпожа герцогиня, а дороги зимой так тяжелы…

– Согласна. Пишите, и Бастий вновь отправится в путь. А вас мы сейчас разместим…

Разумеется, принцессе не сказали ни слова. Но возможно, она сама обо всем догадалась благодаря странному ясновидению, какое дается подчас умирающим. В два часа ночи в замке все вскочили, словно по тревоге. Госпожа принцесса пожелала, чтобы к ней немедленно привели нотариуса.

Бертен и Немур поспешили в карете в городок, разбудили нотариуса и привезли в замок. Принцесса сообщила, что желает сделать приписку к своему завещанию. После своей смерти она передает своей дорогой Изабель де Монморанси-Бутвиль, герцогине де Шатильон, которую любит как дочь, свой замок Мелло, стоящий возле Шантийи, его обстановку, прилежащие к нему земли, угодья и пристройки и права сеньоры. Кроме того, она завещает ей из своих драгоценностей большое жемчужное ожерелье, жемчужную парюру и большую шкатулку с бриллиантами. Все это в благодарность за любовь, которую вышеозначенная дама, герцогиня де Шатильон, всегда проявляла к ней, и за ту заботу, которой она окружала и окружает до сих пор в ее болезнях и несчастьях… Затем она распорядилась, что получат в благодарность обитатели Шатильона… Лэне, которому ничего не досталось по этому завещанию, позже упрекал принцессу в скупости. Затем она отблагодарила нотариуса и слуг, которых обеспокоила, разбудив среди ночи, и, успокоенная, уснула.

Новое письмо от Клер-Клеманс пришло тридцатого ноября. Адресовано оно было Лэне. И вот что она писала:

«Меня так взволновали новости, полученные от вас, что и передать не могу. До этого я сохраняла надежду. Но теперь я ее утратила и уверяю вас, что в отчаянии от того, что ее здоровье в таком плачевном состоянии, однако и у меня совсем нет сил, и это все, что я могу вам сообщить…»