Она чувствовала какой-то греховный восторг, торопливо идя по наезженной колее. Германские города поражали чистотой. Конечно, и собаки, и лошади оставляли и здесь свои следы, и попадался мусор, но местные жители всеми силами стремились поддерживать чистоту и порядок, особенно там, где находился император, считая это делом чести.
Это был один из императорских городов, по местным понятиям, большой, где они, видимо, останутся до конца лета. Магдебург лежал среди саксонских болот, через него текла широкая коричневая река, и он славился новым собором. Если у Оттона где-то и была столица, то она была именно здесь, в этих крепких стенах, за которыми лес был вырублен, и город окружали луга, постепенно спускаясь к реке. Город еще не просох после постройки, но в нем бурлила жизнь, царил дух юности, радостно глядящей в будущее. Он напоминал Аспасии молодого германца, едва повзрослевшего мальчика, жаждущего испытать себя и в любви, и на войне.
Война действительно готовилась. Император собирал силы, чтобы защитить свои земли от племен, угрожавших с востока. Император, как всегда, сам поведет свои армии в бой, и его сын будет с ним, а женщины, как обычно, будут ждать, беспокоиться и присматривать за королевством.
Но пока, в это утро, до войны еще было далеко. Мужчины развлекались охотой. Исмаил творил на площади перед собором свое мусульманское милосердие, а соборные каноники косились на целительские занятия. На большее они не решались. Один священнослужитель хотел, когда Исмаил пришел в первый раз, прогнать с проклятиями неверного. Но в тот же день к архиепископу явился посланец из дворца, и с тех пор, когда Исмаил по утрам появлялся на площади, ему не мешали. Вначале некоторые его опасались, но вскоре ему стали доверять: ведь мусульманин был как-никак королевским врачом. Иные, правда, получив помощь у Исмаила, шли в собор отмолить этот грех. Его это не беспокоило. Его дело — исцелять тела, а исцелением душ пусть занимаются каноники.
— Неужели у тебя не возникало соблазна обратить их в ислам? — спросила его Аспасия в это утро, когда последний их пациент поковылял к собору.
Исмаил пожал плечами так пластично, как может это сделать только мавр. Она не могла оторвать от него глаз. К счастью, он не глядел на нее.
— Одно дело, — сказал он, — чего я хочу. Другое дело, что можно. Я служу христианскому королю в христианской стране. С моей стороны было бы оскорблением обращать его подданных в ислам.
— Я думала, это обязанность мусульманина.
— Молитва, милостыня бедным, пост в Рамадан, паломничество в Мекку, проповедь веры — вот то, что мы называем столпами ислама, — ответил он. — Каждый делает, что возможно. Здесь я молюсь, соблюдаю пост и подаю милостыню своим искусством. Когда-нибудь я совершу паломничество.
— А как же «священная война»?
— Я не военный, — сказал он.
Особо мирным он тоже не выглядел. Солнце было почти в зените, и никто не приходил за исцелением. Он куда-то собрался идти.
Аспасия пошла с ним. Ей было все равно куда.
— Кажется, — сказала она, — быть мусульманином очень просто. Быть тем, что ты есть. Делать то, что сказано. Вот и все.
— А разве у христиан не так?
— У христиан есть богословы и законники.
— Ну, — сказал он, — и у нас они есть.
— А священники? А епископы? А множество монашеских орденов? А патриархи на Востоке и папа на Западе, а раскольники и еретики, которых хватит, чтобы заполнить все круги ада?
— Есть и у нас расколы, — сказал он, — и ереси. Есть сунниты, которые поклоняются Багдаду, где сидит их незаконный халиф; есть шииты, у которых халиф в Каире; есть мы, у нас свой собственный халиф в Кордове, настоящий халиф, а нас считают мятежниками везде, кроме Аль-Андалусии.
— В Испании?
— Аль-Андалусия.
— Аль-Андалусия, — произнесла она, смакуя вкус чужого языка. — Но священников нет?
— Каждый человек сам себе священник. У нас есть муэдзины, чтобы созывать на молитву, есть люди, которые проводят молитву, есть мудрецы, ученые, или облеченные властью, чтобы произнести проповедь в пятницу. Но это может сделать каждый, если сочтет себя достаточно умным и смелым. Нет никаких других ритуалов, кроме того, который делает мужчину мусульманином.
Она почувствовала, что щеки ее пылают. Конечно, она знала, о чем идет речь. Но тут же, вовсе не желая, подумала об этом. И совсем потерялась, когда решила, что он по ее смущению поймет, о чем она подумала.
Пока она боролась с собой, все замедляя шаги, чтобы он не увидел ее пылающее лицо, он ушел далеко вперед. Он сейчас уйдет совсем. Она и хотела, чтобы он ушел, и не хотела этого. Она ускорила шаг и догнала его.
Казалось, он не заметил ее отсутствия. Они дошли до королевских конюшен. Большинство стойл пустовало — лошади были на охоте; на псарне тоже было тихо. Он не спеша пересек двор. Аспасия шла за ним, обуреваемая сомнениями. Она знала, что он каждый день ездил верхом. Зачем она пристала к нему, как хвост? Ей бы надо быть во дворце, возле Феофано.
Он был уже внутри. Она подобрала юбки и тоже вошла.
Там было темно после яркого солнца и сильно пахло лошадьми, медовым сеном, ячменем. Когда ее глаза привыкли к сумраку, она увидела белый тюрбан Исмаила далеко в проходе.
Когда она приблизилась, он был в стойле. Она остановилась снаружи, почти готовая убежать. Стойло было узкое, и он, в глубине его, осматривал копыто, приговаривая что-то по-арабски. Лошадь изогнула шею, рассматривая Аспасию блестящими темными глазами. В них была почти человеческая насмешка. Она прекрасно понимала, зачем Аспасия явилась сюда: влюбленная кобыла домогалась жеребца.
Исмаил опустил копыто и отвязал повод от кольца. Небрежно сказанные по-арабски слова заставили Аспасию быстро посторониться. Лошадь гордо прошла мимо нее. Это было прекрасное животное, рыжевато-коричневой масти, посветлее, чем ее хозяин, с черной гривой, длинной, как женские волосы, и с черным водопадом хвоста. Гнедая, вспомнила Аспасия. Вот как называется такая масть. На лбу у нее была белая звездочка, и одна нога была белая. Встретившись с ней взглядом, Аспасия осмелилась приблизиться, хотя большие зубы были совсем рядом. Она положила руку на шею лошади. Она была теплая, гладкая, как шелк, и плавно изгибалась под рукой.
— Никогда бы не подумал, — сказал Исмаил, — что византийские царевны привычны к лошадям.
— Мы и не привычны, — ответила Аспасия, поглаживая длинную стройную шею. — Ты видел, как я ехала на муле. Вот мое искусство верховой езды.
Его губы не скривились презрительно, как она ожидала.
— Ты можешь больше, чем думаешь. Для того, кого не учили, у тебя хорошая посадка. И ты никогда не забываешь о животном. Жаль, что ты не родилась мусульманкой.
— А мужчиной?
На это он ничего не ответил. Ей показалось, что щеки его покрылись румянцем? В сумраке было не разглядеть.
Теперь он сбежит от нее: позовет конюха, потребует седло и уедет верхом. Но он никого не позвал. Он вывел лошадь из конюшни на яркий утренний свет и занялся ею сам. Лошадь принимала это с поистине царственным величием. Он держался с обычным спокойным достоинством, и было похоже, будто какой-то восточный вельможа изображал слугу перед своим конем. Наверное, так и положено в Аль-Андалусии.
— Ты привез ее из Кордовы? — спросила Аспасия немного погодя.
Исмаил поднял голову.
— Она арабской породы, — сказал он. — Да, я привез ее из Кордовы.
Ей показалось, что он произнес это слово без особой горечи; но она не видела выражения его лица: он снова склонился над копытом.
Она погладила шею лошади. Это было удивительно приятно, будто трогаешь шелк. Мул, которого ей подарил Гофрид, любил, когда ему почесывали шею, но его шерсть была гораздо грубее. Аспасия пригладила длинную гриву и машинально стала заплетать косичку.
— Мне казалось, что на таких лошадях ездят только коронованные особы, — сказала она. — В Константинополе даже в императорских конюшнях такие красавицы были редкостью. Их седлали только для императора и его любимцев.
— Я получил ее как вознаграждение за услугу, — проговорил он.
— Наверное, это была большая услуга.
— Я спас жизнь ребенка, — он опустил последнее копыто и стал расчесывать хвост.
— И ты вез ее так далеко?
— Я был наслышан, — ответил он, — о франкских лошадях.
Аспасии не надо было быть знатоком лошадей, чтобы оценить красоту и гордую стать этой лошади. По его пренебрежительной усмешке она догадалась, что все местные лошади, на его взгляд, неказисты.
Он собрался причесать гриву и увидел несколько заплетенных ею косичек. Она испугалась, что он сейчас нахмурится, но он только приподнял брони.
— Моя сестренка тоже так делала, — сказал он задумчиво, — она даже вплетала в них розы. Когда я выговаривал ей, она только смеялась. Зулейха понимает, говорила она, что это красиво, смотри, как она рада.
— У тебя есть сестра? — спросила Аспасия.
— Три. Эта была Мариам. Другие две уже вышли замуж, а она была младшая и еще жила дома. Она должна была выйти замуж за одного юношу, я знал его. Готовилась свадьба.
— И она вышла замуж?
Он погладил одну из косичек на гриве. В его глазах нельзя было прочесть ничего.
— Нет. У ее жениха оказались более важные дела. Потом нашелся другой, тоже подходящий, хотя и немолодой. Мне передавали, что она счастлива. У нее теперь два сына.
— Женщине для счастья нужно совсем немного, — сказала Аспасия. — Уважение мужа, мир в семье. Дети, которых она может любить.
Ее голос, кажется, не дрогнул. Но его рука, как будто сама собой, ласково коснулась ее щеки.
— Герберт рассказывал мне, — проговорил он.
— Черт бы побрал этого Герберта!
"Дочь орла" отзывы
Отзывы читателей о книге "Дочь орла". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Дочь орла" друзьям в соцсетях.