Жюльетта Бенцони - Дочь последнего дуэлянта

Изабель повернула голову и с недоумением посмотрела на Анну-Женевьеву.

– Вы искренне веруете, моя дорогая, поэтому мне трудно представить вас женой протестанта! Впрочем, я думаю, что его скаредный отец перегрызет ему горло, если бедняжка Гаспар посмеет полюбить католичку! – объяснила кузина.

– Анна, дорогая, – остановила дочь принцесса с упреком в голосе. – Мы провели сегодня чудесный вечер, и я не вижу оснований омрачать его. Это не по-христиански, дитя мое, уверяю вас, совсем не по-христиански.

– Не по-христиански было бы позволить Изабель мечтать о несбыточном.

– Я ни о чем не мечтаю, – возразила огорченная Изабель кузине. – Разве что о моей кровати, потому что с ног валюсь от усталости, – и она прикрыла рот рукой, притворно зевнув.

Изабель вовсе не хотела спать, но еще меньше ей хотелось стать жертвой дурного настроения Анны-Женевьевы, которая, не видя около себя брата, желала сокрушить равную по обаянию соперницу. Изабель охотно померилась бы силами с Анной-Женевьевой, но только не сегодня вечером! Она была рада появлению около нее влюбленного красавца – это лекарство ей было просто необходимо после того, как она узнала, что Марта дю Вижан по-прежнему царит в сердце того, кого она любила. Устроившись поудобнее среди подушек, она позволила себе еще одно удовольствие, сказав со вздохом:

– Сегодня все только и говорили, что дни кардинала сочтены. Уверена, наш герцог счастлив, чувствуя близкую свободу, которая позволит ему жениться на той, кто занимает все его мысли, отправив малышку Клер-Клеманс к ее куклам.

– Чтобы принц крови получил развод, нужно разрешение его святейшества папы. Мой брат будет самым великим полководцем нашего времени. Ему недосуг проводить время в постели с возлюбленной, когда его ждет слава! – мгновенно откликнулась Анна-Женевьева.

– А я-то думала, вы хотите, чтобы ваш брат развелся. Неужели вы переменили мнение, дочь моя? – удивилась госпожа де Конде.

– Да, переменила. Я хотела бы, чтобы он женился на принцессе. На Мадемуазель[16], например. В ее жилах течет королевская кровь, у нее прекрасное здоровье и самое большое приданое во Франции. Я знаю, что и она сама, и ее родственники были бы не против такого брака. Но разводиться ради того, чтобы жениться на дочери маркиза дю Вижана? Нет! Тысяча раз нет!

Изабель не могла удержаться от смеха:

– Бедный наш герцог! Его любящая сестра готова терпеть возле себя только невесток-дурнушек!

– Успокойтесь, девочки, – оборвала их словесное сражение принцесса. – Мы уже приехали, и нам всем нужно сегодня хорошенько выспаться.

И, конечно же, она была, как всегда, права. Даже Изабель мечтала как можно скорее добраться до постели и предаться мечтам. Однако дом встретил их не тишиной и полудремотным покоем, а беготней, светом, а главное, приветствием доктора Бурдело, который спускался с лестницы.

– Кто у нас заболел? – осведомилась принцесса. – Надеюсь, не слишком серьезно?

– Это будет зависеть от того, как будет развиваться болезнь. Госпожа герцогиня заболела оспой.

Хор жалобных восклицаний встретил новость. Оспа! Какой кошмар! Все хорошенькие девушки, точно так же, как не очень хорошенькие, смертельно боялись этой болезни. От нее можно было умереть или остаться в живых с рытвинками на теле и на лице и стать уродиной!

– Какой ужас! – невольно вырвалось у Анны-Женевьевы. – Я, конечно, огорчена, что Клер-Клеманс заболела, но убеждена: ей нельзя оставаться в доме, она может заразить всех нас. Ее нужно немедленно отправить домой, в особняк де Ла Рош-Гийон!

– На улице холодно, а у нее высокая температура, любое перемещение может ее убить, – сурово прервал девушку доктор. – А вы ведь, как всем известно, пользуетесь репутацией ревностной христианки, маде-муазель!

Репутацию ревностной христианки Анна-Женевьева заслужила тогда, когда король Людовик XIII распорядился, чтобы ей была дана роль в балете, который он ставил. Надо сказать, что король любил ставить балеты и обладал немалым талантом декоратора, режиссера и постановщика танцев. Мадемуазель де Конде поспешила в монастырь Кармель. В это время она постоянно ездила туда и даже помышляла, что, вполне возможно, сама наденет монашеское покрывало. Она хотела посоветоваться с матерью настоятельницей. Слово «балет» пугало ее. Она прекрасно помнила историю, связанную с балетом, который ставила королева Мария Медичи. Тогда ее мать, будучи еще Шарлоттой де Монморанси, так воспламенила чувствительное сердце Генриха IV, что он готов был предать огню и мечу половину Европы, лишь бы заполучить ту, которая его пленила и которую он поспешно выдал замуж за принца де Конде, который увез ее и отдал под покровительство врагов Франции, лишь бы уберечь от страсти короля.

Само собой разумеется, ничего подобного юной Анне-Женевьеве не грозило. Людовик XIII, страдавший множеством болезней, нисколько не походил нравом на короля Генриха, тем не менее девушка была напугана. Это был ее первый выход в свет…

Мать настоятельница, видя страх юного создания, посоветовала ей надеть власяницу под шелковое платье и не снимать ее, даже выходя на сцену.

Анну-Женевьеву ожидал необыкновенный успех, и она получила от балета такое удовольствие, что не только не стала надевать власяницу на сцену, но избавилась от нее вообще, как только приехала домой. А вместе с власяницей и от намерения когда-нибудь надеть монашеское покрывало.

На слова доктора вместо дочери ответила мать: Клер-Клеманс останется в своих покоях вместе со своими служанками, а все молодые девушки, живущие в особняке, рано утром уедут из Парижа в один из фамильных замков, Мелло или Лианкур, – великолепная усадьба Шантийи еще не была возвращена семье – и там будут ожидать, когда минует опасность.

– А вы сами, мама? – забеспокоилась дочь. – Вы же не собираетесь здесь оставаться?

– Разумеется, собираюсь. Я не могу оставить эту девочку одну в большом доме на попечении слуг. Она моя невестка, и это мой долг. Нет! Не спорьте со мной! Такова моя воля! Идите и собирайте вещи. Боюсь, что это эпидемия. Вы уедете, как только рассветет.

В самом деле, это была эпидемия, по счастью, не слишком опустошительная, но этого пока еще никто не знал. Утро тоже не обошлось без сюрприза. Когда багаж укладывали в одну из дорожных карет, во дворе появился Людовик Энгиенский в сопровождении одного только Франсуа де Бутвиля.

– Вы еще не совсем окрепли, – сердито вскинулся на него Бурдело. – Неужели вам кажется разумным приезжать сюда и дышать миазмами, которые могут оказаться смертельными?

– Поезжайте в ваш новый особняк, дорогой мой сын, – умоляюще обратилась к сыну Шарлотта, выбежав на звук его голоса во дворе.

– Ответьте мне на один вопрос: госпожа герцогиня в новом особняке?

– Конечно, нет. Отправить ее в почти пустое здание было бы безумием.

– Так почему вы хотите, чтобы туда ехал я? А вы, мама, я полагаю, уже приготовились к отъезду?

– Я не могу оставить бедняжку, которую мучает не только болезнь, но и страх, что оспа ее изуродует… А что, если она не выживет? Впрочем, будем надеяться на лучшее…

– Я знаю вашу доброту, но уверяю, что вы можете со спокойной душой отправиться дышать деревенским воздухом. С больной останусь я.

– Вы?! Но…

– Что бы там ни было, она носит мое имя. И до тех пор, пока она будет носить его, она вправе рассчитывать на мою помощь и покровительство. Так что поезжайте спокойно.

Шарлотта де Конде молча смотрела на своего сына. Потом привлекла его к себе и поцеловала.

– Вы всегда будете удивлять меня, Людовик. Я так вами горжусь! Значит, мы остаемся дома вместе!

– Полагаю, спорить с вами бесполезно?

– Совершенно верно.

– В таком случае кого ждет карета?

– Она ждет вашу сестру, двух младших де Бутвилей и Анжелику д’Анжен, младшую дочь госпожи де Рамбуйе. Сама госпожа де Рамбуйе не хочет покидать дома, а Жюли не хочет покидать Париж, поэтов и свою недавно приобретенную славу.

– А сестры дю Вижан?

Голос принцессы зазвучал очень тихо:

– Не знаю, по какой причине, но ваша сестра воспротивилась их присутствию. Она сказала, что у этой семьи немало своих собственных замков, где они могут найти убежище. Впрочем, это чистая правда…

– Которая не показалась вам убедительным объяснением. Мне тоже. Я вижу одно: моя дорогая Марта лишилась ее привязанности, до этих пор весьма горячей, поскольку была ее лучшей подругой. Я это почувствовал вчера вечером, но понятия не имею, что могло произойти на вечере у госпожи де Рамбуйе…

– Мне сейчас не до пустяков! У нас и без того достаточно серьезных забот, чтобы изобретать дополнительные, вникая в капризы мадемуазель де Бурбон-Конде! Идите отдохните немного, мой сын, вам нужен отдых. А потом займемся теми, кто в самом деле нуждается в нашем попечении!

Чем могут заняться четыре остроумные хорошенькие девушки, вынужденные не просто скучать в деревне, а поспешно переезжать с одного места на другое, в надежде спастись от страшной оспы, которая бродила повсюду, обнаруживая себя то там, то сям? Конечно, писать стихи!

И вот, живя какое-то время в Мэру, потом в Версин, потом в Мелло и, наконец, в Лианкуре, эти милые девушки – вовсе не от скуки или тоски, а от обилия досуга – писали в четыре пера поэму (которая своей длиной могла сравниться разве что с творениями аэдов Древней Греции), желая, чтобы в особняках Рамбуйе и Конде все знали, что они думают по поводу своих странствий.