Но Оттон опередил его. Он чуть не свалил Аспасию с ног. Он ничего не говорил. Он крепко обнимал ее за шею, он дрожал всем телом.

От радости, не от рыданий. Слезы текли у нее самой. Она понесла его, довольно увесистого, на скамейку под деревом и села возле удивленной и обрадованной Гудрун.

Оттон вырвался из ее объятий. На щеках его не было следов слез, они не пылали и не были бледны: здоровый румянец. Он улыбался до ушей. Потом улыбка исчезла, он нахмурился.

— Ты не сказала до свиданья, — проговорил он.

Она не стала напоминать, что он ушел, не оглянувшись, кататься на лошади.

— Но я вернулась, — сказала она, — ненадолго.

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты не останешься?

— Я не могу. Я должна помогать твоей маме.

— Мама в Италии, — сказал Оттон.

— Да, — подтвердила Аспасия.

Оттон соскользнул с ее колен и вскарабкался на скамейку рядом с ней. Он обнял ее за талию.

— Это Волк, — сказал он, мотнув головой в сторону щенка. Продолжая играть, тот нашел палку и улегся на солнышке погрызть ее. — Он мой. Дядя Генрих подарил его мне.

Аспасия сглотнула, чтобы избавиться от кома в горле.

— Дядя Генрих хорошо обращается с тобой?

— Он подарил мне Волка, — ответил Оттон. — Он разрешает мне ездить на своем коне.

Что еще нужно мальчику? Аспасия не прониклась за это к Генриху большей симпатией. Он отнял у Оттона то, что принадлежало ему по праву рождения. То, что он дал взамен, как бы ни был счастлив Оттон, было слишком малой платой за украденное.

Оттон встретил ее радостно, но в нем была какая-то напряженность.

— Дядя Генрих говорит, что я вернусь в Кельн. Я не хочу ехать туда. Мне не нравится архиепископ Варен. Он говорит, что ты плохая.

Аспасия могла себе это представить.

— Может быть, если ты будешь вести себя хорошо, учить все, что тебе нужно знать, и слушаться, он разрешит тебе остаться. Архиепископы занятые люди. Они не могут все время изображать из себя охранников. — Тем более что ребенок, которого нужно было охранять, больше не был королем.

— Он говорит, что ты плохая, — повторил Оттон с наивной настойчивостью. — Он назвал тебя Иер… Иен… Иезавель. Это что?

Гудрун побагровела. Аспасия взглядом приказала ей не вмешиваться.

— Иезавель плохая женщина, — сказала Аспасия. — Этот человек, этот ехидный лицемер, как он посмел? Она еще покажет ему, как настраивать ее Оттона против нее.

Она не позволила своей ярости проявиться. Она улыбнулась, притянула к себе Оттона, приглаживая его спутанные волосы.

— Наверное, я плохая, если архиепископ так считает, — сказала она. — Но я все равно люблю тебя и очень рада тебя видеть.

— И я тебя люблю, — сказал Оттон. — Почему ты плохая?

— Мне не нравится архиепископ Варен, — ответила Аспасия, — и Генрих тоже. Мне нравится, — добавила она, — мастер Исмаил. Очень нравится.

— И мне, — сказал Оттон. — Он здесь? Он приехал с тобой?

— Ты хотел бы увидеть его?

Он нетерпеливо кивнул.

Исмаил приветствовал мальчика и его пса со сдержанностью, которая так ему шла. Но Аспасия знала, как сильно он взволнован: голос его звучал так ласково, как он говорил только с тяжелобольными, и он даже не смутился, когда Оттон, вихрем налетев на него, чуть не сшиб его с ног. Он только заметил мягко:

— Есть более миролюбивые способы выразить свою радость.

Оттон вспыхнул и опустил голову.

— Я так обрадовался, — сказал он.

— Конечно. — Исмаил не стал продолжать. С первого взгляда он согласился с Аспасией насчет состояния здоровья мальчика, и осмотр, замаскированный под игру, подтвердил это: ребенок был совершенно здоров и рос как сорняк.

Гудрун заверила их, что его достаточно хорошо кормят. Она добавила, что он должен отправиться в школу при Кельнском соборе, где будет учиться грамоте и хорошим манерам.

С этим едва ли можно было спорить. Именно с этого хотела начать и Феофано. Но архиепископ Варен…

— Что говорит на это его преосвященство?

— Его преосвященство, — отвечала Гудрун, слегка скривив губы, — готов ублажать его величество так долго, как того пожелает его так называемое величество.

Обычно Гудрун не бывала так остра на язык. Ясно было, что она думает обо всем этом. Она еще больше все прояснила, спросив:

— Ты приехала, чтобы украсть его величество обратно?

На мгновение Аспасия была почти готова сказать «да». Но осторожность возобладала над порывом. Она не без сожаления покачала головой:

— Я не могу подвергнуть его опасности. Он будет в полной безопасности под твоим присмотром; в Кельне он будет достаточно далеко от войны.

— Будет война? — спросила Гудрун с надеждой и с опасением.

— Надеюсь, что нет, — ответила Аспасия. — Императрицы послали к папе; его просят вмешаться. Они хотят решить дело без кровопролития, если удастся.

Гудрун перекрестилась:

— Дай Бог.

Наступило молчание. Оттон показывал Исмаилу своего щенка. Исмаил разглядывал животное с восхитительной самоуверенностью. Как истинный мусульманин, он никогда не любил собак.

Аспасия медленно вздохнула.

— Я… вижу, что братец Генрих приобрел себе сторонников.

— Славяне, — сказала Гудрун, — и франки.

— Значит, франки пришли к нему?

— Сам король Лотар, — сказала Гудрун, — обещал ему войска.

— За какую цену?

— Лотарингия, — сказала Гудрун. — И, насколько я знаю, старая империя Карла Великого. Лотар иногда воображает себя строителем империи.

Примерно этого Аспасия и ожидала. Представительный вельможа в пурпурном одеянии, шедший почти рядом с Генрихом, был достаточным свидетельством этого. Остается только надеяться, что решающие обязательства еще не даны, что посла удастся переубедить.

— Они заключили договор в Вербное Воскресенье, — продолжала Гудрун, — перед всем двором. Меня не пустили, но я кое-что видела и все слышала.

Положение складывалось безнадежное. Мать Лотара была сестрой первого Оттона. Его отец происходил по прямой линии от самого Карла Великого. А его жена была дочерью императрицы Аделаиды и короля Ломбардии. Он будет считать себя вполне вознагражденным, получив титул защитника германской короны. Только кто знает, чего он пожелает после?

— Генриху надо бы получше присматривать за своим троном, — заметила Аспасия, — чтобы Лотар не выдернул трон прямо из-под него.

— Видит Бог, — сказала Гудрун, — у них у обоих права одинаковые. — Она внезапно улыбнулась мрачной, воинственной улыбкой. — Возможно, надежда еще есть. Я все слушаю и иногда кое-что слышу. Положение Генриха не так прочно, как ему хотелось бы. Епископы следуют за ним как овцы, но мелкие помещики, свободные люди, имеющие понемногу земли, расчищенной от леса, простой добрый саксонский народ — они не приветствуют его, когда он проезжает мимо. Они помнят великого Оттона. Они хотели бы, чтобы его сын прожил подольше. Они пойдут за сыном его сына.

Аспасия внимательно посмотрела на нее. Гудрун не улетала на крыльях фантазии, она знала, что говорила, и она предвкушала какое-то злорадное удовольствие. Какими такими делами, кроме похищения Оттона и его короны, Генрих и его приспешники вызвали ее ненависть? Всего можно ожидать от этих мужланов.

Аспасия неслышно вздохнула. После охватившего ее отчаяния в ней пробуждалась надежда.

— Архиепископ Виллигий поведет их, — продолжала Гудрун, — если они наберутся мужества драться. Им не надо напоминать, что у них был должным образом избранный король, сын и внук королей, а господин Сварливый захватил его и его королевство без лишних церемоний.

— Если это правда, — проговорила Аспасия, — если это не пустые мечты, моя императрица будет от души рада.

— Это правда. — Гудрун, казалось, обиделась, что Аспасия могла усомниться в ее словах.

Но Аспасия не стала извиняться.

— Ведь есть еще франки, — сказала она, — и славяне. Императрицы отправили посла к франкам, так же, как меня послали в Германию. А теперь… вряд ли я могу вернуться домой. Если бы можно было убедить короля Лотара отказаться от обещания… если он промедлит…

— Король Лотар еще не вся Франция, — заметил Исмаил.

Оттон, которому наскучили разговоры о королях и войнах, играл на полу со своим щенком. Если он и знал, что потерял свою корону, это его мало волновало. Это лучше, подумала Аспасия, чем если бы он знал, гневался и был беспомощен. В невинности есть своя сила.

— Едва ли франки более едины, чем германцы, — продолжал Исмаил. — Хотел бы я знать, многие ли из их вельмож захотят сражаться на стороне императриц?

Аспасия поднялась со стула. В комнате находилась ее кровать и вещи, стулья для трех взрослых и Оттон со своим щенком; места, чтобы ходить взад-вперед, почти не оставалось. Она подошла к двери, выглянула. Караульная была почти пуста. Она смутно припомнила, что командир говорил что-то об учениях. На страже стояли лишь двое. Но они были достаточно бдительны, держали оружие под рукой.

Она вернулась в тесную комнатку.

— Я не знаю, скольких франков можно убедить обратить оружие против их короля. Но я знаю, кто может ответить на этот вопрос.

Они ждали. Исмаил ее понял: глаза его загорелись.

— Да, — сказала она, как будто отвечая. — Герберт.

Исмаил кивнул.

— Герберт знает все, что надо знать. Ты отправишь ему письмо?

— Я сделаю лучше, — сказала Аспасия. — Я отправлюсь сама.


Как и ожидала Аспасия, сердце у нее чуть не разорвалось, когда она уезжала, оставляя Оттона в руках Генриха. Сам Оттон только добавил ей страданий. Он старался не показать горя, как подобает королю, но губы его дрожали. Если бы у него была хоть малейшая надежда, что это поможет, он бы упал и разрыдался.